Ее глаза ярко блестели – то ли от слез, то ли от света масляной лампы.
– Вот, – сказал Элий и положил на стол мешочек с деньгами.
– Пусть хранят тебя боги! – негромко произнесла Тарсия и прибавила то, что вряд ли решилась бы сказать в другую минуту: – Как порадовался бы твой отец, увидев тебя сейчас!
– Мама, – промолвил Карион, – я давно хотел сказать… Поскольку все изменилось и мы с Элием можем сами отвечать за себя и устраивать свою жизнь, не пора ли тебе подумать о том, чтобы…
– Не надо! – резко перебила Тарсия. – Я знаю, что ты хочешь сказать! Лучше обсудим это потом, не… не в такой день.
Повисла неловкая пауза. Чтобы сгладить всеобщее замешательство, Карион принялся говорить о бегах. Элий отвечал на вопросы старшего брата и, искоса поглядывая на него, думал: «Уж Карион-то наверняка знался в Афинах с самыми разными женщинами, даже, возможно, с этими знаменитыми греческими гетерами!»
Он любил того, кого считал братом, и не завидовал ему просто потому, что с детства усвоил: Карион – некое особое существо, живущее по непонятным правилам, подчиняющееся каким-то особым законам. И все же сейчас, едва ли не впервые, в нем шевельнулось горделивое чувство: пусть Карион попробует заработать столько денег своими речами или стихами! Как бы то ни было, Элий больше привык ценить то, что можно потрогать руками, и только дивился тому, как Карион умудряется хранить верность чему-то невидимому и зыбкому, что невозможно ни разглядеть, ни понять. «Как можно любить слова?» – однажды спросил он, и Карион, улыбнувшись, ответил: «Я люблю слова, потому что ими можно выразить чувства». Вспомнив об этом, Элий подумал о холодных каплях, падающих с высокой крыши портика на горячую кожу, о вкусе медового вина, о нежных губах девушки Дейры, о свисте ветра в ушах, когда он мчался на колеснице как… бог! И сказал себе: «При чем тут слова?»
ГЛАВА VII
Это случилось в один из самых жарких дней юлия на Марсовом поле, около только начавшего строиться портика Аргонавтов. Здесь было хорошо в утренние и вечерние часы, и Карион почти бессознательно выбрал это место для чтения своих стихов. Забирался на подходящее возвышение и декламировал, держа перед собою папирус, или по памяти. Люди появлялись и исчезали; иные задерживались и слушали, другие равнодушно проходили мимо. Карион читал хорошо, спокойным, мягким голосом, почти без жестов, живым, проникающим в душу тоном, к тому же он был красив, и многие женщины останавливались просто затем, чтобы на него посмотреть. Как правило, богатые поэты устраивали чтения у себя дома, собирали друзей и, по возможности, разных влиятельных лиц, но Карион был вынужден довольствоваться выступлениями на Марсовом поле.
В летние дни его союзником была создающая особое настроение природа: вся эта свежая пленительная зелень (в те годы вошло в моду пускать лозу виться по подрезанным этажами деревьям, перебрасывая ее с одного на другое так, что образовывалась своего рода беседка), яркий полуденный свет, небесная тишина и аромат земли. В один из таких прекрасных дней Карион и заметил эту женщину: она стояла, купаясь в отблесках солнечных лучей, на ее губах играла ослепительная улыбка, незагорелая кожа сияла как отполированная, а яркие пушистые волосы казались сделанными из светлого золота. Вместе с нею была угрюмая темнокожая служанка, мрачная внешность которой еще больше подчеркивала красоту госпожи. А та слушала стихи Кариона, глядя на него во все глаза.
Элий был не совсем прав, когда думал о том, что Карион наверняка знался в Афинах с самыми разными женщинами. Этот юноша был не так воспитан, чтобы попусту растрачивать выданные на учение деньги. Он был прекрасен, женщины, особенно из числа тех, кто привык к свободному поведению, буквально вешались ему на шею, и, разумеется, он приобрел кое-какой любовный опыт. И все-таки в перерывах между занятиями Карион в основном читал, осматривал храмы или прогуливался по побережью, нередко в компании Гая Эмилия. В последние годы Гай казался уравновешенным, спокойным и, в общем-то, равнодушным к добру и злу, – говоря о них, он никогда не приводил конкретные примеры, ограничиваясь отвлеченными рассуждениями. И Карион невольно перенял от него этот своеобразный взгляд на мир. Он видел перед собою некую беспредельность того, что можно прочитать и познать, и был счастлив. «Перед тобою книга мирозданья, – говорил Гай Эмилий. – Постигай ее и будь выше всего земного».
Нельзя сказать, что Карион не мечтал о любви. Он много писал о ней, переживая воображаемые страсти, разочаровывался и страдал, однако мало задумывался над тем, что произойдет, если он полюбит наяву. Любовь была для него чем-то неземным, и, разумеется, он грезил о женщине незаурядной, необыкновенной, не только прекрасной внешне, но также ценящей искусство, тонко чувствующей, глядящей на мир особым, поэтическим взглядом.
