Из Парижа страх перекинулся на провинцию.
Фуллон, как утверждали, изрек еще и такую кощунственную фразу:
— Надо выкосить Францию!
Повсюду ползли слухи, что по ночам собираются шайки разбойников и выкашивают недозревшие хлеба; в ночной тьме люди видели, как разбойники предаются своему нечестивому делу.
Мэрия Суасона прислала в Национальное собрание паническое письмо: в нем сообщалось, что в окрестностях, примерно в десяти местах, скошены все хлеба, а жнецы смерти объединились и движутся на город. Суасон молил о помощи.
Послали тысячу солдат; делая в день по двенадцать льё, в три перехода они добрались до города, но обнаружить там разбойников не смогли. Все равно люди верили в их существование, ибо видели десять, двадцать, сто разбойников. Среди этих упорных, хотя и ложных новостей распространилась одна, оказавшаяся вполне правдивой.
Некий сеньор во Франш-Конте, прослышав, что де Лонэ хотел взорвать Бастилию, решил по мере своих сил осуществить то, что не удалось сделать пособнику короля. Он объявил, что в честь взятия Бастилии даст торжественный обед, куда пригласил всех: буржуа, крестьян, рабочих, ремесленников, солдат.
В те голодные времена, когда одна-две унции хлеба в день составляли пропитание множества несчастных, добрый обед был общественным благодеянием. На приглашение сеньора откликнулось примерно человек пятьсот; в разгар праздника взорвалась мина, усеяв равнину на пол-льё вокруг окровавленными руками и ногами.
Этого дворянина звали Мемме де Кэнси; он затем пробрался в Швейцарию и избежал наказания. Позднее он вернулся во Францию и, поскольку был членом парламента, подал туда жалобу и его оправдали.
Но между народом и дворянством разверзлась пропасть. Несчастного графа де Ан — тот был абсолютно неспособен на такие злодеяния — обвинили в том, будто он заодно с г-ном Мемме де Кэнси.
Спустя несколько дней после взрыва мины граф оказался в Нёвиль-лё-Поне; его стали оскорблять простолюдины, обвиняя в том, будто он сказал, что при случае поступит так же, как и г-н Мемме де Кэнси. Граф едва успел вскочить на коня и умчаться во весь опор.
Позднее, когда он спускался вниз из Даммартен-ла-Планшетта, именно человек из Нёвиль-лё-Пона первым выстрелил в него.
У нас, как и повсюду, тоже царил страх. Однажды утром мой дядя, к великому его удивлению, узрел курьера, привезшего депешу о том, что особы королевского двора завтра приедут на охоту.
Они не появлялись в наших краях два года.
Это случилось 18 июля, через четыре дня после взятия Бастилии. На рассвете 19 июля приехала прислуга; как обычно, поставили шатер.
В восемь часов явились знатные охотники: принц де Конде и герцог Энгиенский, г-н де Водрёй и г-н де Брольи. Все четверо прибыли в одной карете. Их приезд тем сильнее удивил моего дядю, что в это время года не охотились: из-за слишком густой листвы в лесу стрелять было трудно.
Принц де Конде пояснил, что ему хотелось бы подстрелить косулю, а здесь он проездом: король, в предвидении возможной войны, поручил ему посетить Верден и проверить состояние крепостных стен города.
Поэтому курьера отправили в Клермон заказать смену лошадей и распорядились, чтобы к пяти часам вечера они были запряжены в две дорожные кареты. Ничего удивительного во всем этом не было.
Вельможи вспомнили о прекрасных охотах, коим предавались в Аргоннском лесу, и, хотя сейчас и не был сезон, пожелали устроить еще одну — ведь они же хозяева жизни.
Герцог Энгиенский просил меня сопровождать его. В тот день я распрощался со всеми уроками и, взяв подаренное им ружье, отправился вместе с ним на охоту.
Герцогу тогда исполнилось всего восемнадцать лет; следовательно, он был ненамного старше меня, и этому равенству в возрасте я, вероятно, был обязан его благожелательным отношением ко мне. Я обратил внимание, что герцог, хотя и был приветлив как всегда, выглядел очень грустным.
Он нашел, что я возмужал, и, кроме того, заинтересовался некоторыми подробностями моего воспитания, так как я стал изъясняться с большей легкостью, иногда даже не без изящества.
Я ему рассказал, почему «Эмиль» Жан Жака лег в основу моего воспитания и в чем оно заключается.
Когда я упомянул о г-не Друэ, он осведомился, не содержатель ли это почты из Сент-Мену. И, получив утвердительный ответ, заметил:
— Он слывет пылким патриотом.
Я пояснил, что в наших краях именно от г-на Друэ узнали о взятии Бастилии.
В этот момент вспугнули косулю, и по лаю собак я угадал, что она пробежит совсем близко от нас.
— Монсеньер, приготовьтесь, сейчас мимо побежит косуля, — сказал я.
И действительно, через две секунды косуля перебежала дорогу шагах в тридцати от герцога.
