Упавшая духом и равнодушная ко всему, терзаемая к тому же мучительными болями, лежала Исхэт, все более и более оставаясь в одиночестве. Шелом все реже навещал свою царицу; странное, мрачное и почти враждебное раздражение овладевало им в ее присутствии, помимо терзавшего его сознания своего бессилия. А так как Исхэт не могла более участвовать в празднествах, и красота ее поблекла, а тело утратило гибкость, то покои больной все более пустели. В эти долгие часы одиночества при мертвенной тишине пустой комнаты, освещенной лишь красной лампадой перед статуей сатаны, в душе Исхэт бродили все фазы бессильного бешенства, возмущения и отчаяния; она начинала уже сомневаться во всемогуществе Шелома Иезодота. Тот закрыл ее бесстыдные глаза и замкнул богохульные уста, а сам сатана не умел открыть их… Однажды ей показалось, что в отдалении волнуется фосфорически блестящее облако, окутывавшее голову Супрамати, смотревшего на нее строго и грустно. Он жестоко наказал ее; а между тем воспоминание о нем преследовало ее и понемногу где-то там, в самой глубине ее существа, пробуждалось что-то и трепетало подобно запертой птичке, бьющейся об решетку своей клетки. Было ли это наследие Неба, та божественная неразрушимая сущность, из которой создана душа, и которая,
наскучив мраком, жаждет свободы и света, словом, чего-то страшного и неведомого преступному созданию, всю жизнь валявшемуся в нравственной грязи?…
Однажды ночью, когда Исхэт задумалась о своей жизни, проведенной в преступлениях и опьянении развратом, в первый раз это прошедшее внушило ей отвращение, и вдруг окружавший ее мрак озарился мягким голубоватым светом, и на этом ослепительном фоне ясно обрисовалось прекрасное лицо мага; его лучистый взор обдавал ее, казалось, теплой и душистой росой, которая успокоила мучительную боль. Любуясь этой картиной, больная забылась, и когда видение исчезло, две горячие слезы скатились по исхудалым щекам Исхэт. В эту минуту ей показалось, что перед ней ясно встал демон, статуя которого украшала ее комнату, а глаза словно стерегли ее осужденную душу. Теперь эти красные глаза яростно и злобно глядели на нее, но странная вещь – ей не было страшно. С адским хохотом побежденного демона видение исчезло.
По мере того как все глубже уходила Исхэт в свой внутренний мир, ей становились тягостны даже редкие посещения Шелома. Однажды она отказалась от парной крови, поданной ей, говоря, что та не вкусна, пахнет гнилью и что пить ее она не будет; взамен она попросила молока и фруктов. Изумленные и обозленные прислуживавшие ей женщины жаловались на капризы Исхэт Шелому, утверждая, что поданная ей кровь – свежая, из только что убитого ребенка; вообще, неприятно было, по их словам, входить в комнату больной вследствие того, что там нередко был нестерпимый запах цветов или каких-то духов, от которых тошнило. Мрачно нахмурясь, слушал Шелом этот доклад, а кулаки его сжимались; в ответ он лишь сухо приказал, чтобы ей дали фруктов и воды, если она не хочет крови. Но с этого дня он почти перестал ходить к больной, да и прежние подруги ее совершенно забросили. Случалось, что ей целыми днями не давали пищи, нередко жажда мучила ее, но Исхэт ничего не требовала, а отсутствие ее сатанинской свиты было ей невыразимо приятно. Со все возраставшим жаром упивалась Исхэт тишиной и размышлениями; изучая свое внутреннее существо, она ставила себе вопросы и не находила ответа, а между тем страшно желала разрешить их. Временами ей чудилась тихая, гармоничная музыка, никогда ранее не слышанная, или чувствовался нежный, живительный аромат; в такие минуты ее волновали тоска и беспокойство, а все существо стремилось к чему-то, что она не могла назвать, но чего желала все сильнее, и что представлялось ей убежищем, мирной и тихой пристанью.
Однажды ночью, когда вновь нахлынули на нее подобные мысли, ей показалось, что вспыхнул ослепительный свет, а неподалеку от нее стоял, как живой, Супрамати, и в поднятой руке его блестел тот символ, против которого так яростно боролись ее братья люцифериане – лучезарный крест. При виде его Исхэт ощутила страшную боль; ей казалось, что тело ее горит, и все в ней рвется и разлетается на части. И вдруг она сползла с постели, упала на колени, и поток слез залил ее лицо.
– О! – мучительно прозвучало в ее истерзанной душе. – Кто скажет мне, где истина? Кто прав, мрак или свет?
Лучистый взор мага выражал, казалось, грусть и сострадание.
– Вернись к свету, из которого создана ты – божественная искра, дыхание Создателя. У Отца Небесного тебя ждет лишь милосердие и прощение. Стучи в открытую всегда дверь раскаяния, и светлые слуги Творца окружат тебя, поднимут из грязи, смоют с тебя бесчестие и взамен покрывающих тебя лохмотьев облекут в белоснежное одеяние.
