Но в глубине души необходимость лгать смущала ее, хотя она прекрасно знала, что ему самому это совершенно безразлично: прибегать к уловкам приходилось ради ее же собственного спокойствия. И хотя это было глупо, Рэйчел спросила себя, сколько раз и в скольких еще отелях ему приходилось расписываться в регистрационной книге за «мистера и миссис Хэммонд».
— Хочешь, завтра поедем на пикник? — спросил Себастьян, прерывая ее не самые веселые размышления. — В Стоунхауз-пул есть пляж. Или мы могли бы съездить на пароме в Кремилл. Можно даже искупаться, если с погодой повезет.
— Но у нас нет купальных костюмов.
— Купим.
— Только не в воскресенье.
— Ах да, воскресенье! Ну тогда искупаемся сегодня ночью. Голышом.
Это заставило ее рассмеяться, хотя она понимала, что, по всей вероятности, он не шутит.
— Я раньше никогда не купалась в море. Однажды, когда я была еще ребенком, моя семья поехала в Лайм на каникулы, но все время шел дождь, и нам ни разу не удалось искупаться. Это было ужасное разочарование.
Себастьян сочувственно сжал ее руку.
— Расскажи мне о своих путешествиях, — попросила Рэйчел, глядя на корабли в бухте. — Я один раз была в Лондоне, но мне тогда было двенадцать, и у меня сохранились только детские воспоминания. Ведь тебе везде удалось побывать?
— Ну не везде…
— Но все-таки в Европе.
— Да.
— Расскажи мне об этом.
— Я отвезу тебя туда.
Она лишь улыбнулась в ответ.
Откинувшись на спинку стула и щурясь на свет через бокал с вином, Себастьян начал рассказывать о тех местах, где ему приходилось бывать, но у Рэйчел создалось впечатление, что он говорит, лишь бы угодить ей, а вовсе не потому, что его самого интересуют когда-то увиденные достопримечательности. Поэтому, когда несколько минут спустя он умолк и рассеянно уставился на чаек, чертивших замысловатые кривые в голубом небе над мысом, она не стала понукать его новыми вопросами и позволила молчанию затянуться, пока он сам этого не заметил. Послав ей виноватую улыбку, Себастьян заговорил о планах на нынешний вечер.
Прошлым вечером они побывали в Королевском театре и посмотрели «Юбчонки», глуповатый, несколько фривольного содержания водевиль, показавшийся ему довольно пресным, а ей — волнующе непристойным. Она и вообразить себе не могла, что где бы то ни было (ну разве что в Париже или на острове Бора-Бора ) женщинам дозволяется появляться на публике почти без одежды. Что лишний раз доказывало, насколько она провинциальна и как мало знает, несмотря на всю свою энциклопедическую образованность.
Когда Себастьян опять умолк и нахмурился, вертя в руках десертную ложечку, она, не удержавшись, спросила:
— Что-то случилось?
— Нет.
— Может быть, ты хочешь вернуться домой сегодня, а не завтра? Сегодня должны доставить твою новую лошадь, — вдруг припомнила Рэйчел, — и если ты хочешь…
— Нет, я не хочу возвращаться домой. А ты?
Она отрицательно покачала головой.
— Честное слово, Рэйчел, я и думать забыл об этой кобыле.
— Тогда в чем же дело?
Себастьян задумчиво посмотрел на нее. Она уже решила, что он вообще не собирается отвечать, когда он наконец заговорил:
— Мне тридцать лет, Рэйчел. Со вчерашнего дня.
— Вчера у тебя был день рождения? Господи, но почему ты мне ничего не сказал!
Рэйчел осторожно коснулась его руки, стараясь понять, в каком он настроении. Себастьян рассеянно погладил ее по руке.
— Поздравляю, Себастьян. Желаю счастья. Хотела бы я знать об этом заранее.
— Это не имеет значения.
— Тебе грустно?
— Да нет, мне не грустно. Но это наводит на размышления. В таком возрасте пора кое о чем подумать, тебе не кажется? Тем более тому, кто до сих пор не слишком утруждал себя размышлениями. Многие скажут, что в тридцать начинать уже поздновато, но, я полагаю, лучше поздно, чем никогда. — Он отпил глоток вина. — Само собой разумеется, я еще не пришел ни к каким выводам относительно своей жизни, за исключением одного: гордиться особенно нечем. Но это, конечно, не новость.
Рэйчел пристально взглянула на его суровый профиль, чувствуя себя одновременно близкой ему и исключенной из круга его мыслей.
— Мне кажется, процесс самопознания бесконечен, — осторожно заметила она. — У него нет пределов.
— Да. — Себастьян поднял голову. — Но у меня такое впечатление, что ты в этом процессе ушла от меня далеко вперед.
— Может, ты и прав. У меня было больше возможностей.
Оба они прекрасно понимали, что она имеет ввиду: у человека, запертого в одиночной камере, не оставалось возможностей для чего-либо другого.
— А знаешь, — вдруг призналась Рэйчел, — теперь мне не так больно вспоминать о тюрьме, как раньше. И говорить о ней — тоже. По крайней мере с тобой.
