С тех пор как его конь оправился от хромоты, я впервые вывел его. Вся упряжь оказалась на месте, а вот уздечку я позабыл здесь. Она понадобится хозяину завтра. Мы собираем вещи.
— Да, я слыхал, — сказал Кадфаэль. — Вы поедете с надежным эскортом.
Он сунул молитвенник за пазуху, так как суму свою оставил внизу, затем осторожно полез в люк и стал спускаться по лестнице. Бенецет ожидал его внизу, помахивая уздечкой.
— Я вовремя вспомнил, где оставил ее, — сказал слуга, протирая большим пальцем позолоту на поводе. — Я спросил у привратника, и он сказал, мол, брат Кадфаэль взял ключ от конюшни и должен быть здесь. Вот я и поспешил сюда, пока ворота открыты. Если ты, брат, уже закончил, мы можем вернуться вместе.
— Мне еще надо к святому Жилю, — ответил Кадфаэль и повернулся, дабы поднять свою суму. — Если ты тут ничего больше не забыл, то ступай. Я запру и пойду своей дорогой.
— Нет, больше ничего, — сказал Бенецет. — Хорошо, что я вспомнил, иначе лучшая упряжь хозяйского коня осталась бы висеть на этих яслях, и мне пришлось бы заплатить за нее из своего кармана или своей шкурой.
Он коротко попрощался и не оборачиваясь вышел на тракт и двинулся через Форгейт в сторону аббатства. А ведь он даже не взглянул на чан с зерном, что стоял в темной нише! Однако уздечку взял, по его словам, с самых дальних яслей. Значит, он, по меньшей мере, произвел здесь какие-то действия, в которых как будто не было никакой необходимости.
Кадфаэль подошел к чану и сдвинул крышку. На внутренней кромке горловины и на земле подле чана лежали просыпанные зерна. Не очень много, но их было видно. Монах запустил обе руки в чан и пошуровал там до самого дна, пропуская холодное зерно между пальцев, однако не обнаружил ничего постороннего. И все же, что бы ни прятали в этом зерне, природа и форма этой вещи были таковы, что, когда ее вынимали, несколько зернышек просыпалось. Будь это уздечка, все они свалились бы обратно в чан. Быть может, что-нибудь со складками, в которых застряли зерна? Ткань?
А может, он просто полюбопытствовал, много ли осталось зерна? Почему бы и нет? Люди вообще подчас делают странные вещи просто так, походя, без всякой мысли. И все-таки тут что-то есть. Странные на первый взгляд вещи имеют подчас чрезвычайно большое значение. Кадфаэль отряхнулся, закрыл тяжелые ворота и отправился в приют святого Жиля.
Когда Кадфаэль вернулся в аббатство и с пустой сумой шел через большой монастырский двор, он заметил некое неторопливое, но целенаправленное движение, сопровождавшее приготовления к скорому отъезду. Спешить со сборами было и впрямь некуда, впереди еще целый день. Два сквайра Роберта Боссу сновали туда-сюда подле странноприимного дома, упаковывая те вещи, которые не должны понадобиться графу в дороге. Граф путешествовал налегке, но любил, чтобы прислуживали ему как следует, что обычно исполнялось без каких-либо специальных указаний с его стороны. Управляющему Николу и его более молодому товарищу, тому самому, которого оставили в Вустере и которому пришлось пешком возвращаться в Шрусбери, собирать особенно нечего, теперь все собранные для Рамсейской обители пожертвования будут размещены среди поклажи графа Роберта на той самой повозке, на которой прибыл в Шрусбери ковчежец святой Уинифред, так что графские тяжеловозы благополучно довезут до Лестера все добро субприора Герлуина. Роберт Боссу щедро одаривал Герлуина мелкими знаками внимания, стараясь не задевать его достоинство.
Была тут еще и третья группа отъезжающих, правда, уезжали они все вместе.
Вот им-то как раз было о чем позаботиться, готовясь в дорогу. Даални осторожно спускалась с высокого крыльца странноприимного дома, держа в руках переносной орган. Она вытягивала вперед шею, чтобы видеть перед собой ступеньки и не оступиться, ибо свои музыкальные инструменты Реми ценил едва ли не выше, чем свою певицу. Для органа имелся специально изготовленный дорожный чехол, однако он был слишком громоздким, и, вследствие тесноты в доме, его оставили на конюшне. Даални шла через двор, неся на руках инструмент, она ласково прижимала его к себе, словно младенца, ибо любила его ничуть не меньше, чем сам хозяин. Увидев Кадфаэля, она с суховатой улыбкой подняла на него глаза, но без особой радости, словно понимала, о чем мог зайти разговор с этим собеседником, и не очень-то желала такого разговора.
— Тебе не тяжело? — спросил Кадфаэль. — Давай помогу.
Девушка снова улыбнулась, уже теплее, и отрицательно помотала головой.
