Она принялась ждать.
Заросли сгущались. Мачете теперь двигалось недостаточно быстро. Джунгли обступили Сэма со всех сторон. Он упал на землю и пополз под папоротниками, переваливаясь через твердые оголенные корни и плюхаясь всем телом в вязкую землю. Вокруг шныряли ящерицы. Из толстого слоя перегноя, покрывавшего всю поверхность земли под растительностью, вылезло несколько жуков длиной больше двух дюймов. Ветки и влажные листья цеплялись за волосы, задевали за шнурок глазной повязки.
Он попытался снять ее и переломил зеленый прутик, попавший под шнурок. Из раненого растения закапал молочно-белый вязкий сок. Сэм перекатился в сторону, чтобы увернуться от струйки. Это было ядовитое растение, сок мог разъесть кожу минуты за две не хуже кислоты.
Сэм перевел дух и пополз дальше. Позади до сих пор раздавались удары мачете. Преследователи еще не достигли самых густых зарослей. Но сознание этого лишь подстегнуло Сэма, и он пополз по влажному туннелю, образованному переплетенными ветвями, еще быстрее. Липкий пот покрывал все его тело. Это был пот, вызванный духотой и страхом.
В лианах над головой скользнула гладкая черная гадюка, чей укус был более мучителен и смертоносен, чем кол, загнанный в сердце. Сэм окаменел. Боясь вздохнуть, он не сводил глаз с маленькой змеиной головки.
За спиной смолкли все звуки: видно, преследователи остановились. Как и сердце Сэма. Погоня достигла самой чащобы. Сердце ударило раз, второй и застучало громче, чем прежде. Сэм оказался в ловушке: впереди – змея, позади – солдаты.
На узкой улочке было полно народу: испанцев, китайцев и местного люда – вполне обычное для острова явление, в отличие от розового зонтика с оборочкой, в точности напоминавшего своим цветом азалию Калхун. Зонтик вертелся, как блестящий шелковый парашютик, над темными филиппинцами, которые толклись на тесной улице. Вот он замер, пропуская вперед семейство. Женщина повернулась и сделала замечание своей дочери. Девочка, прелестный подросток лет тринадцати, захихикала и сказала что-то на местном наречии своим родителям. Мужчина и женщина расхохотались, взяли за руки улыбающуюся дочурку и растворились в толпе.
В тени нелепого розового зонтика Юлайли еще острее ощутила свое одиночество и грусть. Она нервно теребила высокий кружевной воротник, который теперь превратился в сырую колючую тряпочку, обвисшую на плечах и груди, так что не стало видно маминой свадебной камеи. Девушка попыталась выбросить из головы только что увиденную семейную сценку и принялась нарочито поправлять воротник. Пальцы задели камею, замерли и невольно погладили тонкий резной ободок броши. Юлайли попыталась улыбнуться, но не сумела и раздраженно дернула себя за влажные волосы. Она подняла голову, посмотрела на солнце, словно искала силу, нужную ей, чтобы подавить тоску по любящим родителям, которых у нее никогда не было. Прошла целая минута, прежде чем она снова скрылась под зонтиком от палящих лучей тропического солнца.
Печальная и задумчивая, она вздохнула о том, чего никогда не могло быть, и зашагала дальше, оставив позади старую часть города, окруженную со всех сторон стеной. Пройдя под одной из четырех темно-серых каменных арок, она оказалась на северной улице, ведущей к рыночной площади. Жозефина рассказала ей, что рынок Тондо очень многолюдное место, где она сможет убить время в отсутствие отца, который уехал в центральную часть острова и должен был вернуться только ночью. Юлайли нервничала, изнывая от нетерпения, все утро вышагивала по комнате взад-вперед, не сводя глаз с напольных часов. Наконец, сгрызя ноготь чуть ли не до мяса, она решила, что экономка права.
Крутя зонтик, Юлайли шагнула на примитивный тротуар и продолжила свой путь, гулко постукивая маленькими толстыми каблучками, совсем как бамбуковая маримба, только медленнее, потому что настоящая леди никогда не спешит. Наоборот, она скользила, как учила мадам Деверо своих девочек, воображая, что ярды юбок колышутся вокруг нее в неспешном ритме, словно волны прилива, ударяющие о берег. Настоящая леди всегда чувствует правильный ритм так же естественно, как абориген ритм барабана.
Ее французские замшевые туфельки – новые, с прелестными овальными носиками из блестящей черной лакированной кожи – скользнули по камням, высыпанным посреди грязного тротуара. Юлайли уже успела узнать, что камнями засыпают ямы, размытые тропическими дождями, девять месяцев из двенадцати в таких ямах собирается вода и грязь.
Она провалилась по щиколотку в жижу. Выдернув ножку из грязи, она заковыляла к стене ближайшего дома, выстроенного из необожженного кирпича. Она обтерла туфли носовым платком, выбросила безнадежно испорченный кусочек ткани в плевательницу и продолжила свой путь.