Но он даже не вскинул к плечу ружья; казалось, он ее совсем не заметил и озабочен чем-то большим, нежели охота. Потом он стал расспрашивать о том, как в наших краях настроены дворянство и народ.
Я сказал, что народ очень любит короля (это была правда), но к дворянству простые люди питают глубокую ненависть (это тоже было правдой).
Он сел и вытер носовым платком вспотевший лоб: совершенно ясно, что пот выступил от волнения, а не от усталости.
Я с удивлением смотрел на него.
— Простите, господин герцог, — обратился я к нему, — но я слышал, как его высочество принц де Конде говорил, будто вы едете инспектировать Верден, потому что нам, вероятно, предстоит воевать.
Он пристально смотрел на меня, желая понять, к чему я клоню.
— Простите мой вопрос, господин герцог, но возможна ли война? — повторил я.
— Весьма вероятна, — ответил он, не сводя с меня глаз. — Но почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Потому что в случае войны я медлить не стану.
— Понятно, ты же говорил мне, что учишься фехтовать и снимать планы. Значит, если будет война, ты пойдешь добровольцем?
— Если Франция окажется в опасности, да. Если начнется война, каждый, кто способен держать ружье, должен устремиться на защиту нации.
— А ты способен не только держать, но и с честью носить ружье?
— Конечно, монсеньер, — улыбнулся я. — Благодаря прекрасному подарку вашего высочества я научился стрелять довольно прилично, и, попадись мне на мушку пруссак или австриец, им, по-моему, придется пережить неприятные минуты.
— Ты думаешь?
— Конечно! Я в этом уверен. Пруссак или австриец будут покрупнее вон того вяхиря… Сейчас вы сами убедитесь.
И я показал герцогу вяхиря, устроившегося на сухой ветке на макушке дуба, шагах в трехстах от нас.
— Ты с ума сошел! — воскликнул герцог. — Эта птица в три раза дальше, чем достигает выстрел из ружья.
— Если стрелять дробью, монсеньер, а не пулями.
— Твое ружье заряжено пулей?
— Да, ваша светлость, теперь я стреляю только пулями.
— И считаешь, что подстрелишь голубя?
— Уверен.
Я сгорал от желания доказать герцогу, что подаренное им ружье попало в надежные руки, и прицелился с величайшим старанием. Герцог, желая взглянуть, сдержу ли я свое обещание, приподнялся, облокотившись на руку и на одно колено. Прозвучал выстрел — птица камнем рухнула вниз.
Герцог хотел было встать и подойти к ней.
— Не беспокойтесь, монсеньер, — остановил я его, — я сам схожу за ней. Я пошел за вяхирем и принес его герцогу. Голубь был прострелен навылет.
— Ты прав, — сказал принц с каким-то странным выражением лица, — будь это пруссак или австриец, ты не промахнулся бы. Ну, пойдем, Рене, продолжим охоту.
С этой минуты герцог больше не проронил ни слова и, казалось, задумался еще глубже.
В четыре часа мы вернулись в хижину папаши Дешарма. Вельможи отобедали в шатре. В пять часов из Клермона пригнали лошадей и впрягли их в карету. Господа, оставив, по обыкновению, двадцать пять луидоров для лесных сторожей, сели в экипаж. Герцог Энгиенский подошел ко мне и сказал:
— Рене, я очень хотел бы чем-нибудь тебе помочь, ибо ты мне нравишься. Но с такими мыслями, какие ты мне высказал сегодня, ты не нуждаешься в покровителе и сам пробьешь себе дорогу в жизни. Впрочем, в тот день, когда я смогу быть тебе полезным, мое покровительство, вероятно, будет недорого стоить, — со вздохом прибавил он. — Во всяком случае, надеюсь, что ты, как бы ни сложилась жизнь, всегда будешь вспоминать обо мне с удовольствием.
— И с благодарностью, монсеньер, — ответил я, склонившись в поклоне.
— Этого я от тебя не требую. Прощай, мой милый! Меня поразил тон, каким герцог произнес слово «прощай».
— Разве ваше высочество не будет проезжать здесь обратно? — спросил я.
— Вероятно, нет, — сказал он. — Нам предстоит долгая поездка по границам, и, Бог знает, выпадет ли мне когда-нибудь счастье снова вернуться на охоту в этот прекрасный лес!
— Что ты там мешкаешь, Анри? — спросил принц де Конде.
— Ничего, отец, — откликнулся герцог, — я просто говорю с этим парнем. И, в последний раз махнув мне рукой, он занял место в карете рядом с отцом.
Лошади умчались галопом.
С тяжелым сердцем стоял я на том месте, где со мной беседовал герцог. Меня словно охватило предчувствие тех страшных обстоятельств, при которых мне снова довелось с ним встретиться.
На следующее утро, когда я брал у Бертрана урок фехтования на саблях, приехал г-н Друэ; я собрался было повесить саблю на стену.
