Он год за годом выдумывал что-нибудь
новенькое. В один из праздников он ухитрился даже заманить на
спектакль епископа -- сколь ни был престарелый прелат утомлен
утренней поездкой на белом ослике; "парроко" надеялся получить
от епископа подтверждение собственной точки зрения, сводившейся
к тому, что спорную сцену следует полностью переделать, а еще
того лучше и вовсе выкинуть. Предполагалось, будто
достопочтенный сановник до крайности близорук, не говоря уж о
том, что ум его -- по причине дряхлости -- далеко заходит за
разум. Не исключено, однако, что он был просто сверх меры
хитер. Во всяком случае, спектакль он просмотрел, но не
допустил, чтобы с уст его сорвалось нечто большее негромкого
фуканья, чего-то похожего на:
гу-гу-гу-гу-гу-гу-гу-гу-гу-гу-гу-
то есть высказывания довольно двусмысленного, которое обе
партии истолковали себе во благо.
Мистер Херд, признавая игру превосходной -- собственно
говоря, первоклассной -- никак не мог определить, что он
испытывает, ужас или удовольствие. Он гадал, имеет ли подобный
спектакль хоть что-нибудь общее с верой. Спутник его, будучи
приверженцем язычества, наготы и веселья, убеждал епископа, что
имеет.
-- То же самое вы могли бы увидеть в допуританской Англии,
-- заявил он под конец своей длинной речи. -- А теперь, если вы
не против, давайте навестим пресловутый Клуб. К Герцогине идти
еще рано.
ГЛАВА VI
-- Вон там, -- сказал мистер Кит.
Дом, на который он указал, стоял в ряду точно таких же
безвкусных современных строений с лавками в нижних этажах --
ничем не примечательный дом на ничем не примечательной улице.
Поднявшись наверх, они прошли через две или три комнаты,
неотличимых одна от другой, если не считать того, что одна
открывалась на балкон: квадратные комнаты с белеными стенами,
не очень чистые, меблированные кое-как -- столы, стулья с
плетеными сиденьями и несколько печатных гравюр на стенах. Чего
в комнатах хватало с избытком, так это бутылок и стаканов,
кроме того, несколько полок было завалено разноязычными
газетами. С потолка свисали ацетиленовые лампы. В помещении
царил застоялый запах табака и спиртного. Мухи с жужжанием
бились об оконные стекла.
С полдюжины ничем не примечательных членов Клуба, имевших
весьма потасканный вид, мрачно слонялись по комнатам или
похрапывали в шезлонгах. Двое-трое писали письма. Стоял самый
гнетущий час дня. Внимание мистера Херда привлекли двое --
худощавый индиец и светловолосый молодой человек, по всем
вероятиям скандинав, препиравшиеся насчет сигар с розовощеким
старым нечестивцем, которого они называли Чарли. В смежном
зальце, отведенном под карточную игру, собралась более
оживленная компания, среди членов которой епископ приметил
мистера Мулена. Он, не теряя зря времени, зарабатывал
популярность. Надо думать, нашел здесь несколько родственных
душ.
-- Ну как? -- спросил мистер Кит.
-- Дешево да гнило, -- отозвался епископ.
-- Именно! Они называют свое заведение Клубом "Альфа и
Омега", подчеркивая тем самым его всеобъемлюще
интернациональный характер. Хотя в сущности говоря, это
кабак-кабаком, предоставляющий возможность с легкостью утратить
человеческий облик. Вся эта публика стекается сюда, уверяя,
будто южный ветер нагоняет на нее жажду. Правильнее было бы
именовать это место Клубом "Красное и Синее". Так называется
виски, которое им тут приходится пить.
-- А почему они не могут пить вино -- или имбирное пиво?
-- Потому что вина он им не дает. От вина ему никакой
выгоды не будет.
-- Кому -- ему?
-- Президенту.
И мистер Кит вкратце изложил историю заведения.
Существование Клуба "Альфа и Омега" всегда было шатким.
Зачастую оно и вовсе висело на волоске по причине
недостаточного количества членов -- или оттого, что те из них,
за которыми числились неуплаченные взносы, не могли, а то и не
желали ничего заплатить. Так оно и тянулось, вплоть до
обретения нового президента. К тому времени Клуб совсем поник,
без малого зачах. Мистер Фредди Паркер окружил истомленный
цветочек должной заботой, заново вспоил его -- использовав для
этого виски собственной выделки.
