— Я не знаю. Священник из Тронденеса сказал, что в первые годы христианства случалось, что людей крестили после смерти. Об этом я и хочу узнать. Если будет возможность помочь ей, за мной дело не станет.
— И тебе нужно отправляться в Рим и в Святую землю, чтобы узнать это? Думаю, что епископ Гримкелль сможет дать тебе совет.
— Лучше всего обратиться к самому папе, — сказал Турир, — и к тому же мне хочется туда съездить. Я не могу сидеть дома; викингом я не могу больше стать, а торговать мне не хочется. Мне хочется попасть в места, в которых я еще не бывал…
При мысли о новых местах и новых впечатлениях на лице его появилось ребяческое выражение; именно эти новые возможности и привязывали его к христианству.
Сигрид послала в Гьевран за Финном Харальдссоном, и к вечеру он вместе с Ингерид прибыл в Эгга.
Сначала они говорили о холодном лете; хлеба поднялись поздно, и люди опасались, что начнутся заморозки.
Потом разговор пошел о Халогаланде, о Грютее и Бьяркее и других знакомых местах.
На протяжении многих лет Эгга был домом для Сигрид, и северные воспоминания начали тускнеть. Тем не менее, она все еще чувствовала тоску по местам своего детства; Бьяркей продолжал сиять в глубинах ее сознания, словно солнце у горизонта в летнюю полночь.
И, глядя на Турира, который был частью этих воспоминаний, она чувствовала, что связь между ними не ослабела с годами. Более того, ей казалось, что благодаря тому, что они редко видятся, связь между ними крепнет. Они всегда разделяли горе друг друга, и он всегда готов был придти ей на помощь.
Ее не очень обрадовало то, что он собирался покинуть страну; ей могла понадобиться его помощь в любой момент.
Но потом она подумала, что, возможно, он сможет помочь ей, находясь вдали. Он может упомянуть в молитвах в святых местах ее имя и имя Суннивы.
И она решила довериться ему.
— Значит, ты дала себя соблазнить Сигвату Скальду, — задумчиво произнес он на следующий день, когда она рассказала ему обо всем. — Наверняка, ты не единственная.
Они направились своим обычным путем на холм Эгга и сели у обрыва, откуда открывался вид на фьорд.
— Турир! — умоляюще посмотрев на него, сказала она. — Я знаю, что поступила опрометчиво, но мне хочется верить — после того как Сигват отправился на покаяние в Рим — что я значу для него больше, чем другие.
— Можно подумать, что… — он пристально посмотрел на нее, — что годы красят тебя.
— Когда я мыла в последний раз волосы, я заметила седину.
Он засмеялся, тряхнув своей седой гривой.
— Все мы подвержены этому.
— Ты думаешь, Кальв вернется осенью домой? — немного помедлив, спросила она.
— Меня удивит, если он этого не сделает. Как лендману короля Свейна, ему есть чем заняться и тут.
— Ты считаешь, он стал пилигримом?
Турир засмеялся.
— Пилигримом? Полагаю, он меньше всего думает об этом. В той ярости, в которой он наверняка был, он, скорее всего, подался в викинги.
— Ты судишь по себе? — сердито спросила она. Его насмешка обидела ее, и к тому же ей совсем не нравилась мысль о том, что Кальв мог стать викингом.
— Возможно, — ответил он, бросая на нее взгляд. Потом положил руку ей на плечо и серьезно сказал: — Тебе придется туго, когда он вернется.
Она отвернулась, ничего не сказав.
— Я не знаю точно, что говорят об этом законы Всеобщего тинга, — сказал он, подумав, — ты можешь обратиться к священникам, если тебе понадобится, к сведущим в законах людям. И ты можешь заявить Кальву, что если он не предоставит тебе твои законные права, мне придется поговорить с ним, когда я вернусь. Совсем другое дело, если ты захочешь сама уехать из Эгга; я отправлю из Каупанга известие Сигурду, чтобы он принял тебя и детей, если вы приедете на Бьяркей.
— Мне бы не хотелось, чтобы Сигурд знал об этом, — все также глядя мимо него, сказала Сигрид.
— У него не будет никаких подозрений, если ты надумаешь погостить на Бьяркее.
Сигрид задумалась.
— Нет, — сказала она, — у него будут подозрения.
Некоторое время оба молчали.
— Ты перековал серебряный молоточек на крест, как собирался? — спросила она.
Он вытащил из-за пазухи серебряный крест, висящий на цепочке.
— Однажды я чуть было не потерял его, когда кожаный ремешок порвался, — пояснил он, заметив, что она осматривает красивую серебряную цепочку; серебряные нити были сплетены в тонкий шнурок.
