https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/vreznye/
«Вот все говорят, что я советовал да организовывал для Зельцера… Да разве я этому „обер-плуту“ и „королю острога“ советчик? Да он и без меня все что нужно может сделать! И к какому бы сроку вы меня ни приговорили, для меня это все равно что смертная казнь: как кинут меня в общую камеру, так все, мне конец. Ведь в этом зале на местах для публики, наверное, треть сидит тех, кого раньше арестовывали с моей помощью. Найдутся те, кто зашлёт денег в острог, предупредят, чтобы ждали меня, а там расправа будет коротка — накроют халатами, а потом скажут „была обоюдная драка“.
Присяжные долго совещались. К единому мнению они пришли только в 3 часа ночи с 24 на 25 ноября, объявив, что Зельцер виновен по всем пунктам обвинения. Толстищев и Гольдштейн также виновны, но заслуживают снисхождения. Суд вынес приговор: Исаака Зельцера, как беглого каторжника, подвергнуть наказанию плетьми, нанеся ему 30 ударов, после чего сослать в каторжные работы на сибирские заводы. Толстищева приговорили к отправке в арестантские роты сроком на три года. Это означало, что он должен будет отбывать наказание в гражданском отделении военных частей для штрафников, которые по большей части занимались тяжёлыми работами при прокладке дорог, строительстве гаваней и крепостей. Хука Гольдштейна присудили к полутора годам в работном доме, где он, надо полагать, работал по своей столярской профессии.
* * *
О краже у Неронова вспомнили снова через год, когда в апреле 1880 года на скамье подсудимых оказались… надзиратель Станислав Замайский и его агент Байструков, которых инженер Неронов обвинял в вымогательстве денег. На суде обвиняемые сказали, что им были обещаны солидные наградные за отыскание похищенного Зельцером, но оказалось, что Неронов (ставший к тому времени начальником Курско-Харьковской железной дороги) не вполне удовлетворил сыщиков, и те решили «взыскать с него». Неронов же подал на них в суд как на вымогателей — его обещание не было оформлено документально. Это дело кончилось для Замайского «лёгким испугом», и он остался при своей должности. Именно он, штабс-капитан Замайский, был первым полицейским чиновником, осмотревшим труп умершего загадочной смертью в номере гостиницы «Англия», что была на углу Петровки и Столешникова, героя России «белого генерала» Михаила Дмитриевича Скобелева. Впоследствии его имя увековечил Владимир Гиляровский, мельком упомянув в своей книге «Москва и москвичи», фактически вписав это имя в историю страны.
Имена остальных участников «дела о краже у Неронова» давно уж сгинули. Ещё раз дал знать о себе только такой неординарный человек, как Исаак Зельцер. Спустя семь лет после того, как его приговорили к каторжным работам, его имя снова попало на страницы газет, которые по этому случаю дали о нем сведения менее сумбурные, чем в те дни, когда Исайку судили за кражу у Неронова.
* * *
По сведениям, опубликованным в «Московских ведомостях», Исаак вырос в порядочной еврейской семье. Его отец и сестры жили в Очакове, но потом перебрались в Одессу. Зельцер действительно получил хорошее образование, что для еврея тогда было весьма затруднительно: существовал барьер — в учебных заведениях для лиц еврейской национальности и иудейского исповедания существовала квота в один процент от общего числа учащихся, и попасть в этот процент было весьма не просто. Тем не менее Зельцер окончил херсонскую гимназию и был вольнослушателем Новороссийского и Киевского университетов.
Но порочная натура взяла своё, и Иссак, бросив учёбу, перебрался в Харьков, где примкнул к шайке Софьи Блюштейн, известной как Золотая Ручка. Его первой «специальностью» стала подделка документов. На этом поприще он весьма преуспел, но за это своё искусство и первый срок заработал. Его присудили к ссылке в Сибирь, откуда он сбежал, едва прибыв к месту, назначенному ему для проживания.
