Ты это хотела сказать?
Она не ответила.
— Рэйчел, я в жизни не причинил боли женщине, если она сама этого не хотела, да и то…
— Если она сама этого не хотела?
Рэйчел повернулась как ужаленная. Ее серебристые глаза метали искры.
— Да какая женщина захочет, чтобы мужчина мучил ее?
— Ты, конечно, не поверишь… Тому, кто сам никогда не имел дела с такими женщинами, трудно вообразить… Это я признаю. Но они существуют. Можешь поверить мне на слово.
Но она и слушать ничего не желала.
— Я тебе не верю. О, разумеется, существуют жестокие и бессовестные мужчины, которым хотелось бы думать, что это правда, чтобы иметь возможность избивать и унижать женщин, не испытывая никаких угрызений. Но ты никогда меня не убедишь, будто женщина… будто кто угодно может получать удовольствие от боли, пыток и унижения. Это ложь.
С этими словами Рэйчел оттолкнула его и решительным шагом направилась прочь. Крепко спавший Денди поднял голову, вскочил и побежал следом за ней. Ей пришлось замедлить шаг, когда пес обогнал ее и затеял новую игру, пытаясь с разбегу вскочить ей на руки.
— Рядом! — приказала она самым строгим голосом, на какой только была способна.
Но, увы, Денди уже сделал свое черное дело: ее полный достоинства гневный уход был окончательно погублен. Виляя хвостом и высунув язык, щенок никак не давал ей пройти.
Хотя она только что назвала его жестоким и бессовестным, Себастьян упивался ее гневом и черпал в нем надежду. Он не сомневался, что за ее внешней сдержанностью скрывается целый океан бурных чувств и переживаний, хотя до сих пор она проявляла по отношению к нему только два качества: долготерпение и покорность. Он не в силах был даже вообразить, как это будет выглядеть, но тем не менее страстно мечтал увидеть ее разъяренной настолько, чтобы швырять в него предметами, топать ногами и выкрикивать безобидные, как и подобает благовоспитанной леди, ругательства. Возможно, до этого никогда и не дойдет, думал он, но маленькая тирада, которую она обрушила на него только что, была превосходным началом.
— Итак, ты считаешь меня жестоким и бессовестным.
Обогнав ее, Себастьян подхватил щенка на руки и пошел, пятясь задом, все время продолжая говорить. Рэйчел ничего иного не осталось, как последовать за ним.
— Я тебя не виню. У меня нет на это права. Я даже готов согласиться, что обращался с тобой как человек, лишенный совести, но вот о жестокости я готов поспорить. Я не был преднамеренно жесток с тобой, если это хоть чуточку меня оправдывает. Эгоистичен — да, это верно, но…
— Я никогда не называла тебя ни жестоким, ни бессовестным, — отрезала Рэйчел. — И пожалуйста, не извращай мои слова.
— Ну прости, — покорно согласился Себастьян.
Денди пришел ему на помощь, бросившись облизывать его лицо. При этом вид у Себастьяна был настолько нелепый, что у Рэйчел совершенно пропала охота на него сердиться. Он опустил щенка на землю и робко взял ее за руку. Она не отстранилась, и он понял, что прощен. Она была слишком великодушна, слишком снисходительна. Слишком хороша для него.
Дойдя до моста, Рэйчел замедлила шаг. Она ничего не сказала вслух, но ей хотелось, чтобы Себастьян вернулся домой первым, позволив ей отстать и соблюсти таким образом приличия. Самому Себастьяну этот жест показался совершенно бессмысленным, но он был готов исполнить любое ее желание, за исключением разве что одного: пожелай она с ним расстаться, он не смог бы ее отпустить. Хорошо, что она не стала об этом просить.
— Спасибо тебе за щенка, — сказала Рэйчел, краснея и становясь еще краше. — Он чудесный. Не знаю, как ты догадался, что мне хотелось иметь собаку. Мне становится весело, стоит только взглянуть на него.
— Я именно на это и рассчитывал, — скромно признался Себастьян. — Но он еще доставит тебе немало хлопот. Как ты думаешь, может быть, стоит сказать Джерни или кому-то из конюхов, кто будет его кормить и выгуливать, что это мой пес? На самом деле он, конечно, будет твоим, а это станет нашей маленькой тайной.
Такое облегчение отразилось на лице Рэйчел при этих словах, что он понял: в ее особых обстоятельствах хлопоты, связанные с содержанием собаки, представляли собой настолько неразрешимую проблему, что даже мешали ей получать удовольствие от подарка. Итак, Себастьян мог гордиться собой: он только что одним махом избавил свою экономку от множества затруднений и одновременно сумел сделать своей любовнице подарок, не смутив ее при этом.
— Это было бы замечательно, — с благодарностью призналась Рэйчел. — Он мне ужасно нравится, Себастьян. Честное слово. Спасибо тебе за него. Спасибо, что вспомнил… о желтой собаке.