— Я отвечаю за него, так что если и уроню, то сама. Он не такой уж и тяжелый, просто громоздкий. Там, на конюшне, находится дорожный чехол для него. Кожаный и мягкий внутри. Если хочешь, помоги мне уложить в него инструмент. Тут в одиночку не управиться, нужно, чтобы кто-нибудь держал чехол раскрытым.
Кадфаэль пошел вместе с девушкой на конюшенный двор, где послушно подержал раскрытым чехол, покуда Даални укладывала орган внутрь. Наконец она закрыла чехол и плотно затянула ремни на пряжках. Неподалеку занимались своими делами графские сквайры, работали они ловко и сноровисто, со свойственной молодости грацией. В дальнем конце конюшенного двора Бенецет чистил седла и упряжь, развешанные на деревянных козлах вместе с подседельниками, сушившимися на неярком, но начинавшем уже пригревать солнышке. Узорчатая уздечка трубадура тоже висела рядом на крюке.
— Твой хозяин любит красивую упряжь, — заметил монах, кивая головой на уздечку.
Равнодушно проследив его взгляд, Даални сказала:
— Это не хозяйская уздечка, она принадлежит Бенецету. Уж и не знаю где он такую раздобыл. Небось украл где-нибудь. Но сам он помалкивает, так что лучше и не спрашивать.
Кадфаэль не сказал ни слова. К чему так глупо лгать? Похоже, Бенецет лгал без всяких видимых оснований, и одно это заставило монаха задуматься Возможно, Бенецет солгал об истинном хозяине столь богато украшенной уздечки, не желая привлекать внимание и вызывать лишние вопросы о ее происхождении, подобные тем, что возникли у Даални. Кадфаэль решил развить эту тему.
— Не очень-то он о ней позаботился — заметил монах равнодушным голосом, — Он позабыл ее в конюшне на ярмарочной площади, там она и провисела с самого наводнения. Он спохватился о ней лишь нынче утром.
На сей раз Даални с удивлением повернулась к Кадфаэлю, не закончив затягивать последнюю пряжку.
— Он так сказал? Рано утром он целых полчаса начищал уздечку. Нигде он ее не забывал, я видела ее много раз и после наводнения.
В широко раскрытых глазах девушки светилось раздумье. Кадфаэль не имел желания заострять ее внимание на этой уздечке. Он и без того, против обыкновения, слишком близко подпустил ее к своим делам, и, чего доброго, она могла решиться на какое-нибудь необдуманное действие накануне своего отъезда в Лестер, так ничего и не выяснив до конца. Уж лучше держать ее подальше от всего, если, конечно, удастся. Однако Даални соображала очень быстро и тут же мертвой хваткой уцепилась за несоответствие. Кадфаэль пожал плечами и равнодушно произнес:
— Может, я его не понял? Я увидел его с этой уздечкой нынче поздним утром и думал, что он пришел за ней на конюшне. Я понял так, что она хозяйская.
— Может, и не понял, — согласилась девушка. — Я и сама удивляюсь, откуда она у него. Наверное, из Прованса. Но, сказать по правде, я сомневаюсь в том, чтобы он оговорился. — Кадфаэль близко-близко видел ее сверкающие глаза. Даални не смотрела в сторону Бенецета. — Что же ему понадобилось в конюшне на ярмарочной площади? — В голосе девушки слышалось простое любопытство, словно интересовал ее лишь вопрос, но никак не ответ, однако блеск глаз ясно свидетельствовал об обратном.
— Откуда мне знать? — сказал Кадфаэль. — Я был наверху, на сеновале, когда Бенецет пришел туда. Может, он зашел просто так, узнать, отчего открыты ворота?
Возразить девушке было особенно нечего, однако глаза ее округлились, словно она боялась поверить мелькнувшей у нее надежде.
— А что ты делал на сеновале?
— Я искал доказательство правоты твоих слов, — ответил монах. — И я нашел его. Известно ли тебе, что Тутило позабыл там свой молитвенник?
— Нет! — воскликнула девушка почти неслышно и с надеждой глубоко вздохнула.
— Вчера вечером я отдал ему свой молитвенник. Он не мог припомнить, где потерял свой, но я подумал об одном месте, где явно стоило поискать. Там он и оказался, причем был заложен соломинкой как раз на службе повечерия. Доказательство это, конечно, не очень твердое, но все-таки очевидное. И скоро я предъявлю его Хью Берингару.
— Он освободит его? — тем же жарким шепотом спросила Даални.
— Насколько я знаю Хью, вполне вероятно. Но есть еще Герлуин, от которого так просто не отвертишься.
— А есть ли необходимость рассказывать шерифу? — спросила Даални с тревогой в голосе.
— Ну, не всю же правду. Хью поверит мне и на слово. Я скажу ему, что есть верное доказательство непричастности Тутило к убийству, но ему незачем знать, где вы были и что делали в тот вечер.
— Мы не делали ничего дурного, — сказала девушка с горечью к миру, в котором бедность приравнивается ко злу, коего в мире предостаточно, к миру, который не имеет сострадания к слабому. — А не может ли аббат Радульфус приказать Герлуину? Ведь здесь распоряжается он, а не рамсейские власти.