Как зачарованная, слушала Исхэт этот гармоничный, невыразимо спокойный голос: один звук его обвевал словно живительным дуновением ее страждущее тело. А вокруг нее разыгрывалась между тем настоящая буря. Отовсюду вылезали отвратительные существа, чудовища, полулюди, полуживотные, со зловонной пеной у рта.
В воздухе слышались рычание, свист, и вся эта ватага с угрозами окружала Исхэт, готовая на нее накинуться, но сдерживаемая какой-то невидимой силой. А та ничего, казалось, не видела и не слышала; вся душа ее приникла к кресту, который протянул к ней маг.
Вдруг дверь с шумом распахнулась, и Шелом Иезодот вихрем ворвался в комнату. Он был положительно страшен, с искаженным бешенством лицом, с пеной у рта, налитыми кровью глазами, рыча, как дикий зверь.
– А! Презренная ренегатка! Ты собралась здесь поклоняться гималайскому отшельнику, поклоняться тому, что должна проклинать и попирать ногами. Горе тебе, негодная!… И не воображай убежать от меня. За свою измену, кощунство против Люцифера ты жизнью поплатишься…
Он быстро выхватил из-за пояса кинжал, повалил ее и вонзил оружие в грудь. Подхватив затем Исхэт, как перышко, понес к окну, открыл и выбросил ее с дьявольским хохотом:
– Вот тебе! Околевай на улице с переломанными костями, и будь первой мученицей негодяя индуса.
Но, странное дело, порыв ветра как будто подхватил Исхэт, поддержал ее и положил на землю в некотором расстоянии от дворца. Только кровь потоком струилась из раны, но Исхэт была жива; у нее даже хватило сил подняться и попробовать идти ощупью. Сделав, шатаясь, несколько шагов, она рукой нащупала стену и прислонилась к ней.
– Проклятый сын сатаны! Я уйду от тебя и стану поклоняться Тому, Кого ты ненавидишь и поносишь, – в душе говорила она.
Снова ослабев, она опустилась на колени, из измученной души ее вырвался горячий призыв к Предвечному.
– Боже Всемогущий, Имя Которого я хулила, а законы попирала, прости мои прегрешения. И Ты, Иисус, Божественный Сын Небесный, сжалься надо мною и спаси силою Креста Твоего!…
Слезы потоками заливали ее лицо, и в эту минуту кто-то взял ее за руку, помог встать и, осторожно поддерживая, повел. Исхэт думала, что умирает. Рана горела огнем и силы таяли; она ослабела, но не теряла сознания. Сильная рука поддерживала и почти несла ее, направляя уверенно и быстро. Она чувствовала, что они поднимались по ступеням и наконец вошли в комнату, наполненную живительным ароматом. Здесь проводник ее остановился, и послышался мелодичный голос, который она тотчас узнала, хотя слышала всего один только раз.
– Хочешь ли ты отказаться от своих заблуждений, порвать связи с адом, очистить душу покаянной молитвой и поклоняться Кресту – символу вечности и спасения?
Исхэт сделала усилие, чтобы ответить, но в этот миг почувствовала, что язык ее развязался, и она радостно воскликнула:
– Хочу, хочу!
Она протянула руки и, ощутив опору, прислонилась к чему-то головой. Огненный поток вдруг обдал ее, и, широко открыв глаза, она поняла, что к ней вернулось зрение. Она стояла у подножия большого распятия, а рядом был Супрамати, радостно смотревший на нее.
– Поздравляю тебя, дочь моя, – сказал он, кладя руку на ее опущенную голову. – Ты снова обрела свою душу, ты поклонилась Богу, Творцу Своему, и Его Божественному Сыну; с этой минуты Дух Святой осенит твой путь. Еще раз поздравляю тебя, блудное дитя, с возвращением под Отчий кров. Мы же бесконечно рады, что спасли тебя.
А снаружи стонала, выла и рычала в бессильном бешенстве адская свора, понесшая тяжкое поражение; из самого сердца их стана могущество мага вырвало их царицу, первую жрицу сатаны, доказав именовавшему себя царем ада, что он может быть побежден.
От небольшой группы лиц, стоявших в глубине комнаты, отделились Нивара и молодая женщина несравненной красоты, державшая на золотом подносе белое одеяние; то была Эдита, жена Дахира. Она дружески взяла за руку Исхэт и с помощью Нивары отвела ее в смежную комнату – часовню, посредине которой был устроен в уровень с полом широкий бассейн с водой. С другой женщиной общины Эдита повела Исхэт в соседний кабинет, где омыли покрывавшую ее, но остановившуюся кровь и надели белую рубашку. Затем Исхэт привели вновь в часовню, где Эдита и Нивара помогли ей войти в бассейн.
– Мы твои преемники, – сказала ей Эдита. – А теперь стой на коленях в воде, пока не будут произнесены священные формулы и обрезаны связи твои с адом.