Выправив подложный паспорт, Зельцер устроился служить «в хороший дом», который он вскорости и «обработал», похитив деньги и ценности, имевшиеся в доме, на несколько тысяч рублей. С этим «хабаром» он прибыл в Харьков. Там Исайка стал искать покупателя на вещи, «взятые» в Сибири, но его не устраивали цены, которые ему предлагали, и тогда он, по наводке одного из барышников, выехал в Белгород, где жил еврей — скупщик краденого. Зельцер не знал, что тот, к кому он ехал, некоторое время назад попался с поличным на скупке и теперь «сидел на крючке», выдавая всех, кто к нему приходил «с товаром», чем оплачивал собственную свободу. Зельцера этот «спалившийся» скупщик также сдал полиции, и Исаака взяли прямо с сундучком, в котором нашли столовое серебро, похищенное им у хозяина.
Из Белгорода Зельцера переправили в Курск, откуда он сбежал из острога, переодевшись женщиной, и добрался до Москвы. Дальнейшее (вплоть до присуждения каторжных работ) известно, расскажем теперь о том, что случилось позже.
* * *
Получив по приговору суда три года каторги, Зельцер не унялся и, как только случай представился, сбежал с каторги. В Сибири он повстречал свою старую подружку Софу Блюштейн, и они некоторое время промышляли вместе, пока их снова не задержали и не вернули «по принадлежности», причём Зельцера опять посекли плетьми.
Отбыв каторгу, в 1884 году Зельцер вернулся в Киев и вновь взялся «за работу»: безупречный паспорт, безукоризненные манеры, знание языков, деловитость и аккуратность при благообразной внешности — все эти проверенные «факторы успеха» снова были пущены им в ход при соискании места в «хорошем доме», и место камердинера при графе Арарусе досталось ему. Графу этот неосмотрительный наём слуги обошёлся в несколько тысяч, а Зельцер, получив «стартовый капитал», отправился в Вильну.
Его искали, а Исайка тем временем затеял новое крупное мошенничество. Но, ведя оживлённую переписку, он насторожил содержателя гостиницы, в которой остановился. Тому показалось странным, что постоялец получает слишком много писем, в том числе и из-за границы. Полиция, предупреждённая хозяином гостиницы, решила присмотреться повнимательнее к подозрительному субъекту, и почти сразу же Исайка был опознан — его личность была хорошо изучена полицейскими «черты оседлости». Зельцера взяли прямо в гостинице и уже успели отправить в Киев победную реляцию, но арестованный Зельцер сбежал по дороге в Киев и очутился в Витебске. Там его уже ждала любовница, мадам Кравченко, одного с ним поля ягодка.
* * *
При помощи Кравченко Зельцер, уже с новыми бумагами, устроился слугой в дом семьи Вешняковых. В первое же воскресенье, когда Вешняковы вечером отправились в театр, Зельцер и его подружка обобрали их дом на восемнадцать тысяч и попытались скрыться. Но им чертовски не повезло — в театре мадам Вешнякова почувствовала себя нехорошо, и хозяева вернулись раньше, чем ожидалось. Обнаружив кражу, они немедленно дали знать в полицию. По распоряжению пристава сыщики отправились на вокзал и успели как раз вовремя: первой, в станционном буфете, арестовали Кравченко, а уж она указала, в каком вагоне поезда, который должен был отправиться на Киев, находился Зельцер.
Краденое нашли при них, а потому и наказание для Исаака Зельцера в этот раз вышло более суровое: он получил 60 плетей и ссылку на каторжные работы на остров Сахалин. Таких, как он, «склонных к побегу», на Сахалине отправляли в особую команду. Каторжан, зачисленных в неё на несколько лет, приковывали к тяжёлой тачке. После этого приговора имя Зельцера уже не появлялось на страницах прессы, производя сенсации, и что с ним стало дальше, сейчас установить довольно трудно.
