— Холли, тебе не нравится черепаховый суп?— Минуту, Джинни. Что ты хочешь сказать, Холли?— Папа, ты ведешь себя как-то не так. И кажешься совсем другим, словно ты — не ты, хотя это, конечно, глупо и…— Да, в высшей степени глупо. Доедай суп. Джинни и я очень устали.Холли с обиженным личиком взялась за ложку. Джинни не сказала ни слова, пока не настало время попросить Мозеса принести следующее блюдо. Глава 19 Только час спустя, оказавшись в спальне, Алек измученно признался:— Малышка очень смышленая, даже слишком. Я не смогу долго дурачить ее.— Не волнуйся насчет этого, Алек. Тебе нужно отдыхать, много и долго. Не хочешь ли завтра посоветоваться с доктором?— Не желаю думать о том, что будет завтра, — откликнулся он, швыряя сорочку на спинку стула. — Хочу думать о сегодняшней ночи и о том, как буду любить свою жену.Джинни медленно повернулась лицом к мужу. Пальцы, ловко расстегивавшие пуговицы корсажа, замерли.— Довольно откровенное признание, — пробормотала она, не осмеливаясь взглянуть ему в глаза.— Это для тебя ново или я уже говорил нечто подобное?— О, ты всегда готов выпалить что-нибудь совершенно неожиданное и возмутительное. Постоянно дразнишь меня, правда, я прекрасная мишень для твоих шуток.— Ты всегда попадаешься на удочку?Алек начал расстегивать бриджи. Боже, глазам больно при одном лишь взгляде на него: невыносимо прекрасное лицо, идеальное тело, сплошные мускулы и загорелая кожа!Джинни вздохнула:— Всегда.— Джинни, тебе не нравится… не нравилось, когда я ласкал тебя?— «Нравилось» — не очень неподходящее слово. Стоит тебе дотронуться до меня, и я хочу тебя, безумно, неудержимо. Это крайне странно, особенно еще и потому, что всего лишь месяц назад я была девственницей, совершенно не уделявшей внимания подобным вещам.— Но как это прекрасно, — заметил Алек, одарив ее чисто мужской самоуверенной улыбкой.«Да, — подумала Джинни, — некоторые вещи мужчины просто не забывают». И, подняв подбородок, решила воздать ему его же оружием:— Ты тоже таешь от блаженства, едва я касаюсь тебя. Алек вопросительно изогнул левую бровь:— Вряд ли мне может понравиться подобное утверждение. Я предпочитаю быть жестким, твердым, негнущимся… в определенном месте, конечно, и уж никак не таять.— Так оно обычно и бывает, — широко улыбнулась Джинни, — зато чувства и ласки твои нежны, мягки и великолепны.Алек снял бриджи, повесил их на спинку стула, потянулся и взглянул на Джинни, лениво улыбаясь одними глазами. Она не отрываясь смотрела на его чресла, и под этим пристальным взглядом мужская плоть набухала, гордо поднимаясь из поросли золотистых волос. Голова больше не болела, зато ныло все тело, ныло, наливаясь тяжелой томительной негой. Алек подошел к Джинни, положил руки ей на плечи. Она подняла голову, но в глазах по-прежнему стояла нервная неуверенность. В эту минуту Джинни казалась беззащитной и уязвимой.— Я знаю, Джинни, тебе нелегко приходится. Не могу сказать, что стану осуждать или винить тебя, если не захочешь, чтобы я к тебе прикасался. В конце концов, я тебя совсем не знаю, и все это может казаться очень странным и нелепым и смутит кого хочешь: подумать только, отдаться человеку, который тебя даже не помнит!Джинни хотела что-то сказать, но Алек быстро прикрыл ей рот кончиками пальцев:— Нет, позволь мне договорить. Я должен все сказать, потому что это правда. Ты нравишься мне, Джинни. И сама сказала, будто нравилась мне настолько, что я женился на тебе. Нам просто придется начать все сначала, строить жизнь на том, что мы оба знаем. Память когда-нибудь вернется, и тогда посмотрим. Хорошо?