Кем была восхищенно глядящая на него незнакомка? На вид – богатая горожанка; наверное, она пришла на Марсово поле за покупками – здесь продавались дорогие украшения и красивая посуда. Когда она поправляла прическу, ее длинные узкие ногти сверкали, как сверкают на воде солнечные блики. Карион еще никогда не видел у женщины таких ногтей. А ее улыбка…
Когда он, волнуясь, закончил, незнакомка захлопала в ладоши и негромко засмеялась. А потом поманила его к себе. Смущенный, Карион спустился на землю.
– Великолепно! Это твои стихи?
– Да.
От нее исходил свежий, как сама весна, аромат.
– Как тебя зовут?
– Гай Эмилий Лонг – По обычаю того времени он назвался именем человека, который его усыновил.
Безупречно гладкий лоб женщины прорезало несколько тонких морщинок.
– Знакомое имя… Но ведь мы не встречались?
– Думаю, нет.
– Да, пожалуй! – протянула она, разглядывая его. Ее слегка подведенные голубые глаза и белые зубы ярко сверкали на солнце.
– Ты прекрасно читаешь, и стихи хорошие. Но почему здесь? Разве ты не из знатной семьи?
Молодой человек покачал головой:
– Это имя дал мне один человек… На самом деле я сын вольноотпущенницы и легионера.
– И пишешь такие стихи?! – изумилась женщина – О, нет, твое место не здесь! Нужно представить тебя Меценату.
– Ты знакома с ним, госпожа? – осмелев, спросил Карион. Его взволновало упоминание о Меценате: тот был очень богат, близок к Августу и покровительствовал молодым поэтам.
Женщина засмеялась:
– Я знакома со многими влиятельными людьми. И не называй меня госпожой. Мое имя – Амеана. Ты не слыхал обо мне?
– Нет.
– Вижу, ты умен, хорошо воспитан. И красив, как Аполлон!
Юноша покраснел. Женщина была старше его, но он не задавал себе вопрос, насколько велика эта разница. Ее милая, несколько дразнящая манера говорить необыкновенно нравилась ему.
Женщина без стеснения взяла его за руку, и они пошли рядом. Карион заметил, что почти все мужчины оглядываются на его спутницу. От нее исходило особое тонкое очарование грации, изысканности, ума…
– А чем ты еще занимаешься, кроме того, что пишешь стихи? – спросила она.
– Учусь в риторской школе в Афинах.
– Вот как? Великолепно! Я ведь сама гречанка…
Они разговорились, и Амеана пригласила молодого человека на один из своих вечеров, пообещав созвать знатоков поэзии. Она объяснила, как найти ее дом, и Карион поклялся, что непременно придет. В тот же день он рассказал матери о чудесной незнакомке. Тарсия видела, как взволнован ее сын, и внимательно выслушала его. Она понимала, что Карион стоит на пороге влюбленности, и думала, что речь идет о женщине чуть старше его самого, быть может, разведенной или вдове. В те годы многие молодые патрицианки, в силу каких-либо обстоятельств получившие свободу, охотно принимали поклонение мужчин, создавали своеобразные салоны, словом, жили так, как им нравится и хочется, не боясь ни кары богов, ни людской молвы. Тарсия не спросила у Кариона имени незнакомки, полагая, что вряд ли что-либо слышала об этой женщине.
Молодой человек ушел, прихватив свои свитки, и вернулся еще более воодушевленным. Он читал свои стихи, и все были в восторге. А хозяйка дома… Она называет себя Кирис (морская птица)! Она и впрямь похожа на птицу, такая свободная, легкая и прекрасная!
Карион не слышал, как к порхавшей между собравшимися Амеане обратился один из гостей, Публий Тулл, слывший большим любителем красивых юношей:
– Уступи мне это чудесное создание!
– Ну, нет! – Гречанка тонко улыбнулась. – Это моя прихоть! Могу я хотя бы раз в жизни доставить себе настоящее удовольствие?
Публий Тулл хитро прищурил глаза:
– Я ничего не хочу сказать, Амеана, ты прекрасна, и все же… Не слишком ли он молод для тебя? Клянусь Венерой, от моей любовной науки ему будет больше пользы!
– Это мы еще посмотрим! – засмеялась женщина.
В тот же вечер Публий Тулл подошел к Кариону, предложил помощь и очень удивился, увидев, что юноша попросту не понимает его намеков: настолько он был далек от грязных человеческих игр.
…Карион ходил к Амеане еще несколько раз и в конце концов сказал Тарсии:
– Я не поеду осенью в Афины. Останусь в Риме.
– Не поедешь в Афины? – внимательно глядя на него, повторила Тарсия – Но ведь ты должен продолжать учебу!
Карион помолчал. После чего промолвил:
– Все изменилось.
– Это из-за той женщины? – догадалась Тарсия. Карион не ответил. Он сплел пальцы под подбородком и сидел, не двигаясь. В его взгляде смешивалось очень многое: мечтательность, твердость, доверчивость к жизни и настороженность, направленная, скорее, на самого себя.