Юлайли все дальше уходила от отцовского дома, расположенного в Бинондо. Улицы были запружены фургонами, тележками, битком набитыми повозками с надписью «Компанья де Транвиас». Жозефина успела рассказать об этих повозках и о том, какого мнения о них придерживался ее отец.
На острове свирепствовало тяжелое инфекционное заболевание, поражавшее и местных лошадей. Но транспортную компанию это не волновало. Бедных животных эксплуатировали до тех пор, пока они не падали замертво на улицах. Отец, преисполненный сочувствия к животным и гнева на компанию за жестокое обращение с лошадьми, всегда ходил пешком.
Завернув за угол в нескольких кварталах от своего нового дома, Юлайли увидела, почему отец отказывается пользоваться местным транспортом. Прямо перед ней лошади – вообще-то даже не лошади, а пони, – выбиваясь из последних сил, тащили по улице перегруженную повозку. Раньше она никогда не видела таких истощенных и больных лошадей. От этого зрелища ей стало нехорошо. Отец прав. Ничто на свете – ни палящее солнце, ни толпа – не заставит ее сесть в одну из этих повозок.
Юлайли замерла на месте как громом пораженная. Это душераздирающее зрелище было совершенно ей непонятно. Лошади на фермах Бичтри и в поместье Гикори-Хаус были ценным приобретением ее брата Харрисона, и к ним относились соответственно, почти как к членам семейства.
Ей трудно было понять то, что она никогда не видела. Во всяком случае, больных животных она точно видела в первый раз. Их не было ни в Бельведере, ни в поместье Гикори-Хаус, ни на фермах Бичтри, как и ни в одном из тех семейств, с которыми она общалась. А если и были, то братья оберегали ее от подобных зрелищ.
Мужчины Лару защищали ее. Она была единственная женщина этого почтенного семейства южан, с гордостью носившего свое имя, такое же древнее, как ореховые деревья, обрамлявшие длинную подъездную аллею родового имения. Ее мать была из рода Калхунов – еще одно имя, которое уже само по себе очень много значило в штате Южная Каролина, где кровные связи определяли социальное положение.
Ее мать была настоящая леди, ее баловали, нежили и любили все мужчины Лару. Но она умерла, когда Юлай – ли была совсем еще крошка. И девочка сама себе придумала маму, представляя ее по портрету, висевшему над камином в гостиной, и по рассказам братьев и других людей, которые обожали эту женщину. Юлайли, как и маму, оберегали от всего, что, по мнению пятерых братьев, могло оказаться хотя бы в малейшей степени опасным, неприятным или неприличным. Куда бы Юлайли ни отправлялась, будь то школа мадам Деверо – этакий дамский бастион, где внушались правила приличия и куда ее отвозили в семейной карете, или церковь, или редкий званый вечер, ее всегда сопровождали по крайней мере двое из пяти братьев.
Так она и жила, в своем замкнутом маленьком мирке, где жизнь текла размеренно и гладко и где одно ее имя раскрывало перед ней все двери как по волшебству, где женщины были настоящими дамами и знали, как себя вести, а мужчины защищали и боготворили их.
Единственный родственник, которого не было рядом с Юлайли, чтобы баловать ее, – отец. Именно из-за него она оказалась здесь, именно из-за него она теперь испытывала робость и волнение: она не знала, как вести себя с отцом, которого не видела семнадцать лет, и пыталась представить, какое произведет на него впечатление, когда в конце концов сегодня вечером их встреча состоится.
Блестящее черное тело качнулось и исчезло в запутанных корнях. Змея уползла прочь. Сэм наконец осмелился сделать выдох. Он был вновь свободен, почти. Ему предстояло добраться до реки. И снова пополз сквозь заросли. Острые шипы растений кололи и царапали сквозь рубашку. Землю покрывал толстый слой сгнивших листьев, а вскоре заросли начали редеть. Он полз, пока не оказался на участке с сырой глинистой почвой, черной, как небо в безлунную ночь.
Еще секунда, и он вновь обрел свободу. Он вскочил и побежал. С гигантского баньяна взмыла стая птиц, словно выстрелили картечью. Их темные силуэты закрыли лоскуток неба, пробившийся сквозь шатер из лиан. Заверещали какие-то зверушки и с шумом бросились наутек.
Неожиданно Сэм оказался посреди цветного моря – красный жасмин, желтый гибискус, пурпурные орхидеи. Воздух наполнился сладким ароматом тропиков. Он забрел в заросли цветущих растений, стелившихся вокруг него пышным ковром. Когда он вырвался из душного плена, аромат постепенно растаял.
Наконец он почувствовал запах реки. Влажность усиливалась с каждым шагом. Запахло илистой водой. Стихло неясное бормотание на смеси испанского и местного диалекта, голоса остались где-то позади, теперь он слышал шум стремительной реки.