— Священник из Тронденеса освятил крест, — сказал он, — так что теперь он защищает меня лучше, чем когда-то молоточек.
— Я вижу, ты больше доверяешь молитвам священника, чем колдовству финнов, — сказала она, и он захохотал.
— Я сохранил дружбу с финнами, — сказал он. — Но Христос все же сильнее их колдовства.
На следующий день, прощаясь с ней, он опять сказал, что она сможет рассчитывать на него, если ей понадобится помощь. Он сказал, что намеревается отсутствовать не более года.
— Все куда лучше, чем ты думаешь, — утешал он ее, — я буду молиться за тебя не только в соборе святого Петра в Риме, но в каждой церкви, куда я буду заходить, и в Иерусалиме, если я попаду туда.
После его отъезда она поднялась на холм, на то место, где они сидели с Туриром. И она стояла и смотрела на выходящий из фьорда корабль. Ветер был крепким, парус с широкими полосами был красиво надут, и корабль быстро продвигался вперед; мачты гордо возвышались над водой. Турир плыл на «Морской чайке», построенной для него Торбергом Строгалой — и это был его любимый корабль. И она была уверена, что сам Турир стоит сейчас за штурвалом.
Сигрид глубоко вздохнула. После встречи с Туриром у нее появилось ощущение безопасности. Она была рада, что рассказала ему о Сигвате; хорошо было осознавать, что, вопреки всему, за спиной у нее стоял брат.
Стоя так и провожая корабль глазами, она мысленно возвращалась к тем беседам, которые они вели эти дни. Они говорили о многом, но больше всего — о короле Олаве и битве при Стиклестаде. Взгляд ее скользил от корабля к Кроксвогу на другой стороне Стейнкьерского фьорда; мысли ее обратились к Мэрину и Вердалену.
Она подумала, что ей нужно съездить в Стиклестад; она так много слышала об этом месте, и оно стало частью ее жизни. Там, со смертью Олава, закончился путь, начатый в Мэрине убийством Эльвира; путь, преисполненный ненависти и жажды мести, которой привел ее сыновей к гибели в Оппландене, а позже привел в Стиклестад и Турира с Кальвом. Месть, о которой она мечтала, наконец осуществилась — месть, которая перестала быть местью.
Решив отправиться в Стиклестад, она почувствовала, что становится пилигримом.
В один из воскресных вечеров — в обычный год это было бы время жатвы — Сигрид с Харальдом Гуттормссоном и одним из работников въехали верхом в усадьбу Стиклестад. Залаяла дворовая собака, и из двери поварни выглянул какой-то человек, чтобы узнать, в чем дело. Харальд подошел к нему, чтобы переговорить, и вскоре во двор вышел хозяин.
— Добро пожаловать, Сигрид дочь Турира, — сказал он. Но в голосе его не было особого тепла. — Мы как раз ужинаем; заходите и поешьте с нами.
Сигрид поблагодарила, и они пошли на кухню.
Разговор шел о погоде и о видах на урожай, но потом Сигрид сказала о цели своего приезда. Стиклестадский хозяин сказал, что последнее время по ночам бывают заморозки, так что хлеб уже не спасешь.
Сигрид кивнула, сказав, что заметила это.
— В Эгга дела обстоят не лучше, — сказала она.
— Иного и ожидать не стоило, — многозначительно заметил стиклестадский бонд.
— Скорее всего, — согласилась Сигрид, и оба замолчали.
После этого она сказала:
— Я приехала сюда, чтобы посмотреть, где погиб король Олав; я надеюсь, ты покажешь мне это место, Торгильс.
— Ты должна узнать, где он погиб, Сигрид дочь Турира, потому что это твой брат сразил его! — ответил он.
Она ничего не сказала.
Вечернее солнце бросало золотой отсчет на поникшие хлеба, когда Торгильс вел Сигрид по полю, вдоль тропинки.
— Многие приезжают сюда? — спросила она.
— Приезжает кое-кто, — ответил он.
— Я слышала, что ты забрал тело короля Олава после сражения. Это правда?
— Да.
Они подошли к большому камню.
— Вот тут он лежал, — сказал Торгильс и показал ей место.
— Ты видел какое-нибудь чудо возле тела короля? — спросила она.
Он смерил ее взглядом.
— Все ты выпытываешь, — сказал он, — может быть, это мне нужно спросить у тебя, что тебе здесь нужно…
Его ответ обидел ее; отвернувшись, она стала смотреть на горы, возвышающиеся на горизонте.