И цветочек воспрял. Правильнее сказать (впрочем, это одно
и тоже), воспрял мистер Паркер -- в мере, достаточной хотя бы
для того, чтобы оплатить самые неотложные из его частных
долгов. Наполеон -- или кто-то другой -- заметил однажды:
"L'йtat, c'est moi1". Мистер Паркер высоко ценил сильные
личности, подобные Наполеону. Он нередко говорил (обсуждая в
Консульстве разные разности со своей хозяйкой):
-- Клуб -- это я.
---------------------------------------------------------------------------
1) "Государство -- это я" (фр.). Выражение, приписываемое
королю Франции Людовику XIV.
---------------------------------------------------------------------------
Объявив вино причиной всех бед Клуба, он принялся
бочонками импортировать -- изначально это была идея его хозяйки
-- широко известный сорт виски, "Красное и Синее". В подвалах
Консульства жидкость разливали по бутылкам. Что с ней при этом
происходило, выяснить так никому и не удалось. Однако было
доказано, что одного бочонка исходного зелья более чем хватало
для получения трех бочонков конечного, разлитого по бутылкам
продукта. Наиболее образованные из членов Клуба, употребляя
этот напиток, неизменно поминали Локусту и Борджиа. Те, что
шесть стаканчиков, человек обнаруживал, что уже готов: что его
обуревает потребность повздорить с кем-либо, поучить кого-либо
уму-разуму или поплакаться ему же в жилетку; человека одолевала
морская болезнь, он впадал в ступор, становился немногословным,
эротичным, сентиментальным, восторженным, слезливым, буйно
веселым, склонным к рукосуйству -- все зависело от
темперамента. Впрочем, каким бы темпераментом он ни обладал,
наутро его ожидала страшенная головная боль, а горло
приобретало сходство с раскаленной огнем пещью
Навуходоносоровой. За напитком закрепилось прозвание "Паркерова
отрава".
Пойло это, обольстительно дешевое, наливали из бутылок,
украшенных соблазнительной этикеткой -- творением нуждавшегося
художника, которому, после того, как он изрядно задолжал за
выпивку, скостили за эту работу долг. Но и самая красивая
этикетка на свете не в силах была искупить кошмарных качеств
содержавшейся в бутылках смеси. Члены Клуба нередко жаловались,
что им как-то не по себе. Они угрожали даже покинуть Клуб.
Мистер Паркер этого отнюдь не желал; ему нужны были их взносы.
В подобных случаях он прибегал к замечательному приему. Всякий
раз, как кто-нибудь жаловался слишком яро или слишком
настойчиво -- становясь, если правду сказать, безобразно
бранчливым, -- мистер Паркер терпеливо выжидал, выясняя, какую
газету этот субъект предпочитает всем остальным. Выяснив же --
изначально это была идея его хозяйки, -- распоряжался, чтобы
таковое издание больше не доставляли, уверяя, что причиной
всему недостаточность клубных средств. Как правило, эта
наполеоновская тактика приводила настырного члена в чувство.
Большую часть своей жизни мистер Фредерик Паркер потратил,
стараясь укрыть под личиной, под покровом громогласного и
добродушного юмора присущее ему воистину редкостное сочетание
злобности и скудоумия. Он был эмигрантом поневоле, живущим на
деньги, присылаемые с родины. Раз в три месяца он получал некую
сумму -- довольно мизерную -- на тех условиях, что и духу его
вблизи от Англии слышно не будет. До того, как обосноваться на
острове, он немало постранствовал. Но никакие странствия,
никакие встречи с людьми, более достойными, нежели он, не
смогли пробить заскорузлую оболочку, под которой таились
основательно укоренившиеся в нем дурные наклонности. Он являл
собой англичанина наихудшего сорта: неспособного даже на то,
чтобы, смухлевав, не попасться. Если б не мудрые наставления
его хозяйки, он бы вообще не вылезал из тюрьмы. При все при том
мистер Паркер испытывал законную гордость по поводу своего
англо-саксонского происхождения. Всякий раз, когда какая-либо
затея представлялась ему слишком рискованной -- нестоящее дело,
так он их называл, -- мистер Паркер произносил:
-- Нет, не пойдет. Это впору какому-нибудь даго. А я,
знаете ли, англичанин.
Его изрядно помотало по свету, бедного мистера Паркера.
Последним из известных его пристанищ стала Никарагуа. Там он
вложил средства в одну земельную аферу, в спекуляцию,
оказавшуюся весьма неудачной. Впрочем, все его спекуляции имели
свойство оказываться весьма неудачными. Происходило это оттого,
что люди, даже те, которые живут в Никарагуа, по разным
причинам не доверяли ему; они говорили, что вся его жизнь
представляет собой клубок сомнительных и постыдных делишек, что
он похож на прохвоста и ведет себя, как прохвост. Он ничего не
мог поделать со своим лицом; однако лицо, как выяснялось вскоре
после знакомства с ним, было не единственной и даже не самой
скользкой и неуловимой особенностью его существа.