Лазейка для «куклы»
В один из июльских дней 1889 года у пристани городка, расположенного на юге России, бросил якорь почтово-грузопассажирский пароход, совершавший плавание вдоль Черноморского побережья. Пока с него сгружали почту и товары, а на борт принимали пассажиров и грузы, предназначенные к отправке, у путешествовавших морем появилась возможность пройтись по набережной и ознакомиться с немногочисленными местными достопримечательностями. Среди прочих пассажиров сошёл на берег мужчина средних лет, облачённый в летний «колониальный костюм». Лёгкие английские башмаки и пробковый шлем делали его похожим на английского джентльмена, направляющегося по делам службы или коммерции в тропики. Фланирующей походкой он прошёлся по набережной, свернул на упиравшийся в неё перпендикуляром городской бульвар, засаженный деревьями, чья благодатная тень спасала от июльского пекла. Пройдя по бульвару до торговой площади, «джентльмен» выйти из тени не пожелал, развернулся и пошёл обратно к набережной, но, не дойдя до неё, снова повернул к площади. Третий раз проходя по бульвару, он заметил шедшего со стороны площади мужчину, одетого в ситцевую рубаху с пояском, плисовые штаны, заправленные в сапоги, и с лёгким белым картузом на голове. По всему было видно, что это торговец, как говорится, «средней руки», который, покончив с торговлей в утренние часы, шёл теперь либо домой «ко щам», либо в ближайший трактир, чтобы перекусить. «Джентльмен», учтиво прикоснувшись к краю своего шлема, спросил торговца:
— Покорнейше прошу извинить меня, вы, часом, не местный ли житель?
— Точно так-с, — подтвердил его догадку человек в белом картузе.
— Не будете ли вы столь любезны, — продолжил «джентльмен», — не подскажете ли, где здесь телеграф?
— Контора почтово-телеграфная, сударь, расположена за торговой площадью, эвон свернёте в переулочек, там спросите.
— Гм, — промычал «джентльмен», — однако, я думал, ближе, не опоздать бы на пароход…
— С нынешним каботажем прибыть изволили? — поинтересовался простоватый местный житель. — Не по коммерческой ли части?
— Так точно, вот присматриваюсь к ценам, ищу надёжного человека для коммерческой операции.
— Большое, стало быть, дело затеваете?
— Да это уж как получится, главное, человека найти, — отвечал «джентльмен» и, протянув дорогой портсигар, предложил местному жителю: — Угощайтесь, сделайте одолжение!
— Благодарствую!
Папиросы были под стать портсигару, и, когда собеседники прикурили от спички торговца, их окутало ароматное облако.
— Чем изволите заниматься? — продолжил разговор «джентльмен».
— Торгуем помаленьку, — щуря глаза и выпуская колечко дыма, ответил горожанин.
— В купечестве состоите?
— Нет-с, обороты не те, — со вздохом отвечал торговец. — Пишемся по мещанству.
— А чем торгуете?
— Шорно-седельная лавка у меня и ещё по кожевенной части.
— Гм, — снова промычал «джентльмен», — должно быть, приносит хороший доход?
— Грех жаловаться, но для того, чтобы по-настоящему развернуться — открыть три-четыре лавки в больших сёлах, где ярмарки бывают, ещё лет десять ждать надо. А там, глядишь, уж и старость нагрянет, сил недостанет большие дела вести… Охо-хо, грехи наши тяжкие! — С этими словами шорник, затянувшись в последний раз, бросил окурок в урну, подле которой они курили. Он собирался уже прощаться, как вдруг приезжий, ещё раз смерив его взглядом, словно решившись на что-то, сказал:
— Послушайте, а может, вы как раз тот, кто мне и нужен? Хотите войти в хорошее дело?
— Так я же говорю, капиталом не богат, свободных денег почти нет, — отвечал шорник.
— Капитал — дело наживное: купите у меня партию товара, пару раз обернётесь, вот вам и капитал на развитие дела! Ну, что скажете?!
— Что же это за товар? — насторожённо спросил торговец.
— А вот-с, извольте взглянуть, — понизив голос, произнёс «джентльмен», загадочно улыбаясь.
Из внутреннего кармана пиджака он вытащил новенький кредитный билет трехрублевого достоинства. Помяв бумажку пальцами, от чего она приятно захрустела, он передал её шорнику, зачарованно смотревшему на деньги. Тот покрутил её, зачем-то понюхал и вернул владельцу.