Только одно соображение удержало Себастьяна от порыва расцеловать ее тотчас же: их могли увидеть из окна. Ему понадобилось слишком много времени, чтобы понять, что прорвать и сокрушить оборону Рэйчел можно было только добротой, а не натиском. Возможно, сказал он себе, следовало усвоить и дополнительный урок: доброта могла захватить в плен не только обольщаемую, но и самого обольстителя.
— Приходи сегодня ночью ко мне в комнату, — прошептал он, наклоняясь ближе, но не касаясь ее. — Прошу тебя, Рэйчел, приходи. Не из благодарности. Просто потому, что ты сама этого хочешь.
Рэйчел ответила без колебаний, и это понравилось ему ничуть не меньше, чем сам ответ.
— Да, — уверенно сказала она. — Я приду.
13
Никогда раньше Рэйчел не приходилось бывать на почте в Уикерли. Почтовая контора располагалась на первом этаже коттеджа с соломенной крышей в самом верхнем конце Главной улицы, как раз напротив церкви. На втором этаже обитали мистер и миссис Брэйки Питт. Миссис Питт являлась владелицей почты. Была среда, а по средам Рэйчел была обязана отмечаться у местного констебля. Когда Сьюзен упомянула, что ей надо сходить в деревню, чтобы отправить письма лорда д’Обрэ, Рэйчел предложила захватить их с собой. Это было на нее не похоже: отправляясь в Уикерли, она обычно ограничивалась делами, которых никак не могла избежать. Визит на почту был чреват множеством опасностей и грозил закончиться катастрофой, но в последнее время она расхрабрилась и порой чувствовала себя совершенно неустрашимой, а в этот день ей захотелось проверить на прочность едва зародившееся в душе ощущение уверенности в себе.
Миссис Питт страдала косоглазием. Рэйчел протянула ей письма Себастьяна и деньги для марок, все время спрашивая себя, что означает раздраженное выражение на лице хозяйки почтового отделения: то ли она всегда такая сердитая, то ли сама Рэйчел невольно ее разозлила неизвестно чем и как. Ожидая сдачи, она стала придумывать для Себастьяна шутливый рассказ об этой встрече. Что-то вроде: «Ты же знаешь, какая янервная. Чуть не упала в обморок, когда увидела, что миссис Питт косо смотрит на меня». Нет, это выходило как-то не очень остроумно, но все равно приятно было придумывать каламбуры, пусть даже неудачные.
— Вы миссис Уэйд, не так ли? — вдруг огорошила ее миссис Питт, отсчитывая четыре пенса сдачи.
Рэйчел признала, что она и есть миссис Уэйд.
— Вам посылка. Пришла сегодня утром. Желаете получить здесь или доставить ее вам в Линтон-холл?
— Посылка для меня? — переспросила Рэйчел, не сомневаясь, что ослышалась.
Почтмейстерша сунула руку под прилавок и вытащила упакованный в бумагу сверточек.
— «Миссис Р. Уэйд, — прочитала она, — Линтон-Грейт-холл, Уикерли». Это же ваш адрес? Желаете получить прямо сейчас?
— Я… Да, я возьму ее. Спасибо вам. Большое спасибо.
Рэйчел была так ошеломлена, что даже не взглянула на сверток, просто сунула его в ридикюль и поспешила покинуть почтовую контору. Только разглядев его как следует в тени платана на краю деревенского сквера, она поняла, что волновалась напрасно: ничего особенного этот сверток из себя не представлял. Он был послан из Тэвистока без указания обратного адреса. Разумеется, его послал Себастьян, кто же еще? Но, слава Богу, ему хватило благоразумия не написать на обертке свое имя.
До встречи с констеблем Бэрди оставалось десять минут. Времени хватало с лихвой, чтобы открыть пакет. А может, не стоит? Наверное, лучше унести его домой и рассмотреть в спокойной обстановке. Может быть, вместе с Себастьяном. Да, это было бы правильно.
Но нет, удержаться было невозможно. Рэйчел одолело по-детски нетерпеливое любопытство. Пряча стыдливую улыбку, стараясь совладать с дрожью волнения, она подошла к ближайшей скамейке, стоявшей на самом солнцепеке, и села.
Под коричневой упаковочной бумагой обнаружилась почти невесомая картонная коробочка. Рэйчел открыла крышку. Что-то мягкое скрывалось под слоем папиросной бумаги. Шарф? Платок? Развернув внутреннюю упаковку, Рэйчел взяла в руки свой подарок и окаменела от ужаса.
Целую минуту она просидела в неподвижности, глядя на квадратик дешевой серой холстины. Рисунок, грубо вышитый черной ниткой, напоминал след вороньей лапы: так они и называли эту эмблему в тюрьме. Это была «широкая стрела» .
Гнев и отчаяние вспыхнули у нее в груди, а следом за ними пришел мучительный и безрассудный страх. Она отбыла свой срок, они не могли снова отправить ее в тюрьму, но одного лишь напоминания о ненавистном символе оказалось довольно, чтобы наполнить ее душу суеверным ужасом. Ей вспомнился худший из ее ночных кошмаров: она опять вернулась в свою тюремную камеру, и все началось сначала.