В конце концов и в Никарагуа, даже в Никарагуа, стало для
него жарковато.
Был один такой дон Помпонио-ди-Вергара-и-Пуярола,
никарагуанский министр финансов, человек, с которым можно
договориться. Они и договорились. Заключенное соглашение
сводилось к тому, что Его Превосходительство, обремененный
большой семьей и множеством бедных иждивенцев, возьмет на себя
присмотр за земельной собственностью мистера Паркера: будучи
местным уроженцем, он, пожалуй, еще мог из нее кое-что выжать.
В обмен на таковую уступку специально для мистера Паркера был
создан необременительный государственный пост. Его назначили
Финансовым Консулом в юго-восточной Европе с резиденцией на
Непенте или где ему заблагорассудится -- но без жалованья;
высокое положение в обществе, сообщаемое этим постом, было
сочтено достаточной компенсацией. Единственная обязанность
мистера Паркера состояла в ежегодном представлении
правительству Никарагуа короткого доклада -- чистой воды
формальность.
Он уехал, но не один. С ним вместе отбыл его
дух-покровитель, ангел-хранитель, его хозяйка, она же сводная
сестра -- смуглая дама размером с коровник. Добравшись до
Непенте, они обосновались в стоявшей особняком маленькой вилле,
которую нарекли "Консульством". Перемена климата пошла мистеру
Паркеру на пользу. Как и назначение на государственный пост.
Теперь он был человеком значительным, единственным на острове
представителем иностранной державы. Официальное звание дало ему
не только высокое положение и возможность начать жизнь заново,
но и нечто куда более насущное -- кредит. Оно позволило ему
наладить отношения с местными властями: с рыжим и рахитичным
судьей, например, -- между ним и мистером Паркером вспыхнула
нежная дружба, вызывавшая у того, кто ее наблюдал, невнятно
зловещие предчувствия. Хозяйка, будучи католичкой, -- мистера
Паркера также подозревали в симпатиях к Риму -- взяла в
исповедники приходского священника. Тут она выиграла очко;
"парроко" был вне подозрений, во всяком случае, у иностранцев
он подозрений не вызывал. По большей части она сидела дома,
выдумывая о самых разных людях небылицы скандального толка и
сочиняя объемистые письма, в которых предостерегала
новоприезжих насчет царящей на острове аморальности.
На сторонний взгляд Консул и его хозяйка подходили друг
дружке, как голубок и горлица. Он также был реформатором
моральным и социальным. Но людям нужно на что-то жить.
Поскольку высокое положение в обществе, неразрывное с
занимаемым мистером Паркером почетным постом, ничего
существенного в рассуждении наличности не приносило, он
принялся изыскивать средства к существованию. Оба снова были в
долгу, как в шелку. Необходимо что-то предпринять, провозгласил
он.
Важная осанка мистера Паркера, его возбужденная
физиономия, вересковая трубка, бриджи и белые гетры уже
достаточно примелькались на улицах города, когда случившееся в
Клубе безобразное бесчинство -- одна из тех, возникавших с
периодичностью в один, примерно, месяц потасковок, в которую
вынуждена была нехотя вмешиваться полиция, вообще-то не
любившая связываться с иностранцами, -- подсказало его хозяйке,
что можно попытаться предпринять нечто именно в этом
направлении. Она добилась, чтобы на тот год его избрали
президентом, затем чтобы его избрали президентом на следующий
год, и еще на следующий и на следующий за ним; даром, что
согласно правилам, президента каждый год полагалось выбирать
заново. Впрочем, кому было дело до правил? Консул он или не
Консул? Все только радовались тому, что мистер Паркер возглавил
Клуб. В сущности говоря, он, подобно Наполеону, превратился в
подобие диктатора.
Теперь он оказался в своей стихии. Местечко было
прибыльное, сулившее проценты, случайные приработки и барыши
всех родов. Он договорился с клубной прачкой, чтобы та стирала
и его домашнее белье, задаром. Угрожая разместить заказы Клуба
где-либо еще, он поназаключал множество договоров, вставляя в
каждый секретную оговорку, согласно которой пятнадцать
процентов прибыли оставалось за ним, -- с бакалейщиком,
снабжавшим Клуб провизией, и с прочими торговцами,
поставлявшими канцелярские принадлежности, мыло, фаянс (битая
фаянсовая посуда составляла в отчетности значительную статью
расходов) и тому подобные необходимые Клубу принадлежности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65