Он не хотел входить в этот дом-крепость Он опять слышал все тот же низкий, повелительный голос и чувствовал, что скоро не выдержит и закричит. Надо убежать! Но куда подевался его пони? Он поднял руку и толкнул дверь. Тяжелые деревянные створки распахнулись. Внезапно низкий мужской голос замолчал. ОНА не кричала. В доме царила мертвая тишина. Комната, в которую он вошел, была очень широка и длинна – не комната, а настоящий зал. В дальнем конце ее виднелся высокий помост, а по бокам – квадратные окна, закрытые массивными ставнями. Пол был земляной. Прямо за помостом висел занавес, за которым – Клив это знал – находились четыре маленькие спальни. Вдоль стен зала, по всей их длине, стояли скамьи, над вырытым в полу очагом, на толстых цепях висел огромный чугунным котел, окутанный густым белым паром. Несмотря на то, что в зале было множество людей – мужчин, женщин, детей, – здесь стояла полная тишина. Даже три сидящие на полу собаки, и те не издавали ни звука. Это было невыносимо тягостно и внушало страх.
Клив сделал еще один шаг вперед и увидел, что возле очага стоит полускрытая клубами пара женщина и мешает варево, кипящее в котле. Один из мужчин пил что-то из украшенного искусной резьбой деревянного кубка. Он сидел на единственном в зале стуле, вернее, кресле с высокой спинкой и резными подлокотниками. На столбиках, что поддерживали подлокотник, был изображен Тор , поражающий своих врагов. Меч Тора был поднят, его грубые деревянные черты выражали свирепое торжество. Кресло, похоже, было очень старинным, однако сидящий в нем человек был молод и крепок, с черными, без единой сединки волосами, худым лицом и изящными, белыми руками с удлиненными пальцами. Рукава его одежды были так просторны, что могли бы развеваться на ветру. Остальные мужчины, находящиеся в зале, сидели на скамьях у стен, а женщины подавали им еду на деревянных блюдах.
Мужчина в кресле сидел, опершись подбородком на свою тонкую белую руку, и, казалось, был погружен в размышления, однако Клив знал – хотя и непонятно откуда, – что на самом деле он не размышляет, а разглядывает девушку, работающую за ткацким станком в углу зала. Затем мужчина перевел взгляд на женщину, которая помешивала еду в котле. Та тоже оторвала взгляд от девушки за ткацким станком и устремила его на человека в кресле. В глазах ее читались ярость и страх. Она сказала что-то, однако мужчина не обратил на это никакого внимания. Его взор снова был прикован к девушке. Он негромко велел ей приблизиться. Клив пронзительно крикнул ей, чтобы она не делала этого, не подходила к мужчине в кресле, и она – впервые за все то время, что он видел этот сон, – услышала его голос и повернулась, ища его глазами. Увидев его, она заговорила с ним, но Клив почему-то не мог расслышать ее слов и не понял, что она хочет ему сказать. Он увидел, как она медленно подошла к мужчине и почувствовал страх и гнев, такой же гнев, какой полыхал в глазах женщины, стоящей у очага и неотрывно глядящей на щеголеватого мужчину, что восседал в похожем на трон кресле.
Клив знал, что все это ему только снится, однако не мог заставить себя проснуться. Мужчина в кресле посмотрел на него и нахмурился, затем встал и, жестом отослав девушку обратно, направился прямо к Кливу “Сейчас он убьет меня!” – подумал Клив. Он не мог ни сдвинуться с места, ни заговорить: казалось, его ноги приросли к полу, а язык прилип к небу. Мужчина подошел к нему и присел на корточки. Как ни странно, он не сделал Кливу ничего дурного, а только откинул с его лба золотистую прядь и сказал: “Ты такой же лохматый, как твоя овчарка”. Затем вынул из ножен, висящих на его поясе, длинный узкий нож. Кливу стало так страшно, что его едва не стошнило, однако мужчина всего лишь отхватил челку, падавшую ему на глаза. Потом он погладил Клива по щеке и выпрямился.
– Это мужское дело, малыш, – сказал он. – Иди и поиграй со своим пони.
Клив взглянул на женщину, стоявшую у очага, но она отвела глаза. Тогда он посмотрел на девушку за ткацким станком, и она кивнула ему и продолжала молча кивать, пока он не повернулся и не выбежал из зала.
Вот тут он и услышал ЕЕ крик. Но он не обернулся. Он не мог заставить себя обернуться, он бежал со всех ног прочь, прочь…
Внезапно он проснулся, чувствуя, что у него сперло дыхание. Теперь он знал, отчего ему снился этот сон: его разум складывал воедино давно канувшие воспоминания, заставляя его заново переживать их, заставляя его вспомнить, кто он такой и кем он был много лет тому назад. Когда начало рассветать, он снова заснул, и на сей раз сон его был спокоен и не тревожим сновидениями.
А когда Клив окончательно пробудился, он вспомнил все.