— Я рад.
Он откинулся на стуле, взяв ее за руку и сплетая пальцы с ее пальцами.
— Ты помог мне исцелиться. Спасибо, — простодушно поблагодарила Рэйчел.
Теперь ей казалось странным, что она не сказала этого раньше.
Решительно покачав головой, Себастьян отмахнулся от благодарности.
— И все-таки иногда тебе бывает грустно. Я вижу по глазам.
— О нет, вовсе нет, уверяю тебя, я счастлива. — До какой-то степени это было правдой, но только благодаря ему. Свобода, работа, друзья — конечно, все это тоже сыграло свою роль, однако основная заслуга в ее превращении из бледного безмолвного призрака за тюремной решеткой в живую женщину, несомненно, принадлежала Себастьяну. Рэйчел перестала задаваться вопросом, мог ли на его месте оказаться кто-то другой; была ли она настолько беспомощна и несчастна, чтобы любой человек, державший в руках ее будущее, сумел пробудить в ней любовь. Нет, это было не так. Она любила его, Себастьяна Верлена. В нем была доброта, которой он сам не сознавал, порядочность, чистое, ярко выраженное благородство, до последнего времени невостребованное, но от этого ничуть не менее реальное. Сейчас он находился на середине пути, его жизнь была отягощена множеством трудных вопросов, никогда не встававших перед ним раньше. Он испытывал самого себя, пытался постичь ту самую философию, которой следовал, вырываясь из четко очерченных рамок общепринятой морали. Ей нравилась сила его духа, его неутомимость, его постоянство и упорство в преследовании цели. Как они были не похожи друг на друга! Чтобы выжить после катастрофы, разрушившей ее жизнь, Рэйчел предпочла отъединиться от бытия, по сути дела, убить в себе все жизненные проявления, хотя ее сердце продолжало биться, гоняя по жилам кровь. Их судьбы были совершенно различны, хотя ему тоже пришлось пережить какой-то удар, оставивший неизгладимый след, — холодность семьи, безрадостное, лишенное любви детство. Но он встретил вызов лицом к лицу, вступил в схватку с жизнью, принимая ее во всех ее проявлениях, какими бы причудливыми, грубыми, чрезмерно земными они ни были.
Но все это были логические рассуждения, доводы разума, которыми Рэйчел объясняла свою любовь к Себастьяну. На самом деле никаких объяснений не требовалось: она была просто без ума от него. Все в нем казалось ей прекрасным. Ее тело отзывалось на его близость раньше, чем ум успевал заметить его присутствие. Она была подобна компасу, стрелка которого всегда поворачивается к естественному центру своего притяжения. Ей нравились его руки, разворот плеч, глубокий волнующий звук его голоса. Он иногда подшучивал над ней, и для нее это было редкостное удовольствие. Он разговаривал с ней, внимательно прислушивался к каждому ее слову. Ночью они могли часами лежать в постели и разговаривать до самого утра. И смеяться. И заниматься любовью.
— Что-то мне не сидится на месте, — вдруг заявил Себастьян. — Ты не против, если мы уйдем?
— Нет, я не против.
Рэйчел исподтишка следила за ним, пока он расплачивался по счету. Вид у него снова стал озабоченным, но, поймав ее взгляд, он улыбнулся.
— Все в порядке, мне просто захотелось пройтись.
— Правда?
— Да. В области самопознания я все еще делаю первые шаги.
Они покинули ресторан, прошлись, держась за руки, по тенистым улицам города, заглядывая в витрины магазинов, наблюдая за прохожими. По общему уговору было решено не ходить в Морской музей. Вместо этого они провели целый час, роясь в книгах, в букинистическом магазине под названием «Золотая рыбка». В кошельке у Рэйчел был всего фунт и четыре шиллинга, и она выбранила сама себя за то, что все остальные деньги — два фунта и четыре пенса — оставила в «Восьмиугольнике» у себя в чемодане. Намеренно отойдя в сторонку от Себастьяна, она отыскала тесный закуток, где хозяин держал музыкальные издания. Здесь были биографии музыкантов, тома по теории композиции, песенные сборники, ноты. Ничто поначалу не заинтересовало Рэйчел, пока она, не привлекая внимания Себастьяна, не наткнулась на партитуру «Травиаты», почти новенькую, в прекрасном состоянии. Стараясь скрыть волнение, она отнесла находку к прилавку, за которым хозяин магазина восседал на высоком табурете, делая карандашом пометки в конторской книге.
Они посовещались шепотом. Хозяин потребовал два фунта. Умением торговаться, как и многими другими навыками, Рэйчел владела лишь теоретически — по книгам. С деланным равнодушием она предложила фунт.
— Фунт шесть шиллингов, — возразил он.
— Двадцать два шиллинга, — проговорила она небрежно, почти устало.
Книготорговец посмотрел на нее с укоризной.
— Один и четыре, — рявкнул он. — Это мое последнее слово.
Сердце у Рэйчел стучало как молот. Выждав еще секунду и сделав вид, что обдумывает предложение, она с величайшим пренебрежением обронила:
— Ну ладно, так и быть.
