Все эти болезни чрезвычайно заразительны и трудно излечимы; а так как врачи изучают и знают одну лишь материю, и потому могут лечить только тело, не доискиваясь никогда оккультной причины недуга, то болезни, вызываемые одержимостью, злой волей чужого человека, душевными страданиями и т.д., остаются вне их компетенции.
К тому же преступления, пороки, разврат привлекают злых духов, и число их растет с каждым днем, а так как слепое человечество лишено защиты против страшных оккультных сил, то и опустошения, причиняемые ими, все возрастают. Ведь все, что поддерживает и очищает людей, – молитва, вера в Бога, призыв добрых сил – воспрещено, и они утратили даже и самое понятие о них.
Ввиду того, что вся наша правительственная система основана исключительно на утилитаризме, то правом на жизнь пользуется только тот, кто на что-нибудь годен, кто может служить для своего личного или чужого удовольствия.
Таким образом ясно, что неизлечимые сумасшедшие, слепые, больные раком, дети-идиоты, словом, существа, которые государству ничем не могут быть полезны, представляют лишь очаги заразы и неудобное для семьи бремя, потому что требуют в то же время бесцельных расходов, мешая людям наслаждаться жизнью и заниматься своими делами.
Однако несмотря на озверение населения, таящаяся в глубине человеческого существа божественная искра нередко вызывает привязанность к несчастным больным и горесть при сознании необходимости их лишиться.
Ввиду многих громких протестов, закон был наконец смягчен в том смысле, что для лечения больных определили известный срок; с тем, однако, что если по истечении этого срока надежды на выздоровление не окажется, «это вредное» и «лишнее» существо должно быть уничтожено.
– Всемогущий Боже! А как их убивают? – спросил бледный от ужаса Супрамати.
– Ну, церемониться тут нечего!… Ежемесячно, в назначенный день, уполномоченное правительством лицо обходит дома с больными и проверяет продолжительность болезни вместе с определением врача; а если срок истек, то назначает день казни. Выходя, он привешивает полосу материи в доказательство, что здесь находится один из осужденных на смерть.
Всех приговоренных текущего месяца казнят в один и тот же день; на заре их отправляют к пропасти, над которой находится твой приют, и там тот же чиновник, в сопровождении нескольких подчиненных, читает акт, объясняющий казнь и перечисляющий имена «лишних» людей, которых сопровождают их близкие. Затем им дают приводящий в бесчувственное состояние напиток и бросают в пропасть.
– Какой ужас! Пропасть эта должна быть почти наполнена, если в нее веками бросают столько жертв?
– О, нет! Поток, шум которого ты слышишь на дне пропасти, падает в бездонную, по-видимому, расщелину и уносит туда трупы. Впрочем, брат Супрамати, ты будешь иметь случай увидать все это и лично, потому что подобная казнь назначена завтра на заре.
Супрамати задумался и молчал.
– И неужели никогда ни одна мать не возмущалась, не восставала против такого ужаса? – спросил он наконец.
– Что поделаешь? Все подчинены и должны покоряться закону, не исключая самого короля. Бывают, конечно, стоны и слезы, но на открытое сопротивление никто не решается.
– Но если у вас так суровы с больными потому только, что они «лишние», то какая же кара установлена для преступников? – спросил Супрамати по дороге к пещере.
Сарта рассмеялся.
– С ними еще меньше церемонятся. Виновные в государственных преступлениях, в убийстве людей полезных, в похищении денег, предназначавшихся на общественные дела, вешаются по приговору краткого суда. Что же касается бродяг, мошенников, попрошаек и вообще людей, которые вышли из состава общества и не трудятся, а хотят жить за чужой счет, – тех спроваживают в пустынные области; а затем, хотя и нет собственно распоряжения истреблять их, но если бы и произошел такой «случай», то виновный обыкновенно не разыскивается и потому наказанию не подлежит.
– Какое плачевное положение вещей! – с грустью заметил Супрамати. – Буду молить Бога поддержать меня, чтобы я был в состоянии рассеять мрак и направить на путь совершенствования эти заблудшие души.
Глава четвертая
Всю ночь провел Супрамати в горячей молитве и только на заре, когда издали донесся топот, вопли и рыдания подходившей толпы, он встал со ступеней престола и выглянул наружу.
Со стороны города по дороге к пропасти тянулось многолюдное шествие, и кто-то нес впереди, в виде знамени, полосу черноватой ткани, какие Супрамати видел развешанными на домовых дверях; далее следовала кучка чиновников и, наконец, бесконечной вереницей на повозках или носилках следовали осужденные, окруженные плачущими членами семьи; в наибольшем отчаянии, по-видимому, были женщины, несшие детей-калек, горбатых и параличных, цеплявшихся ручонками за шеи матерей.