* * *
Меррик и Ларен, хозяин и хозяйка усадьбы Малверн, молча шли с ним по Вороньему Мысу. Они молчали, ожидая, что он скажет. И Меррик, и Ларен чувствовали, что с ним произошло нечто важное, и готовы были терпеливо ждать, зная, что он расскажет им все, когда захочет.
Клив заговорил лишь тогда, когда они достигли оконечности мыса. Он окинул взглядом фиорд и окружающие его голые скалы, потом с улыбкой повернулся к своим друзьям.
– Меня зовут не Клив, – начал он. – Мое настоящее имя Ронин. Предки моей матери были из народа, называвшего себя далриада. Когда-то, много поколений назад, они жили в северной Ирландии, потом переселились на малые острова, а оттуда – в Британию, и к югу и к северу от тех двух оборонительных стен, которые построили римляне. Там они сражались и с пиктами, и с бриттами, и с викингами, в конце концов завоевали себе обширные владения, где и осели. Теперь их называют скоттами. В середине прошлого века король Кеннет объединил их с пиктами и бриттами в едином государстве – Шотландии.
– О могучий Тор! – воскликнул Меррик. – Неужели ты шотландец? Где же живет твоя семья?
– На северо-западе Британии, на западном берегу озера, называемого Лох-Несс. Это дикий край, Меррик, более дикий, чем твоя Норвегия, но зато там никогда не бывает длящихся месяцами сильных холодов. Там кишмя кишат разбойники, не признающие никаких законов. Там повсеместно занимаются торговлей. Тамошняя земля прекрасна и разнообразна, Есть там и равнины, и глубокие долины, и горы, такие бесплодные, голые и грозные, что только молитвы богам помогают человеку сохранить в них свою слабую жизнь. Там есть узкие лесистые лощины и тесные ущелья, где водопады с ревом обрушиваются на валуны, еще более старые, чем окружающие их холмы. Тебе бы там понравилось Меррик, помнишь, я говорил тебе о своем сне? За последние два года он снился мне уже несколько раз, с каждым разом становясь все ярче и подробнее. Прошлой ночью он снова явился ко мне, и на этот раз, проснувшись, я вспомнил, кто я такой. Я вспомнил все.
На мгновение он замолк, и глаза его наполнились болью.
– По крови я наполовину викинг. Моим отцом был Олрик по прозвищу Таран, вождь викингов, такой же могущественный, какими были до него его отец и дед. Его называли властителем Соколиного Гребня, а крепость, где он жил, называлась Кинлох. Это от него я унаследовал свои золотистые волосы. Что до моих странных разных глаз, то я не знаю, от кого я их получил: от отца или от матери. Когда меня оторвали от дома, я был слишком мал, чтобы задумываться над такими вещами. Как я уже говорил, моя мать была из народа, который когда-то назывался далриада, а теперь зовется скоттами. Она была маленькая, изящная, белокожая, волосы у нее были огненные, как небо на закате. Мой отец захватил ее в плен во время одного из своих набегов и женился на ней. Они поселились на севере Шотландии, недалеко от побережья. У меня есть старший брат и две старшие сестры. Моего брата зовут Этар, а сестер – Аргана и Кейман.
– Властитель Соколиного Гребня, – медленно повторил Меррик. – Я о нем слышал. Думаю, что от моего отца. Но как случилось, что тебя продали в рабство?
– Да, – сказала Ларен, легко коснувшись кончиками пальцев рукава полотняной рубахи Клива. – Как ты стал рабом, если твой отец был таким могущественным воином?
– Мой отец погиб, когда я был совсем мал, и мать вышла замуж за другого вождя викингов, правившего в соседних краях. Я помню его: он был холоден и суров и всегда одевался в черное. Вместе с ним в Кинлохе поселились тишина и страх. Да, хотя в ту пору я и был мал, но ясно помню, что он всем внушал ужас. Однажды я катался по окрестностям на своем пони и увидел кого-то из знакомых. Я остановился и заговорил с ним, и пока был занят разговором, кто-то подкрался сзади и ударил меня камнем по голове. Тот, кто сделал это, решил, что я умер, и оставил меня там, где свалил. Однако я остался жив, хотя потом долго и тяжело болел. Один человек нашел меня и выходил, а потом продал в Хедби человеку, которому нравилось.., впрочем, это не имеет значения. Мой отчим – не помню, как его звали – не терпел, когда ему перечили, и он был неестественно холоден – как же хорошо я это помню! – до того холоден, что все, к чему он прикасался, тоже холодело. Он занял место моего отца, и все в доме переменилось. Уверен, что это он приказал убить меня, но я не умер, хотя результат был почти тот же: ведь я стал рабом и пробыл им пятнадцать лет.