— Поняли, каков мой товар? — все так же тихо спросил «джентльмен».
— От такого товара, пожалуй, Сибирью-матушкой попахивает, — сомневающимся тоном ответил ему шорник, глядя на своего собеседника уже с некоторой опаской.
— Полно вам вздор городить! С такими бумажками никто вас в жизни не поймает, их в банке принимают как настоящие. Это же не в «черте оседлости» сделано, где, сидя в тёмном погребе, тамошние грамотеи пишут на кредитном билете «рубиль» вместо «рубль». Товарец у нас первый сорт — в Англии, в настоящей типографии, на настоящей денежной бумаге сработан. Комар носу не подточит! И прошу я недорого, всего-то за сотню таких бумажек — пятьдесят рубликов. Вам распихать их в ярмарочный день, да на закупках, дело плёвое! Вот и сообразите: на полсотни — двести пятьдесят прибыли. На эти двести пятьдесят ещё рубликов наживёте, так, глядишь, к Рождеству новую лавку откроете, к Пасхе, другую. Ну что, согласны?
— Да ведь оно, конечно, товар, по всему видать, сделан на славу. Только как же нам поступить, у меня сейчас денег нету.
— Ну и я с собой такой «товар» не таскаю просто так. Давайте встретимся через недельку, здесь как раз ярмарка откроется, ну вот я и подъеду с «товаром», а вы денежки приготовите.
На том порешили и, условившись о встрече на том же бульваре ровно через неделю, разошлись. «Джентльмен» поспешил на пристань, где пароход, на котором он путешествовал, уже дал первый гудок. Шорник же, немного погодя, пошёл за ним вслед. Пройдя по бульвару, он вышел на набережную, где, облокотившись на обрамляющий её парапет, простоял до тех пор, пока пароход не отвалил от причала. Потом спешно, едва не сбиваясь на бег, направился к Приморскому полицейскому участку. Там он попросил немедленно свести его с приставом.
* * *
Шорник рассказал полицейскому офицеру о странной встрече на бульваре, «заманчивом предложении» и о том, что он «согласился». Выслушав его, пристав встал со своего места, прошёлся по кабинету и, азартно потирая руки, сказал:
— Ну, не иначе как к нам одесские «кукольники» припожаловали!
— Они, ваше благородие, больше некому! — согласился с ним шорник. — За дурачка меня принял, наживой соблазнял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Присяжные долго совещались. К единому мнению они пришли только в 3 часа ночи с 24 на 25 ноября, объявив, что Зельцер виновен по всем пунктам обвинения. Толстищев и Гольдштейн также виновны, но заслуживают снисхождения. Суд вынес приговор: Исаака Зельцера, как беглого каторжника, подвергнуть наказанию плетьми, нанеся ему 30 ударов, после чего сослать в каторжные работы на сибирские заводы. Толстищева приговорили к отправке в арестантские роты сроком на три года. Это означало, что он должен будет отбывать наказание в гражданском отделении военных частей для штрафников, которые по большей части занимались тяжёлыми работами при прокладке дорог, строительстве гаваней и крепостей. Хука Гольдштейна присудили к полутора годам в работном доме, где он, надо полагать, работал по своей столярской профессии.
* * *
О краже у Неронова вспомнили снова через год, когда в апреле 1880 года на скамье подсудимых оказались… надзиратель Станислав Замайский и его агент Байструков, которых инженер Неронов обвинял в вымогательстве денег. На суде обвиняемые сказали, что им были обещаны солидные наградные за отыскание похищенного Зельцером, но оказалось, что Неронов (ставший к тому времени начальником Курско-Харьковской железной дороги) не вполне удовлетворил сыщиков, и те решили «взыскать с него». Неронов же подал на них в суд как на вымогателей — его обещание не было оформлено документально. Это дело кончилось для Замайского «лёгким испугом», и он остался при своей должности. Именно он, штабс-капитан Замайский, был первым полицейским чиновником, осмотревшим труп умершего загадочной смертью в номере гостиницы «Англия», что была на углу Петровки и Столешникова, героя России «белого генерала» Михаила Дмитриевича Скобелева. Впоследствии его имя увековечил Владимир Гиляровский, мельком упомянув в своей книге «Москва и москвичи», фактически вписав это имя в историю страны.