Тогда подошел Супрамати, три раза полил водой голову Исхэт из золотой чаши, а потом простер обе руки и произнес мистические слова, вводившие ее в общину верующих.
– Я снимаю с тебя, – прибавил он затем, – твое прежнее имя, служившее символом бесчестия, и нарекаю чистым, святым именем Марии. Носи его с достоинством.
Однако чистая сила, снизошедшая на Исхэт, была слишком сильна для измученного тела женщины, вырванной только что из самого кратера ада, и она упала без чувств; но Нивара поддержал ее и перенес в кабинет, где Эдита с другой сестрой их общины оказала ей помощь и натерла тело мазью, от которой почти мгновенно побледнели ожоги и рана на груди закрылась. Роскошные волосы ее заплели в косы, а когда та пришла в себя, на нее надели белое одеяние, принесенное Эдитой, и отвели в часовню, где горячо молился Супрамати. Исхэт стала на колени перед алтарем, а маг поднялся на ступени, взял золотую чашу, украшенную крестом, и поднес к устам вновь обращенной.
– Прими и очистись Божественной кровью Сына Божьего. Ты испытала Его могущество и милосердие, Он спас твою душу чудом и с этой минуты принимает тебя в число Своих верных.
Затем он взял с алтаря золотой крестик на цепочке и надел его ей на шею:
– Это твоя защита от демонов, которые захотят напасть на тебя.
Он поднял ее и поцеловал в лоб; то же сделали Эдита и Нивара, а потом все прошли в смежную залу, где было собрано человек двадцать мужчин и женщин, которые приняли ее как новую сестру.
Исхэт, или Мария, как мы будем с этих пор называть ее, покорно исполняла все; но от страшного пережитого ею потрясения еще дрожало ее существо; минутами мысли ее путались, и глаза с тоской останавливались на Супрамати с выражением страха и любви. Тот заметил это и, взяв ее руку, вложил в руку Эдиты:
– Прими свою духовную дочь, я поручаю ее тебе; следи за ней и защищай от врагов, которые могут напасть на нее.
– Будь уверен, брат мой, я поддержу ее, буду бодрствовать над ней и вместе молиться, как молится мать с ребенком. А теперь надо дать ей отдых; сестра Мария утомлена душой и телом.
В сатанинском лагере исчезновение Исхэт произвело ошеломляющее впечатление; все уверены были, что Шелом убил ее, но как и по какому поводу, не догадывались. Правду узнали от самого Шелома и его приближенных, и сатанисты пришли в неописуемую ярость. Они не только понесли страшное поражение, но лишились еще одной из главнейших сторонниц, Царицы шабаша, которую трудно было заменить. В первое время Шелом пытался вернуть беглянку; он горел пламенной жаждой мести и придумывал уже неслыханные пытки в наказание изменнице. Но тщетно обращался он к своей науке, вызывал легионы демонов, истощал себя заклинаниями и колдовством – Исхэт оставалась неуловимой. Она не выходила за ограду дворца Супрамати, недоступного шеломовой своре, и наконец в один прекрасный день изменница исчезла из Царьграда, а когда Шелом напал-таки на ее след, она была уже в безопасности, в доме Дахира, куда отвезла ее Эдита.
Кипя бессильным бешенством, Шелом решил все-таки прекратить временно преследование своей жертвы, чтобы беречь все свои силы для страшного поединка, на который он вызвал Супрамати. Теперь он сознавал, что борьба с гималайским отшельником ужасна и опасна; исход ее был и для него сомнителен, да и между его самыми горячими сторонниками проглядывало видимое опасение и сомнение в победе. Раздавались голоса, умолявшие даже Шелома отказаться и не рисковать, не искушать Небо с его страшными силами; но все было напрасно. В своем сатанинском тщеславии Шелом был глух и слеп, а жажда мести и надежда унизить врага заглушали все другие соображения. Он хотел доказать Супрамати, что зло – его достояние, и что в этой области он был и будет владыкой и сломит всякое противодействие. Кроме того, он рассчитывал, что атмосфера была насыщена вредными миазмами, кровью и преступлениями; а с другой стороны, ввиду многочисленности люцифериан, на каждого верующего приходилась по крайней мере тысяча неверующих. Потому все эти причины вместе взятые должны поглощать и уничтожать свет, значит, ослаблять мага, или, может быть, парализовать, если даже его поддержат гималайские братья, число которых должно быть крайне ограничено. Никогда еще окружающие Шелома не видали его таким мрачным, жестоким и злобным; его ненависть к могущественному противнику и Богу, Которому тот поклонялся, приняла невероятные размеры, и он с яростной энергией готовился к борьбе. Со всех концов света созвав самых могущественных черных магов, он проводил с ними дни и ночи, вызывая демонов и легионы духов тьмы и проходя с ними намеченные для дела «чудеса». А так как все прекрасно пока удавалось, то гордость и сознание победы все более и более овладевали им, наполняя сердце злобным торжеством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40