И отдала ему все свои деньги.
В тот же вечер в переполненном посетителями, освещенном лампами зале ресторана «Селби» Рэйчел вручила Себастьяну свой подарок на день рождения. Она знала, что ему понравится, но не была готова к такому бурному проявлению восторга.
— Рэйчел, это же изумительно! — воскликнул он, нетерпеливо перелистывая страницы, словно мальчишка у рождественской елки. — Когда ты ее купила? Откуда ты знала, что я мечтал об этой партитуре?
— Ты говорил…
— А знаешь, я видел «Травиату» в Венеции в 1853 году. А потом еще раз в «Ковент-Гардене» прошлой весной.
— Да, ты говорил…
— Она великолепна. Хотел бы я, чтобы ты ее услышала. Верди настоящий гений. Сюжетом для «Травиаты» послужил роман Дюма «Дама с камелиями», я тебе о нем рассказывал. Вот смотри, финал второго акта. Я сыграю его для тебя, когда вернемся домой… Во всяком случае попытаюсь. Какой бесподобный подарок, дорогая! Спасибо тебе.
И на глазах у всех, кто ужинал в тот вечер в «Селби», он наклонился через стол и поцеловал ее в губы.
Рэйчел вспыхнула, как зарево, но не от смущения, а от избытка чувств. Она не просто обрадовалась тому, что доставила ему удовольствие своим подарком, ее переживания были куда сложнее и глубже. Нервы у нее были обнажены, весь день ей хотелось плакать. Час назад, когда они стояли на оконечности мыса и смотрели, как солнце, пройдя сквозь ряды золотистых и лиловых облаков, погрузилось в морскую пучину, ее охватила такая острая печаль, что она разрыдалась.
— Все так красиво, — объяснила она, когда Себастьян с нежной улыбкой спросил, что на нее нашло.
Но дело было не в красоте пейзажа, и она не просто расчувствовалась. Время, проведенное вдвоем, было слишком прекрасно… Рэйчел слишком сильно его любила. Скоро, очень скоро этому должен был наступить конец, и она не могла этого вынести. Такая непозволительная роскошь не могла долго продолжаться.
Себастьян заказал еще вина. Официант сделал несколько вежливых замечаний, пока разливал вино, отзываясь о Рэйчел как о «вашей жене, сэр». Они переглянулись. Рэйчел смутилась чуть ли не до слез, Себастьян же веселился от души. Когда официант ушел, он наклонился к ней и прошептал:
— Этому болвану следует заказать себе очки. Мы вовсе не похожи на супружескую пару.
— Не похожи?
— Ни капельки. Во-первых, нам есть о чем поговорить. Нам весело и приятно быть вместе. Ясно видно, что мы друг другу нравимся.
Рэйчел через силу улыбнулась, хотя его легкомысленные шуточки произвели на нее тягостное впечатление. Она попыталась поддержать шутливый разговор.
— Так на кого же мы похожи? На любовников?
— Безусловно.
— В таком случае мне не стоит и пытаться обмануть жителей Уикерли. Мне никогда не заставить их поверить, что я настоящая леди. Уж лучше бы я была твоей лондонской любовницей. В большом городе, не надеясь на респектабельность, я могла бы рассчитывать по крайней мере на безвестность.
— Ну уж нет, — беспечно ответил Себастьян. — В таком случае мне пришлось бы все время торчать в городе, а мне гораздо больше нравится жить здесь.
Не смея поднять на него глаз, Рэйчел занялась намазыванием масла на хлеб, но, когда попыталась проглотить кусочек, он застрял у нее в горле.
В ту ночь она рассказала ему о Рэндольфе. Она не намеревалась ничего рассказывать и даже не думала, что окажется способной на это. Но Себастьян ласкал ее с такой проникновенной нежностью, что, когда все кончилось, она опять расплакалась. На сей раз он не удовольствовался ее бессвязными объяснениями. Пока он прижимал ее к себе, гладил, как испуганного котенка, и шептал ей на ухо слова утешения, страшное признание вырвалось у нее само собой. Оно потрясло их обоих. Рэйчел не верила своим ушам, не верила, что это ее губы и язык выговаривают страшные слова, описывают неописуемое. Отрывистым, всхлипывающим шепотом она рассказала ему обо всех тех ужасах, которые творил Рэндольф. Раз начав, она уже не могла остановиться, ей надо было выговориться, поведать о пережитых жестокостях, издевательствах, зверствах и унижениях. Рэйчел знала, что своим повествованием приводит его в ужас, но это ее не остановило. В глубине души она чувствовала, что время на исходе, и, если она не поделится с ним сейчас, другого случая уже не будет. Она уже не расскажет об этом никому. Это был последний шанс.
Когда она закончила, они попытались утешить друг друга.
— Дорогая моя, — повторял Себастьян, — о, моя дорогая…
— Но теперь все уже в прошлом, со мной все в порядке, — торопливо заверила его Рэйчел, когда Себастьян начал проклинать Уэйда, уверяя, что попадись ее муж ему в руки, дело не обошлось бы одной лишь кочергой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51