Имена остальных участников «дела о краже у Неронова» давно уж сгинули. Ещё раз дал знать о себе только такой неординарный человек, как Исаак Зельцер. Спустя семь лет после того, как его приговорили к каторжным работам, его имя снова попало на страницы газет, которые по этому случаю дали о нем сведения менее сумбурные, чем в те дни, когда Исайку судили за кражу у Неронова.
* * *
По сведениям, опубликованным в «Московских ведомостях», Исаак вырос в порядочной еврейской семье. Его отец и сестры жили в Очакове, но потом перебрались в Одессу. Зельцер действительно получил хорошее образование, что для еврея тогда было весьма затруднительно: существовал барьер — в учебных заведениях для лиц еврейской национальности и иудейского исповедания существовала квота в один процент от общего числа учащихся, и попасть в этот процент было весьма не просто. Тем не менее Зельцер окончил херсонскую гимназию и был вольнослушателем Новороссийского и Киевского университетов.
Но порочная натура взяла своё, и Иссак, бросив учёбу, перебрался в Харьков, где примкнул к шайке Софьи Блюштейн, известной как Золотая Ручка. Его первой «специальностью» стала подделка документов. На этом поприще он весьма преуспел, но за это своё искусство и первый срок заработал. Его присудили к ссылке в Сибирь, откуда он сбежал, едва прибыв к месту, назначенному ему для проживания.
Выправив подложный паспорт, Зельцер устроился служить «в хороший дом», который он вскорости и «обработал», похитив деньги и ценности, имевшиеся в доме, на несколько тысяч рублей. С этим «хабаром» он прибыл в Харьков. Там Исайка стал искать покупателя на вещи, «взятые» в Сибири, но его не устраивали цены, которые ему предлагали, и тогда он, по наводке одного из барышников, выехал в Белгород, где жил еврей — скупщик краденого. Зельцер не знал, что тот, к кому он ехал, некоторое время назад попался с поличным на скупке и теперь «сидел на крючке», выдавая всех, кто к нему приходил «с товаром», чем оплачивал собственную свободу. Зельцера этот «спалившийся» скупщик также сдал полиции, и Исаака взяли прямо с сундучком, в котором нашли столовое серебро, похищенное им у хозяина.
Из Белгорода Зельцера переправили в Курск, откуда он сбежал из острога, переодевшись женщиной, и добрался до Москвы. Дальнейшее (вплоть до присуждения каторжных работ) известно, расскажем теперь о том, что случилось позже.
* * *
Получив по приговору суда три года каторги, Зельцер не унялся и, как только случай представился, сбежал с каторги. В Сибири он повстречал свою старую подружку Софу Блюштейн, и они некоторое время промышляли вместе, пока их снова не задержали и не вернули «по принадлежности», причём Зельцера опять посекли плетьми.
Отбыв каторгу, в 1884 году Зельцер вернулся в Киев и вновь взялся «за работу»: безупречный паспорт, безукоризненные манеры, знание языков, деловитость и аккуратность при благообразной внешности — все эти проверенные «факторы успеха» снова были пущены им в ход при соискании места в «хорошем доме», и место камердинера при графе Арарусе досталось ему. Графу этот неосмотрительный наём слуги обошёлся в несколько тысяч, а Зельцер, получив «стартовый капитал», отправился в Вильну.
Его искали, а Исайка тем временем затеял новое крупное мошенничество. Но, ведя оживлённую переписку, он насторожил содержателя гостиницы, в которой остановился. Тому показалось странным, что постоялец получает слишком много писем, в том числе и из-за границы. Полиция, предупреждённая хозяином гостиницы, решила присмотреться повнимательнее к подозрительному субъекту, и почти сразу же Исайка был опознан — его личность была хорошо изучена полицейскими «черты оседлости». Зельцера взяли прямо в гостинице и уже успели отправить в Киев победную реляцию, но арестованный Зельцер сбежал по дороге в Киев и очутился в Витебске. Там его уже ждала любовница, мадам Кравченко, одного с ним поля ягодка.