Джинни хотелось заплакать, но она только судорожно вздохнула, зарывшись головой в его голое плечо. Забыв обо всем, она обняла Алека, прижалась к нему и шепнула:— Не хочу, чтобы ты покидал меня. Хочу быть твоей женой. Забудь о пари.— Я так и думал, что виной всему проклятое пари. Нет, я не уеду. Кроме того, я даже не знал бы, куда отправиться. И как мне ни тяжело это говорить, в этот момент я целиком завишу от тебя. Позволь мне задать тебе вопрос, Джинни. Я хоть немного нравлюсь тебе?— Да, — выдохнула она, прижимаясь к нему еще теснее, не заботясь о том, что ее почти не слышно. — Правда, раньше мне не раз хотелось дать тебе хорошего тумака.Алек, весело хмыкнув, поцеловал ее в макушку:— И часто ты это проделывала?— Да. Ты всегда старался погромче охнуть, чтобы не обидеть меня.— Попытаюсь и дальше вести себя в этом же духе. Позволь помочь тебе снять это платье.Он немного отстранил Джинни и принялся ловко расстегивать длинный ряд пуговиц на корсаже. Потом, спустив его с плеч до самой талии, Алек расстегнул крохотные, обтянутые атласом пуговки сорочки. Когда на Джинни остались лишь чулки и туфельки, Алек отступил на шаг и оглядел жену:— Мне в самом деле нравится это. Очень. Дай мне снять твои туфли. Оставь только чулки.Джинни, как могла, подавляла желание прикрыться руками, зная, что перед ней — незнакомец, не узнающий ее. Муж смотрел на нее по-другому, говорил по-другому, вел себя по-другому. Он сжал ее груди, и Джинни, затаив дыхание, закрыла глаза.— Как сильно бьется твое сердце…Алек нагнулся и втянул сосок теплыми губами. Джинни охнула и, пошатнувшись, вцепилась в его плечи:— О Боже, это так…Алек поднял голову:— Некоторые вещи мужчине никогда не забыть. Значит, это так…— Прекрасно, — просто ответила она. — Ты прекрасен.Он снова начал целовать ее, ласкать, сминая груди широкими ладонями.— Я рад, что ты так думаешь, хотя во мне нет ничего даже отдаленно прекрасного, — пробормотал он между поцелуями, больше напоминавшими легкие укусы. — Ты прелестна, и я, наверное, был без ума от твоего тела.— Да, но, Алек, ты скорее всего просто забыл о других женщинах в своей жизни. Ослепительно красивых женщинах. А я такая…— Какая же?Но прежде чем Джинни успела ответить, его рука скользнула по ее животу, погладила треугольник мягких волос.— А, теперь я знаю. Мягкая, и влажная, и набухшая. Смотри сама, Джинни.И прежде чем она успела запротестовать, Алек взял ее за руку, положил пальцы на створки нежной расщелины.Джинни снова охнула, заливаясь краской стыда и в то же время ощущая невероятно-чудесное возбуждение. Но тут она сжала его вздрагивающую плоть, и настала очередь Алека задохнуться и откинуть голову. Какой он невероятно гладкий и живой! Джинни, едва касаясь пальцем бархатистого кончика, ощутила капельку жидкости, и в следующее мгновение Алек резко отстранился:— Если ты еще будешь продолжать в том же духе, я взорвусь. — Он тяжело дышал, почти не владея собой. — Пойдем.И, сжав ее бедра, поднял на постель, а сам бросился сверху, и Джинни почувствовала, как вжимается в ее живот напряженная плоть, твердая, пульсирующая, изнывающая желанием.Алек немного приподнялся на локтях:— Теперь, когда наконец я сделал то, что хотел, отвечай: так какая же ты?