— Я тебе мешать не буду, — сказал он, — а займу место Бертрана. Я не прочь узнать, насколько ты силен.
— Помилуйте, господин Жан Батист! — возразил я. — Я ни за что не посмею драться с вами.
— Не упрямься! Становись в позицию — и смелее в бой! Я занял боевую стойку, но ограничивался защитой.
— Эй, ты что делаешь? — кричал Бертран, ревниво жаждущий показать все мои таланты. — Не стой, как пень, нападай! Наноси удары справа, прямые по руке!
— По-моему, малыш меня бережет, Бог меня прости, — рассмеялся г-н Друэ.
— Рене, если через минуту ты не нанесешь господину Друэ три укола, твоей ноги больше не будет в моем доме и можешь искать кого угодно, чтобы брать у него уроки, понял? — пригрозил мне Бертран.
— Рене, если ты будешь меня щадить, заявляю тебе, что сочту это оскорблением и поссорюсь с тобой, — предупредил меня г-н Друэ.
И, сказав это, молниеносно нанес мне такой сильный удар по руке, что я едва не выронил из рук саблю.
— Значит, господин Друэ, вам угодно драться со мной всерьез? — спросил я.
— Угодно, черт возьми, угодно! Вперед, сражайся от души!
— Рене, не посрами учителя, — попросил Бертран.
Я воспользовался его уроками. Показав всю свою ловкость, силу и проворство, я меньше чем за минуту нанес г-ну Друэ три укола.
Бертран кричал «Браво!», но г-н Друэ кричал «Браво!» еще громче.
— Прекрасно! — воскликнул он. — Одно удовольствие учить такого молодца, умеющего пользоваться данными ему уроками.
Потом, повернувшись к Бертрану, он сказал:
— Теперь поговорим о том, что привело меня к тебе. Я хотел незаметно удалиться.
— Постой! Ты нам не помешаешь, — обратился он ко мне. — Раз ты один из нас, тебе полезно послушать, что я сейчас скажу Бертрану.
Как и Париж, все города нашей провинции создавали отряды национальной гвардии. Пример подал Шалон, Сент-Мену последовал за ним. Господин Друэ стал командиром отряда; он приехал просить Бертрана быть его заместителем и выяснить, сколько людей Илет может направить в гвардию.
Создание отрядов национальной гвардии было вызвано в основном слухами о грабежах, известиями о скошенных недозрелых хлебах; за неделю вооружилась вся Франция. Ежедневно в Национальное собрание прибывало с десяток курьеров; все это не пугало Собрание, ведь в его распоряжении оказывалось более миллиона вооруженных людей.
Друэ и Бертран обошли деревню Илет, завербовав двадцать человек.
Егеря Аргоннского леса создали отдельный отряд. Они сформировали некое подобие бригады и командиром назначили папашу Дешарма.
Я пожелал войти во взвод г-на Бертрана, то есть служить в роте г-на Друэ. Тот подвез меня до хижины папаши Дешарма. По дороге он расспрашивал меня о вчерашнем визите охотников.
— Почему же я не видел, как вельможи едут обратно? — спросил г-н Друэ.
— Потому что они поехали в Верден, — объяснил я. — Тогда почему они не взяли у меня лошадей?
— Предпочли нанять их в Клермоне.
— Гм! А ты не знаешь, кто еще сопровождал принца де Конде и герцога Энгиенского? — подумав, спросил он.
— Я слышал имена господина де Водрёя и господина де Брольи.
— Все понятно, — сказал он. — Рене, они не едут инспектировать Верден. Они бегут, эмигрируют, бросают короля и покидают Францию. За границей они начнут плести интриги, может быть, натравливать на нас чужеземцев и попытаются вернуться назад вместе с ними.
Мне сразу вспомнилась грусть герцога Энгиенского. Я припомнил, как выразительно он посмотрел на меня, когда я сказал, что в австрийца или пруссака попасть легче, чем в голубя; наконец, я вспомнил его последние слова, сказанные мне на прощание:
«Надеюсь, ты всегда будешь вспоминать обо мне с удовольствием».
Бедный герцог! Он покидал Францию, этим и объяснялась его печаль.
— Пусть они все убираются, — тихо сказал г-н Друэ, — мы их выпустим всех до единого, пусть лучше враги будут вне дома, а не у тебя под боком. Но пусть король или королева не пытаются последовать за ними, это им не сойдет так мирно!.. — прибавил он сквозь зубы.

X. РАЗБОЙНИКИ

Наша национальная гвардия, особенно в первое время, представляла собой забавное зрелище. Примерно треть гвардейцев была снабжена ружьями; вторая треть была вооружена косами; остальные располагали вилами и даже прокаленными на огне палками.
Позднее мы выковали пики и вооружили ими тех, кому не хватило ружей. Но и в таком виде национальная гвардия горела энтузиазмом: не нашлось бы в ней такого человека, кто, получив приказ, не пошел бы на Париж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58