Он не собирался растить меня и позволить мне унаследовать мою долю имущества покойного отца; однако странно, почему он решил убить сначала меня, а не моего старшего брата, который был главным наследником отцовских владений. Для меня это загадка. Не сомневаюсь, что, устранив меня, он прижил с моей матерью еще немало детей. Но что сталось с моим братом и сестрами? Этого я не знаю. Когда ко мне в последний раз явился мой старый сон, я вспомнил, что он желал мою сестру Аргану. Тогда она была еще девочкой, ей было не больше двенадцати лет. Но я видел, что он желает ее, и моя мать тоже это видела. Он бил мою мать, это я хорошо помню. Я помню, как она кричала, помню его негромкий, низкий голос, такой спокойный и полный угрозы, и ее крики.
Клив посмотрел на Меррика, потом на Ларен. В глазах его сквозила печаль и в то же время полыхал неумолимый, неукротимый гнев.
– Я хочу вернуться в свой дом, – проговорил он. – Я молю богов, чтобы моя мать, брат и сестры оказались все еще живы, хотя с тех пор, как мы расстались, минуло уже почти двадцать лет. Я намерен выяснить, верны ли мои подозрения: действительно ли мой отчим пытался убить меня, а потом убил и моего брата, чтобы завладеть тем, что по праву принадлежало нам. Я хочу ему отомстить.
– Я поеду с тобой, – сказал Меррик, довольно потирая руки. – Мне до тошноты опостылел этот проклятый мир. Подумать только – за последние полгода у нас тут не было ни единой стычки. И на последнем тинге в Каупанге тоже было невыносимо скучно: только и рассмотрели что несколько глупых жалоб вроде дела о свинье, которую один сосед украл у другого. Ради такой ерунды не стоило тратить время на поездку туда. Даже набег на Рейнское пфальцграфство, который мы учинили, покуда ты был в отъезде, и тот не развеял скуки, поскольку оказался всего лишь легкой прогулкой. Похоже, мне суждено поседеть, так и не дав достойного дела моему мечу. Ты говоришь, твоя земля очень дикая и полна опасностей? Ты можешь поклясться, что там моему мечу не придется праздно болтаться в ножнах?
– Ты даже не представляешь, насколько она дика. Однако не забывай: я покинул ее, когда мне было всего лишь пять лет.
– Я тоже поеду с тобой, Клив, – сказала Ларен. – Меррик прав. Нам с ним надоело жить без приключений.
Меррик открыл было рот, чтобы возразить жене, однако тут же благоразумно закрыл его. Клив медленно произнес:
– При рождении меня нарекли Ронином, но вот уже почти двадцать лет, как я ношу ими Клив. Я не стану менять это имя.
Глава 4

Руан, Нормандия, дворец герцога Ролло
Июль 924 года от Рождества Христова
Ролло, герцог Нормандии, слегка подался вперед и сказал:
– Клив, моя племянница Ларен поведала мне о твоей семье и происхождении. Я тоже желаю, чтобы ты вернул себе то, что принадлежит тебе по праву, и чтобы ты нашел своих родных живыми, хотя со дня вашей разлуки минуло уже почти двадцать лет, а это долгий срок. Человеческая жизнь коротка. Лишь немногие доживают до таких лет, как я или мой брат Халлад. Ох уж этот Халлад! Готов поспорить, что он сумеет зачать еще одного ребенка даже на смертном одре.
– Твоя правда, государь, – согласился Клив. Пять лет назад Халлад, отец Ларен и Таби, взял молодую жену и за это время успел прижить с нею еще троих сыновей. Он был так же крепок и бодр, как и его брат Ролло, который прожил намного больше лет, чем отмерено большинству смертных, не утратив при этом ни зоркости глаз, ни своей железной воли, ни готовности к войнам и приключениям. Порой, думая об удивительной долговечности герцога и его брата, Клив ощущал некоторый трепет. Они напоминали ему ирландского короля Ситрика, человека молодого и сильного, который, однако, если судить по возрасту, был глубоким стариком. Может быть, Ролло к Халлад прибегли к тем же таинственным чарам, что и он?
– Государь, не желаешь ли ты поговорить о предмете, более близком твоему сердцу, – о браке между Вильгельмом и Чессой, дочерью короля Ситрика?
– Разумеется. Вильгельму пора снова жениться, и он об этом знает. Не то чтобы он страстно желал этого брака, но он не станет противиться. Мой сын все еще тоскует по своей первой жене.
– Его долг – родить побольше сыновей, – заметил Клив.
– Он понимает это. Ты сказал ему, что принцесса хороша собой.
– Да, она девушка пригожая.
– И послушная?
– В ней много живости и огня, государь.
– Значит, она не отличается послушанием?
– Пожалуй, нет, государь, однако поверь: Вильгельм будет ею доволен. Но почему ты не пожелал задать мне все эти вопросы раньше? Теперь этот брак – уже дело решенное. Меррик, Ларен и я останемся в Руане, покуда принцесса не приедет на свою свадьбу. Вильгельм попросил нас дождаться ее.
– Да, я знаю. Меррик будет все время проводить со своим дорогим Таби, а Ларен будет тешить меня своими песнями и стихами, ведь из нее вышел превосходный скальд . А ты, Клив? Что будешь делать ты?
– Я буду наслаждаться блеском твоего двора, государь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49