* * *
При помощи Кравченко Зельцер, уже с новыми бумагами, устроился слугой в дом семьи Вешняковых. В первое же воскресенье, когда Вешняковы вечером отправились в театр, Зельцер и его подружка обобрали их дом на восемнадцать тысяч и попытались скрыться. Но им чертовски не повезло — в театре мадам Вешнякова почувствовала себя нехорошо, и хозяева вернулись раньше, чем ожидалось. Обнаружив кражу, они немедленно дали знать в полицию. По распоряжению пристава сыщики отправились на вокзал и успели как раз вовремя: первой, в станционном буфете, арестовали Кравченко, а уж она указала, в каком вагоне поезда, который должен был отправиться на Киев, находился Зельцер.
Краденое нашли при них, а потому и наказание для Исаака Зельцера в этот раз вышло более суровое: он получил 60 плетей и ссылку на каторжные работы на остров Сахалин. Таких, как он, «склонных к побегу», на Сахалине отправляли в особую команду. Каторжан, зачисленных в неё на несколько лет, приковывали к тяжёлой тачке. После этого приговора имя Зельцера уже не появлялось на страницах прессы, производя сенсации, и что с ним стало дальше, сейчас установить довольно трудно.
Лазейка для «куклы»
В один из июльских дней 1889 года у пристани городка, расположенного на юге России, бросил якорь почтово-грузопассажирский пароход, совершавший плавание вдоль Черноморского побережья. Пока с него сгружали почту и товары, а на борт принимали пассажиров и грузы, предназначенные к отправке, у путешествовавших морем появилась возможность пройтись по набережной и ознакомиться с немногочисленными местными достопримечательностями. Среди прочих пассажиров сошёл на берег мужчина средних лет, облачённый в летний «колониальный костюм». Лёгкие английские башмаки и пробковый шлем делали его похожим на английского джентльмена, направляющегося по делам службы или коммерции в тропики. Фланирующей походкой он прошёлся по набережной, свернул на упиравшийся в неё перпендикуляром городской бульвар, засаженный деревьями, чья благодатная тень спасала от июльского пекла. Пройдя по бульвару до торговой площади, «джентльмен» выйти из тени не пожелал, развернулся и пошёл обратно к набережной, но, не дойдя до неё, снова повернул к площади. Третий раз проходя по бульвару, он заметил шедшего со стороны площади мужчину, одетого в ситцевую рубаху с пояском, плисовые штаны, заправленные в сапоги, и с лёгким белым картузом на голове. По всему было видно, что это торговец, как говорится, «средней руки», который, покончив с торговлей в утренние часы, шёл теперь либо домой «ко щам», либо в ближайший трактир, чтобы перекусить. «Джентльмен», учтиво прикоснувшись к краю своего шлема, спросил торговца:
— Покорнейше прошу извинить меня, вы, часом, не местный ли житель?
— Точно так-с, — подтвердил его догадку человек в белом картузе.
— Не будете ли вы столь любезны, — продолжил «джентльмен», — не подскажете ли, где здесь телеграф?
— Контора почтово-телеграфная, сударь, расположена за торговой площадью, эвон свернёте в переулочек, там спросите.
— Гм, — промычал «джентльмен», — однако, я думал, ближе, не опоздать бы на пароход…
— С нынешним каботажем прибыть изволили? — поинтересовался простоватый местный житель. — Не по коммерческой ли части?
— Так точно, вот присматриваюсь к ценам, ищу надёжного человека для коммерческой операции.
— Большое, стало быть, дело затеваете?
— Да это уж как получится, главное, человека найти, — отвечал «джентльмен» и, протянув дорогой портсигар, предложил местному жителю: — Угощайтесь, сделайте одолжение!
— Благодарствую!
Папиросы были под стать портсигару, и, когда собеседники прикурили от спички торговца, их окутало ароматное облако.
— Чем изволите заниматься? — продолжил разговор «джентльмен».