Подойдя к краю пропасти, страшная процессия остановилась и выстроилась огромным полукругом, посредине коего стали чиновники в золоченых шлемах, увенчанных птицей с распущенными крыльями – как символом безусловной свободы – и секретарь с книгой городских списков, откуда он должен был вычеркивать имена несчастных по мере исчезновения их в бездне. Был даже оркестр, но назначение его состояло в том, чтобы шумной музыкой заглушать вопли присутствовавших и жертв, если бы у некоторых, несмотря на наркотик, хватило сил кричать. На стоявшем поодаль столе врачи начали разливать в чаши приготовленное питье.
Один из уполномоченных правительства собрался прочесть приговор; но в этот миг на эспланаде, возвышавшейся над пропастью с другой стороны, показался человек в белом одеянии с арфой в руке.
Первый луч восходящего солнца озарил пурпуром его белоснежное одеяние, прекрасное вдохновенное лицо и хрустальный инструмент, блиставший, как алмаз.
Минуту спустя тонкие пальцы загадочного незнакомца коснулись струн и раздалась странная, то нежно певучая, то строгая мелодия.
Собравшаяся на противоположной стороне толпа застыла, словно очарованная, и взоры всех были устремлены на неведомого музыканта. А тот продолжал играть и петь. Звуки становились все могучее, увлекая и потрясая своей гармонией каждую фибру, будя незнакомые смутные чувства, поднимая людскую душу и размягчая ее, как воск.
Толпа, в том числе и чиновные лица, как загипнотизированные, стали мало-помалу опускаться на колени; в то же время на эспланаду слетались отовсюду сотни птиц и безбоязненно окружали музыканта, располагаясь у его ног и садясь ему на плечи.
А он ничего не замечал, казалось, и продолжал играть. Теперь из него исходил голубовато-серебристый пар, окружавший его широким ореолом. Из этого очага полились лучи света, змейками спускавшиеся, падавшие на больных и поглощавшиеся их организмом.
Тогда представилось чудесное зрелище. Из тела больных заклубились вихри черного дыма, и по мере того как зловонные миазмы выделялись из организма, парализованные члены начинали двигаться, глаза слепых прозревали, раны закрывались, а бескровные истощенные лица приобретали жизненную окраску.
Не веря глазам, смотрели растерянные матери на своих только что едва не умиравших детей, которые радостно и свободно двигали пораженными руками и ногами или выпрямляли горбатую спину и согбенный стан. Часа не прошло, как тележки и носилки опустели. Все приговоренные к смерти, а теперь возвращенные неведомой силой к жизни и труду, вместе с остальными на коленях и со страстной признательностью взирали на таинственного музыканта.
Вдруг звуки оборвались; незнакомец опустил арфу, оглянул довольным взглядом стоявшую на коленях толпу и скрылся внутрь пещеры.
Словно отрезвившись от чар, народ поднялся, и раздались радостные крики; родные осужденных на смерть целовали возвращенных им дорогих людей.
Смущенные происшедшим чиновники подтвердили, что больных больше не было и казнь не нужна, а потому распорядились возвратиться в город.
Волнение и любопытство охватило толпу, и каждого мучил вопрос: кто мог быть этот человек, одними звуками арфы исцеливший неизлечимых больных. Никто не знал, кто он и откуда явился; но уже через несколько часов вся столица была полна различных рассказов о таинственном незнакомце и совершенных им чудесах.
Слух о столь необычайном событии дошел до дворца короля. Сначала тот не хотел ничему верить, но когда один из присутствовавших на месте происшествия чиновников подтвердил факт, король пожелал увидать кого-нибудь из прежних знакомых ему больных.
Тогда привели во дворец одного бывшего паралитика, прокажённую и слепую женщину, глухонемого ребенка, страдавшего конвульсиями человека, на искаженное лицо которого и изуродованные члены было страшно смотреть, и нескольких других.
Убедившись собственными глазами, что все они были теперь совершенно здоровы, король повелел описать, что ощущали они, когда совершалось исцеление. И все единогласно показали, что лишь только заиграл незнакомец, как они почувствовали дрожь во всем теле; затем все видели, как лучи голубоватого света зигзагами спускались на них и всасывались в тело, а по всему организму тотчас разливался поток огня, пронизывавшего их словно тонкими стрелами, в то же время их обвевал свежий душистый ветерок, доставлявший невыразимое блаженство.