Если удастся дойти до реки, можно считать, что дело сделано. Река Пасиг вела в Тондо, предместье Манилы. На людных торговых улицах он легко сможет затеряться в толпе, оторваться от преследователей. За ним шли солдаты Агинальдо: он был им нужен. Только он знал о грузе оружия, за которым охотились все – и испанцы, и Агинальдо, и командир Сэма, Андрес Бонифасио. Если он попадет не к Бонифасио, а в чужой лагерь, можно считать, что он мертв.
Юлайли завернула за угол и увидела то, что искала. Рынок Тондо. Шумный, суетливый, бурлящий, где все двигалось с такой скоростью, что у настоящей леди чуть не закружилась голова. Примитивные фургоны и – серые разбитые тележки с опущенными бортами стояли рядами, из них выплескивались разноцветные радуги тканей, опускаясь до самой земли, вымощенной булыжником. Повсюду шныряли продавцы, торговавшие всякой мелочью вразнос.
Ее влекла экзотическая атмосфера, она протискивалась вдоль рядов, зачарованная многоцветием: бесчисленные рулоны блестящих китайских шелков и мягкого бархата пурпурных, бордовых, темно-синих и желтых тонов возвышались шаткими горами над низкорослыми китайскими купцами. Ее затянуло в густую толпу, и путь к тем чудесным шелкам преградила телега с огромными мотками шерсти и тонкими коврами. Юлайли остановилась и огляделась: ее окружали только одни филиппинцы.
Она сделала шаг назад, чтобы выбраться из этой толпы, когда ее внимание привлекло необычное зрелище. По краю рыночной площади вышагивали филиппинские женщины с корзинами фруктов на головах. И хотя видеть подобное было ей не внове – прачки в Южной Каролине носили свои корзины точно так же, – эти корзины были такие огромные, а женщины такие миниатюрные, что казались вполовину меньше своей ноши. Высокие корзины наполняли золотистые плоды папайи вперемешку с зелено-розовыми манго, а еще там были необычные оранжевые дыни, каких она раньше не видела.
Откуда-то справа донесся сильный запах моря, и Юлайли повернулась в ту сторону. Несколько повозок, поставленных в ряд, были завалены горами свежей рыбы. Продавцы выливали на улов ушаты морской воды, стараясь сохранить товар в нестерпимой послеполуденной жаре.
Рынок Тондо, с его атмосферой радостного возбуждения и свободы, поймал Юлайли в сети, совсем как ту рыбу. Зачарованная толпой, Юлайли не подозревала, что ее затягивает в глубокую пучину и что этот день перевернет ее спокойную, достойную, защищенную и одинокую жизнь.
Глава 2
Сэм еще не умер, но чувствовал себя как в аду. Он чертовски устал, вымок насквозь, а легкие горели, словно он надышался огнем. Сэм нырнул под низкий баньян, перепрыгнул узел обнаженных корней и с шумом продолжил свой путь. Он готов был выложить месячное жалованье наемного солдата за спасительный глоток виски, который взбодрил бы его и смочил пересохшее горло. Как только он оторвется от погони, тут же отправится на поиски бутылки привозного виски. Он уже сейчас почти чувствовал вкус «Олд Крау» во рту. Видение подстегнуло его.
Его мачете прорубало тропу вдоль берега реки, разметая в стороны толстый бамбук. Он все еще слышал шум погони за спиной. Преследователи были совсем близко. Их голоса стали яснее. Он даже разобрал какие-то слова – испанские и тагальские. Сэм тихо выругался. Он уже не так молод и проворен, как когда-то. Мимо просвистел длинный кривой нож и со смертельным звоном врезался в ствол баньяна.
Сэм сразу помолодел.
Через десять минут он достиг предместий Манилы. А еще через пять минут Сэм бежал по дороге. Мерзавцы по-прежнему висели у него на хвосте. Он как пуля вылетел на рыночную площадь и огляделся по сторонам. Услышав крики, обернулся. Преследователи разделились на две группы и собирались отрезать ему путь к отступлению. Сэм ринулся в толпу, с трудом продолжая двигаться вперед. Он был высок, слишком высок. Солдаты стояли неподалеку и показывали на него. Трое других подобрались совсем близко. Сэм перемахнул через оглоблю фургона и швырнул стопку ковриков в ближайшего солдата. Тот упал под их тяжестью и увлек за собой другого. Сэм молниеносно развернулся и ударил третьего, затем снова побежал. Посредине площади, в самой гуще толпы, он залег под фургон и принялся наблюдать. Мимо прошаркали сапоги, облепленные черной грязью джунглей, – первый солдат обошел фургон. Затем появился второй, потом еще один, наконец Сэм удостоверился, что все они рыскают по площади. Ему предстояло выкатиться из-под фургона и исчезнуть в толпе. Продумав план, он приготовился действовать и высунул правую руку из-под укрытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44