— Аббату придется соблюдать устав. Он не может задерживать здесь Тутило, не отпуская его к своим рамсейским братьям. Остается лишь ждать! Посмотрим, быть может, и Герлуина удастся убедить, чтобы он отпустил юношу.
Кадфаэль не стал размышлять далее над тем, что будет в этом случае, ибо ему казалось, что страсть к монашескому призванию у Тутило существенно поостыла и померкла перед чарующей перспективой вызволить из рабства королеву Партолана. Ну и что же? Уж лучше бросить плуг и заняться другим полезным делом, нежели продолжать пахоту, оставляя за собой все более мелкие борозды, покуда не предашь весь внешний мир анафеме и не отвернешься с презрением от всего человечества.
— Извести меня, — сказала Даални твердо, почти требовательно.
Лишь когда Кадфаэль ушел к воротам дожидаться приезда Хью Берингара, девушка взглянула на Бенецета. Зачем ему понадобилась столь бессмысленная ложь? Может, он и впрямь хотел, чтобы люди думали, дескать, эта уздечка принадлежит не ему, а хозяину, опасаясь их неуместного любопытства. Но зачем было вообще что-либо объяснять? Зачем этому угрюмому молчуну понадобилось распускать попусту язык и лгать без особой нужды? И вот еще вопрос: чьей бы ни была эта уздечка, его или хозяйская, ведь в конюшню на ярмарочной площади он ходил явно не за ней. Это просто отговорка, не более. Так зачем же он туда ходил? Забрать что-нибудь другое? Что-нибудь, вовсе не забытое, но оставленное там специально? Завтра все они уедут в Лестер. Если он и впрямь припрятал там нечто, чего не хотел показывать здесь, то забрать это следовало как раз сегодня.
Более того, если все это правда, то что бы там ни припрятал Бенецет, спрятал он это во время наводнения, когда речная вода залила церковь и в полной суматохе все ценности перемещали в безопасное место. В ту самую ночь, когда Тутило совершил свою кражу и (увы, признала Даални) тем самым посеял и взрастил семя смертоубийства. Убийства, в котором сам Тутило не был повинен. Убийства, совершенного каким-то другим человеком, который тоже имел причину не допустить того, чтобы Альдхельм пришел в аббатство и рассказал о, событиях той ночи. Могла ли быть иная причина, заставившая кого-то убить ни в чем не повинного молодого человека, пастуха из соседнего манора за рекой?
Даални не спешила закончить со своим делом, так как не хотела упускать из виду Бенецета, покуда тот возится на конюшенном дворе. Ей, правда, пришлось сходить в странноприимный дом за малыми инструментами, и она сделала это со всею возможной поспешностью, и теперь, вернувшись на конюшенный двор, неторопливо упаковывала их, не сводя глаз с Бенецета. Младший из графских сквайров, заинтересовавшись сарацинским удом, который еще отец трубадура привез из крестового похода, подошел полюбопытствовать, и его присутствие послужило Даални отличным прикрытием для наблюдения за слугой и благополучно затягивало ее сборы, которые иначе завершились бы в течение часа, не оставив ей более повода находиться подле конюшни. Флейты и свирели не требовали особых хлопот, для ребека и мандолины имелись специальные дорожные сумки, впрочем, раму ребека все равно нужно было упаковывать весьма тщательно.
Время уже приближалось к полудню. Сквайры графа Роберта приготовили всю свою поклажу к тому, чтобы завтра с утра погрузить ее на повозку, и удалились в странноприимный дом, дабы не оставлять без внимания своего господина и прислуживать ему за обедом. Даални затянула последний ремешок и завязала седельную сумку, в которой были сложены флейты.
— Ну вот, я и закончила, — сказала она Бенецету. — А ты уже разобрался с упряжью?
Тот как раз выносил свои сумки, они были полупустые, — похоже, в них лежала кое-какая одежда, и все.
«А что под одеждой? — подумала девушка. — Наверное, он припрятал там что-то, пока я ходила в дом за ребеком и мандолиной».
Когда Бенецет повернулся к ней спиной, Даални как бы походя пнула ногой мягкую кожаную сумку, и внутри что-то тихонько звякнуло, как звякают друг о друга монеты. Но ведь в сумке не могло быть ничего подобного! Бенецет резко повернул голову, но девушка как ни в чем не бывало встретила его взгляд и невозмутимо спросила:
— Ну что, пошли обедать? Хозяин сейчас сидит за столом с Робертом Боссу, так что на этот раз тебе не нужно ему прислуживать.
Слушая рассказ Кадфаэля, Хью Берингар недоверчиво вертел в руках молитвенник и улыбался краешком рта.
— Я в ответе за свое графство, но ты же знаешь, что в аббатстве у меня нет власти. Я готов признать, что этот парень не убивал, чего, впрочем, я никогда и не думал. Твоих доказательств мне вполне достаточно, но, будь я на твоем месте, я не стал бы открывать всех обстоятельств даже Радульфусу, не говоря уже о Герлуине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33