– Но кто она такая, что ей от тебя надо? Быть может, она просто кружит тебе голову? Известно ли ей, что ты не знатен и не богат? – допытывалась Тарсия.
– Известно. Да ей и не нужны деньги. Она сама богата, у нее такой дом…
– Она замужем или вдова?
Молодой человек пожал плечами. Он знал, что Амеана не замужем, и понимал, что она не аристократка.
– Возможно, ее содержат мужчины? Тогда тебе, как человеку молодому и неопытному в жизни, стоит держаться от нее подальше.
Тарсия решила открыто высказать свои опасения и теперь с тревогой ждала, что ответит сын.
– Ах, мама! – с досадой произнес он. – Неужели ты не понимаешь, что мне все равно! Она очаровательна, красива, умна, а остальное – неважно! Что касается возвращения в Афины… Пойми, таланту не научишь! Времена изменились: сейчас Римом правит не Марс, а Аполлон, потому все прочат мне великое будущее.
Тарсия изумилась: прежде она никогда не слышала от него таких речей.
– Так говорит твоя покровительница? Как ты называешь ее? Кирис?
– Да. Она говорит так.
– В чем-то она права. – Тарсия встала и прошлась по комнате. Карион продолжал сидеть – Только я скажу по-другому: сейчас миром правят люди, вооруженные не мечами, а золотом. Тебе кажется, что ты служишь искусству, но стоит незаметно свернуть не на тот путь, и тогда…
Карион предостерегающе поднял руку:
– Мама, не продолжай! Мне это не грозит. Главное, я понимаю, что за деньги не купишь ни любовь, ни судьбу.
Тарсия в упор смотрела на него своими серыми, в золотистых крапинках глазами.
– Судьба нередко бывает трагической, а любовь – несчастной. – И, вздохнув, села. – Мне неловко перед госпожой Ливией: она возлагала на тебя большие надежды.
Он вскинул на нее похолодевший взор:
– Я совершил что-то дурное? Почему ты решила, будто я не оправдал чьих-то надежд?
– А как же Гай Эмилий, которого ты так уважаешь?
– Он меня поймет. Мы беседовали о многом, в том числе – о любви. Он говорил: «Всегда следуй за своими чувствами, что бы ни случилось, не предавай свое сердце!»
– Так ты в самом деле по-настоящему любишь эту женщину? Карион кивнул.
– Но ведь она, кажется, старше тебя? Сколько ей лет?
– Не знаю. Это тоже неважно. Говорю тебе: будь ей хоть пятьдесят, мне все равно. Я люблю ее такой, какая она есть.
Тарсия положила руку на ладонь сына.
– Прости, что задаю такие вопросы, но… между вами что-то было?
Карион помедлил, потом все же сказал:
– Пока нет, но, надеюсь, это скоро случится.
Больше Тарсия не стала ничего говорить. Она не могла понять, отчего ей кажется, будто в этой истории есть что-то нечистое, и хотела посоветоваться с Ливией. Но в ближайшее время им не довелось встретиться. Помешали обстоятельства: в ноны секстилия, день Юпитера (5 августа, четверг) умер Марк Ливий Альбин.
…Ливия сидела в атрии, на одной из мраморных скамеек. После похорон прошло более девяти дней, и на ней была обычная белая одежда. Ливий казалось, она ни о чем не думает, хотя на самом деле было иначе, просто ею владела все притупляющая, давящая скорбь. Странно, она сидела в том зале, где девятнадцать лет назад вместе с отцом и Децимом ожидала прихода своего жениха: здесь мало что изменилось, и между тем все казалось каким-то другим. То давно прошедшее время словно бы имело не такой запах и цвет, тогда все было ярким и свежим, будто бы окрашенным в другие, солнечные тона. Видимо, потускнел сам ее взгляд на мир…
Ливия закрывала глаза, и перед нею возникало мертвое лицо отца – странная, словно бы чужая оболочка, что-то бесконечно родное, уже ушедшее и в то же время еще присутствующее здесь. Ливия пыталась совладать с собой, она знала: ее спасением могло бы стать простое признание утраты. Но мешали воспоминания: именно на этой скамье они с отцом обычно сидели и говорили… Она вспоминала голос и взгляд Марка Ливия и… многое другое. Порою отец рассказывал что-нибудь о прежних временах, о таких событиях, какие кроме него не помнил уже никто, и Ливий чудилось, будто с его смертью ушла в небытие целая эпоха. Ей было страшно одиноко, она дрожала, словно от ветра, дующего откуда-то из глубин Вселенной. Ливию не утешала даже мысль о том, что боги даровали отцу долгую жизнь и такую смерть, какой, наверное, хотел бы умереть каждый: он просто лег спать и не проснулся.
Да, все стало другим. И вошедший в атрий мужчина, которому было почти сорок, мало походил на прежнего двадцатилетнего Децима. Они с Ливией так редко виделись, что она просто не успевала свыкнуться с происходящими в нем переменами, не только внешними, но и внутренними, о каких порою узнавала внезапно, невзначай…
– Полагаю, вы ожидали именно этого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63