Джинни окинула его полубезумным взглядом:— Я такая обыкновенная!— Ты, обыкновенная? Глупая женщина… ты… дай-ка взглянуть…Он мгновенно взметнулся с постели и, встав рядом, внимательно оглядел Джинни с головы до ног, широко раздвигая ее бедра; пальцы коснулись сладостной женской плоти, проникли внутрь, нежно лаская мягкие складки.— Обыкновенная? Ты нежная и розовая и вся — женщина, до кончиков волос. Такой второй нет на свете.Джинни выгнулась, поднимая бедра навстречу ищущим пальцам.— Да, — шепнул он, — вот именно… — И потом Алек снова нагнул голову, и язык нашел центр ее желания, и он начал целовать ее дразнящими, легкими поцелуями, а палец проник еще глубже, и Джинни вскрикнула, но Алек немедленно замер. Она простонала его имя.— Нет, не сейчас. Когда ты забьешься в экстазе, Джинни, хочу слышать твои вопли.«И это он не забыл», — словно издалека, подумала Джинни, потрясенная тем, как легко он овладел ее телом и чувствами. Алек вновь и вновь доводил ее до края и отстранялся, не позволяя забыться. Джинни колотила его кулачками по плечам и груди, о чем-то несвязно умоляя; бедра лихорадочно извивались, пытаясь вобрать глубже его неумолимые пальцы. Но ничто не могло заставить Алека поторопиться.— Ну хорошо, — пробормотал он наконец и, снова припав к ней ртом, внезапно сменил ритм и нажим пальцев, и Джинни снова вскрикнула, громко, жалобно, и он прикрыл ее губы рукой, и она ощутила собственный вкус, а лихорадочное, буйное, жгучее наслаждение все заливало и захлестывало, пока Джинни не показалось, что она умирает.И только тогда Алек навис над ней и одним медленным длинным толчком вошел в нее. Джинни, снова закричав, обвила его ногами, поднимаясь навстречу.Это было невероятно, продолжалось снова и снова, и, когда его рука проникла между их напрягающимися телами и нашла ее, Джинни снова обезумела, потеряла голову, взлетела к сияющим вершинам, и на этот раз Алек присоединился к ней, изливая горячее семя, вбирая ее в себя.— Нет, ты просто не можешь быть обыкновенной.— Откуда ты можешь знать?Алек, нахмурившись, слегка прикусил мочку ее уха.— Собственно говоря, я сам удивлен, что вообще способен думать и тем более говорить. Ты действуешь на меня словно старое вино, женщина. Нет, ты просто не можешь быть обыкновенной. Не имею ни малейшего понятия, откуда у меня такая уверенность, но это правда, я уверен. И кричишь ты очень красиво… мне ужасно приятно…Алек есть Алек, хоть и сам не сознает этого. Слишком хорошо она успела узнать его. И Джинни крепко обняла мужа.— Ты просто неотразим, Алек, — шепнула она и тут же почувствовала, как он вновь отвердел в ней. — Уверен, что твоя голова не болит?— Нет, только мой…— Возмутителен и невыносим, как всегда.Джинни не могла представить, что женщина может получить наслаждение больше одного раза. Ну в крайнем случае дважды. Но три раза?!Блаженно улыбаясь, она заснула. Алек, насытившийся и усталый, почувствовал, как снова стучит в висках. Он прижал Джинни к себе, положил ее голову себе на грудь, поцеловал в макушку. Нет, Джинни не обычная, не обыкновенная женщина. Он с наслаждением предвкушал, как будет постепенно узнавать ее, с каждым днем все больше.Неужели он действительно повел ее в бордель? Чтобы наказать за то, что притворялась мужчиной?Алек усмехнулся в темноте. Жаль, что он не помнит этого!Он закрыл глаза, пытаясь заставить проклятую боль уйти. Однако прошло немало времени, прежде чем он смог заснуть.