— Торгуем помаленьку, — щуря глаза и выпуская колечко дыма, ответил горожанин.
— В купечестве состоите?
— Нет-с, обороты не те, — со вздохом отвечал торговец. — Пишемся по мещанству.
— А чем торгуете?
— Шорно-седельная лавка у меня и ещё по кожевенной части.
— Гм, — снова промычал «джентльмен», — должно быть, приносит хороший доход?
— Грех жаловаться, но для того, чтобы по-настоящему развернуться — открыть три-четыре лавки в больших сёлах, где ярмарки бывают, ещё лет десять ждать надо. А там, глядишь, уж и старость нагрянет, сил недостанет большие дела вести… Охо-хо, грехи наши тяжкие! — С этими словами шорник, затянувшись в последний раз, бросил окурок в урну, подле которой они курили. Он собирался уже прощаться, как вдруг приезжий, ещё раз смерив его взглядом, словно решившись на что-то, сказал:
— Послушайте, а может, вы как раз тот, кто мне и нужен? Хотите войти в хорошее дело?
— Так я же говорю, капиталом не богат, свободных денег почти нет, — отвечал шорник.
— Капитал — дело наживное: купите у меня партию товара, пару раз обернётесь, вот вам и капитал на развитие дела! Ну, что скажете?!
— Что же это за товар? — насторожённо спросил торговец.
— А вот-с, извольте взглянуть, — понизив голос, произнёс «джентльмен», загадочно улыбаясь.
Из внутреннего кармана пиджака он вытащил новенький кредитный билет трехрублевого достоинства. Помяв бумажку пальцами, от чего она приятно захрустела, он передал её шорнику, зачарованно смотревшему на деньги. Тот покрутил её, зачем-то понюхал и вернул владельцу.
— Поняли, каков мой товар? — все так же тихо спросил «джентльмен».
— От такого товара, пожалуй, Сибирью-матушкой попахивает, — сомневающимся тоном ответил ему шорник, глядя на своего собеседника уже с некоторой опаской.
— Полно вам вздор городить! С такими бумажками никто вас в жизни не поймает, их в банке принимают как настоящие. Это же не в «черте оседлости» сделано, где, сидя в тёмном погребе, тамошние грамотеи пишут на кредитном билете «рубиль» вместо «рубль». Товарец у нас первый сорт — в Англии, в настоящей типографии, на настоящей денежной бумаге сработан. Комар носу не подточит! И прошу я недорого, всего-то за сотню таких бумажек — пятьдесят рубликов. Вам распихать их в ярмарочный день, да на закупках, дело плёвое! Вот и сообразите: на полсотни — двести пятьдесят прибыли. На эти двести пятьдесят ещё рубликов наживёте, так, глядишь, к Рождеству новую лавку откроете, к Пасхе, другую. Ну что, согласны?
— Да ведь оно, конечно, товар, по всему видать, сделан на славу. Только как же нам поступить, у меня сейчас денег нету.
— Ну и я с собой такой «товар» не таскаю просто так. Давайте встретимся через недельку, здесь как раз ярмарка откроется, ну вот я и подъеду с «товаром», а вы денежки приготовите.
На том порешили и, условившись о встрече на том же бульваре ровно через неделю, разошлись. «Джентльмен» поспешил на пристань, где пароход, на котором он путешествовал, уже дал первый гудок. Шорник же, немного погодя, пошёл за ним вслед. Пройдя по бульвару, он вышел на набережную, где, облокотившись на обрамляющий её парапет, простоял до тех пор, пока пароход не отвалил от причала. Потом спешно, едва не сбиваясь на бег, направился к Приморскому полицейскому участку. Там он попросил немедленно свести его с приставом.
* * *
Шорник рассказал полицейскому офицеру о странной встрече на бульваре, «заманчивом предложении» и о том, что он «согласился». Выслушав его, пристав встал со своего места, прошёлся по кабинету и, азартно потирая руки, сказал:
— Ну, не иначе как к нам одесские «кукольники» припожаловали!
— Они, ваше благородие, больше некому! — согласился с ним шорник. — За дурачка меня принял, наживой соблазнял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28