Каким образом произошло их исцеление, в этом счастливцы не могли дать себе отчета; но страдания прекратились, глаза прозрели, рукам и ногам вернулась гибкость и, наконец, исчез даже всякий след болезни.
Оставшись наедине со старым председателем своего совета, испытанным другом, король выразил тревогу, смущенно спрашивая, что это был за человек, откуда он? Какую цель он, наконец, преследовал и что вообще следует думать обо всей этой истории?
Маститый старец задумался и потом сказал нерешительно:
– Надеюсь, государь, что ввиду столь исключительных обстоятельств ты дозволишь мне на сей раз говорить о запретных вещах.
– Разумеется. Мы одни, и я разрешаю тебе смело говорить обо всем, – ответил король.
– Итак, самое место, избранное этим незнакомцем для совершения таких удивительных дел, уже наводит меня на размышление. Пещера, в которой он приютился, была последним храмом прежнего белого Бога; в эту пропасть, как говорят, была брошена последняя божественная статуя вместе с верным священнослужителем, не пожелавшим покинуть святое место. Предание гласит, будто перед смертью он предсказал, что на этом же самом месте будет восстановлен первый храм белого Божества, и свет победит тьму.
– Конечно, все это нежелательно, потому что в будущем может вызвать беспорядки; но в настоящую минуту, я полагаю, было бы неразумно проявить жестокость в отношении человека, спасшего жизнь стольким несчастным. Подождем и посмотрим, что будет дальше, – заметил, подумав, король.
Весь город между тем волновался. В домах осужденных на смерть толпились посетители, и все приняло праздничный вид; а прежние больные – теперь здоровые и счастливые, – вращаясь среди друзей и знакомых, без устали рассказывали о пережитых ощущениях и впечатлениях, произведенных на них и близких необыкновенным человеком.
Особенно сильное впечатление эти рассказы производили в тех семьях, где находились уже больные, которых на следующий же месяц комиссия общественной безопасности, несомненно, обречет на истребление.
В душе всех этих людей боролись надвигавшееся горе и смутная надежда на спасение; ибо сердце человеческое уже так создано, что никакой неправый закон не может его переделать и вырвать из него чувства, заложенные Творцом неразрушимой психической искры…
Поэтому в этих семьях и вызвало почти революцию ошеломляющее известие о спасении целой партии осужденных. Все спешили справиться о подробностях «чуда», узнать, куда идти и как поступать, чтобы получить такую же помощь.
На следующий же день шествие направилось к пропасти, везя и неся больных; а придя на место, вся толпа как один человек безмолвно упала на колени, не зная в тревоге, что предпринять.
Веками никто не учил их обращаться к Богу, и как надо было молиться, они не знали. Точно испуганное стадо, стояли они на коленях, со страхом, трепетом и надеждой взирая на Супрамати, появившегося на эспланаде над бездной.
Великодушное сердце мага исполнилось глубокой жалости к этим несчастным, жестоко лишенным самого понятия о Боге и не подозревавшим даже о дремавшей в них величайшей силе, которая могла снова зажечь огонь веры и опять соединить их с Создателем.
Полными слез глазами смотрел Супрамати на этих обездоленных и нищих духом, которые, подобно беспомощным детям, пугливо жались друг к другу, с тоской глядя на него.
И горячая молитва полилась из его души к Отцу всего сущего о даровании ему силы спасти несчастных, вернуть им самый драгоценный дар, всякому доступное и неиссякаемое притом богатство, – веру в Бога и любовь к добру.
В эту минуту в сердце посла иного мира пробудилась любовь к этим обитателям чужой земли, и он ясно ощутил братскую связь, соединяющую все существа всех миров и сфер – от атома до архангела – неразрывной цепью, которая пламенным лучом исходит из сердца Предвечного; протекает по всем системам и возвращается к своему первоисточнику.
Так вот она – великая тайна того божественного дыхания, которое подобно огню, зажигающему тысячи других, никогда само не истощается, а передается от атома к атому, оживляя материю и выводя из протоплазмы – мага с совершенным знанием!…
В эту высокую минуту Супрамати постиг сокровенную божественную мысль – заложить в самый момент создания в маленькое и слабое существо могучее чувство любви, соединяющее людей и миры и являющееся рычагом творения.
Все, бывшее до сего времени темным, становилось ясным; миссия теряла свою тяжесть; взятая им на себя задача была не только долгом, но и счастьем делать добро тем, кого любишь. Между ним и нищими духом, преклонившими перед ним колени, образовалась, благодаря состраданию, могучая связь, объединяющая создания Божий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40