Судорожно сжимая в руке проклятую тряпку, Рэйчел поднялась со скамейки. Сердце молотом стучало у нее в груди. А вдруг ее враг следит за ней в эту самую минуту? Она лихорадочно обвела взглядом мирную сонную улицу, не доверяя обыденности деревенского пейзажа и безобидному виду прохожих, неспешно бредущих по своим делам под полуденным солнцем. Ей хотелось убежать, хотелось разрыдаться от ярости и обиды.
— Рэйчел? Я вас узнала!
По дорожке от дома викария к ней, приветливо улыбаясь, спешила Энни Моррелл.
— Я вас заметила из окна, — говорила она на ходу. — Как поживаете? Я сто лет вас не видела. Вернее, видела мельком в церкви, но у нас не было возможности поговорить. Кристи заставил меня петь в хоре — представляете? — и теперь после службы я выбираюсь на паперть в задних рядах. Как поживаете? — опять спросила она, наконец остановившись и стараясь отдышаться.
— Хорошо.
Жалкая попытка улыбнуться закончилась полным провалом. По лицу Энни Рэйчел видела, что та пытается решить, как быть дальше: стоит или не стоит сделать вид, будто ничего особенного не происходит. В конце концов Энни решила действовать напрямик.
— Что случилось? — спросила она, причем веселость на ее лице сменилась искренней тревогой.
— Да, в общем-то, ничего особенного. Кто-то сыграл со мной глупую шутку, — ответила Рэйчел, стараясь говорить как можно более беспечно, и разжала стиснутую в кулак руку.
— Что это?
— Это «широкая стрела», — объяснила Рэйчел, указывая на вышитую эмблему. — Мы называли ее «вороньей лапой». В тюрьме ее изображают на всех предметах.
— Да, я ее узнаю, — задумчиво согласилась Энни. — Я ее видела на армейском снаряжении. Она означает собственность Ее Величества .
— В Дартмуре она постоянно попадалась на глаза, — пояснила Рэйчел. — На одеялах и полотенцах, на белье и одежде, даже на оловянной посуде. Глядя на нее, мы чувствовали, что сами превращаемся в казенное имущество.
— О, Рэйчел…
На лице Энни отразилась смесь сочувствия и возмущения. Как и Рэйчел, она первым долгом обвела взглядом улицу, словно отправитель посылки мог находиться где-то поблизости и наблюдать за ними.
— Тьфу ты, пропасть! — выругалась она, негодующе качая головой. — Давайте зайдем к нам. Поговорим в доме.
— Я не могу. Но все равно спасибо.
— Конечно, можете! Мы выпьем чаю… Нет, мы выпьем чего-нибудь покрепче, вам полегчает, и все это происшествие покажется вам сущей ерундой. Идемте…
— Нет, честное слово, я не могу. Мне бы очень хотелось, но… я уже опаздываю.
Рэйчел собрала воедино все свое мужество, чтобы объяснить, в чем дело.
— Я состою под надзором полиции. Раз в неделю я обязана наносить визит констеблю. Это одно из условий моего освобождения.
Щеки у нее пылали, она с опаской ожидала, что, узнав об отталкивающих подробностях ее жизни, Энни отшатнется от нее в ужасе.
— Ну что ж, в таком случае я пройдусь с вами вместе до ратуши. За компанию.
Рэйчел была так растрогана, что на мгновение онемела.
— Спасибо, — прошептала она наконец.
— Выкиньте эту гадость, — посоветовала Энни, кивком указывая на клочок ткани, который Рэйчел все еще машинально сжимала в руках.
Обдумав предложение, Рэйчел отрицательно покачала головой.
— Нет, — задумчиво проговорила она, — пожалуй, я ее сохраню, — и сунула тряпку в карман.
* * *
Короткая прогулка до кабинета констебля Бэрди в здании муниципалитета прошла без приключений, но произвела на Рэйчел неизгладимое впечатление. Она знала, что никогда этого не забудет. Ей хотелось, чтобы путь растянулся на десяток миль. Она сожалела, что на улице так мало народу. Немногочисленные прохожие провожали обеих женщин любопытными взглядами, но никто не приходил в ужас, видя их вместе. Здороваясь с женой священника, они были вынуждены приветствовать и Рэйчел. Вне всякого сомнения, общество Энни Моррелл придавало ее существованию видимость законности, даже респектабельности. Прекрасно сознавая, что это состояние временное, Рэйчел упивалась им, пока представилась такая возможность.
В каком-то смысле эта короткая прогулка стала для нее откровением. Ей так понравился временно обретенный статус уважаемой дамы, что Рэйчел вынуждена была признать, как страстно мечтала о нем в глубине души. Но она не посмела даже мысленно развить дальше эту мечту. Исполнение ее желания представлялось настолько маловероятным, что подобной возможностью смело можно было пренебречь.
Всю дорогу Энни как ни в чем не бывало говорила о делах прихода, о разъездах своего мужа, о городских сплетнях. Рэйчел слушала как зачарованная, все время спрашивая себя, понимает ли жена викария, каким подарком судьбы, какой благодатью Божьей является для человека обычная мирная жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51