— Ты никогда не рассказывала мне о своих домах в Англии, — весело заметила Джинни.Холли подняла глаза от модели восемнадцатипушечного фрегата, одного из лучших кораблей наполеоновского флота:— Обычно мы останавливаемся в Каррик-Грейндж. Папа вырос там, и это большое поместье. Потом, конечно, лондонский дом. Мы однажды жили там, во время того, что папа и его друзья называют Сезоном. Потом еще аббатство в Сомерсете… около Ротерхем Уилд, только названия не помню. И папа так и не объяснил мне, что такое Сезон.Дома с названиями. Ну что ж, и в Америке они тоже есть. Может, назвать этот дом Пакстон-Хаус?— Сезон, — пояснила вслух Джинни, — это время года, когда молодые леди, окончившие школу, принимаются искать мужа. А где Каррик-Грейндж?— В Нортумберленде. Наша деревня называется Девениш. Она ужасно уединенная. Папе там нравится, но он быстро справляется с делами, все идет гладко, и ему тут же это надоедает. Он так любит путешествия и терпеть не может сидеть на месте. Не знаю, смогу ли когда-нибудь заставить его осесть и жить спокойно.Малышка вздохнула и осторожно поставила фрегат за шхуной.— Ты помнишь, когда в последний раз жила в Каррик-Грейндж?Холли подняла глаза и очень спокойно ответила:— Прошлой весной. Но почему ты не спросишь папу?— Он не очень хорошо себя чувствует. И сейчас спит.— Доктор Прюитт осмотрел его?— Неплохая мысль, нужно будет попросить доктора.— Джинни, что случилось с папой? Он как-то странно вел себя прошлой ночью.Сколько можно скрывать от нее? Девочка выглядит встревоженной и обеспокоенной.— Во время урагана случилась беда.Холли очень осторожно отставила фрегат и, поднявшись, подошла к Джинни. Она ничего не спросила, просто выжидала.— Он увидел, как ветер понес матроса к фок-мачте, и заметил, что она вот-вот сломается, но все-таки бросился на помощь, и тут мачта упала. Его ударило по голове. Но папа выздоровеет, Холли.— А тот матрос?— Собственно говоря, их было двое. Один погиб.— Можно, я почитаю папе?— Конечно, он будет очень рад. Только дай ему отдохнуть, Холли.Уже ближе к вечеру Дэниел Реймонд принес письмо, адресованное барону Шерарду и переданное ему как поверенному его милости. Усадив Реймонда, Джинни велела подать чай и только потом взглянула на конверт.— По-видимому, это от лондонского адвоката, — заметила она.— Совершенно верно, — согласился Дэниел, уничтожая восхитительную булочку — произведение кулинарного искусства Ленни.Джинни, встревоженно нахмурившись, извинилась и вышла. Она не хотела лишний раз волновать Алека, но поняла, что выхода нет. Пусть она — его жена, но все же не имеет права читать его личную переписку.Джинни поднялась в спальню Алека. Он уже проснулся и сидел в кресле. На его коленях уютно устроилась Холли. Алек, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза, а маленькая дочь читала полным драматизма голосом:
В атаку, славные мои, в атаку, и не пройдет и часа, Как вы узреете нас, разъяренных и готовых к битве. Четыре легиона женщин, вооруженных с головы до ног.
— Что это, Холли? — рассмеялась Джинни.— Это Листрея… Лостра…— «Лисистрата», — поправил Алек, не открывая глаз.— Ты прекрасно читаешь, Холли. Женщины-воины? Я правильно расслышала? Кто выбрал эту книгу?— Я! — с гордостью объявила Холли. — Папа сказал, что ему все равно.— Было все равно, — с некоторым нажимом вмешался Алек.— Послушай-ка, Джинни: «Мы должны воздерживаться от радостей любви!» Как это…— Перестань, Холли, иначе я не выдержу!Джинни вытирала глаза, задыхаясь от смеха, хотя Алек выглядел полностью и абсолютно потрясенным.— Именно я дал тебе эту пьесу?!— Да, папа, но там еще много других историй, и ты, наверное, просто не заметил. Алек застонал.— Прости, — пробормотала Джинни, пытаясь успокоиться, — но я должна прервать декламацию твоей дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49