— Эта земля пропитана кровью, — неожиданно произнес он, — они лежали здесь бок о бок, убитые и раненые, их вопли и крики Делали это место страшнее Ностранда.
Сигрид вздрогнула. Согласно старому поверию, Ностранд был местом наказания преступников, где их кусали ядовитые змеи.
— Там, на возвышенности, стояла королевская дружина, — сказал Торгильс, указывая рукой в сторону холма, — а вот там… — он повернулся, — стояло войско бондов.
Сигрид кивнула.
— Ты увидела то, что хотела увидеть? — спросил он.
— Мне хотелось бы побыть здесь немного, — сказала она. — Одной.
Некоторое время он стоял молча. Потом сказал:
— Мне посчастливилось отдать долг королю при его жизни.
— Да, — сказала Сигрид. Она знала, что Торгильс служил королю Кнуту, но перед сражением заключил мир с королем Олавом.
— Он не был жесток ко мне, — продолжал он. — Он только обязал меня заняться ранеными и убитыми после сражения и забрать его собственный труп, если он погибнет.
— Поэтому ты и сделал это.
— Я бы сделал это и в том случае, если бы он не просил меня об этом.
Торгильс направился обратно к дому.
— Быть бы ему с тобой таким добрым, каким он был со мной, — сказал он на ходу.
Солнце было наполовину скрыто тучами; но лучи его ослепительно сияли в просветах.
Увидев на дороге людей, Сигрид присела; ей не хотелось, чтобы ее видели. Она сидела, прислонившись спиной к камню, обхватив руками колени и глядя на расстилающиеся перед ней поля.
«Эта земля пропитана кровью», — сказал Торгильс. И пока она сидела так, в памяти ее возникали, один за другим, те, кто погиб здесь или был ранен. Их было много; даже Кальв и Турир не избежали ранений. Она смотрела на землю, на которой сидела: вот здесь земля впитала королевскую кровь.
Святой Олав…
Скользя взглядом по равнине, она мысленно представила себе войско бондов: впереди виднелось знамя Кальва, потом знамя Турира, вырвавшегося вперед со своими халогаландцами. Ей казалось, что она слышит крики приблизившихся друг к другу войск.
Она слышала, как Кальв спрашивает у короля:
— Как ты поступишь со мной, если одержишь сегодня победу?
И король ответил:
— Я прикажу тебе отправиться на юг и каяться перед Богом в тех грехах, которые ты совершил против меня!
А Туриру король сказал:
— Тебе я дам такое поручение, которое ни один человек не станет выполнять добровольно!
Можно себе представить, как вскипел Турир от таких слов! И тут раздался боевой клич; королевское войско двинулось вниз по склону на крестьянское войско.
— Бей, бей королевских олухов, крепни, крепни, войско бондов!
И бонды ответили разом:
— Вперед!
Войска сошлись, поднялся страшный шум: звон мечей, крики и вопли, ругань сражавшихся, стоны раненых, которых топтали ногами…
В войске бондов началось замешательство; некоторые бросились бежать. Но лендманы и их дружинники стояли насмерть.
И посреди всей этой неразберихи возвышался, словно гора, Кальв, а Турир, с застывшими от ненависти глазами, сжимал в руке копье Тюлений мститель; в мыслях Турира было только одно: месть, месть за Эльвира, за Асбьёрна Тюленеубийцу, месть за Грьетгарда и Турира, за все те несправедливости, которые совершил король.
И она мысленно увидела дружинников конунга: среди них были четверо братьев Кальва, и Финн Арнисон намеревался убить собственного брата: Бьёрн Конюший, огромный и тучный, Тормод Скальд Черных Бровей… И в их рядах было пустое место, которое должен был занять Сигват.
Сражение волнами прокатывалось по полю. В воздухе свистели стрелы и копья, большинство мечей были уже в крови. А в это время становилось все темнее и темнее…
Войско перед королем редело, и он бросил боевой клич, развернул знамя. Он гордо шел впереди, ведя за собой самых смелых, в сверкающем, украшенном золотом шлеме, с мечом Победителем в руке.
При его появлении среди бондов началась неразбериха; горевшие до этого жаждой мести, бонды стали жаться друг к другу. Она мысленно видела, как он убивает Торгейра из Квистада, как обменивается ударами с Туриром, ранит его в руку; видела, как Турир убивает Бьёрна Конюшего.
И она увидела, как король был ранен в ногу.
И тут грохот сражения затих, словно под действием колдовских чар.
Король был ранен. И лицо его вдруг озарилось светом. Крупные, жесткие черты смягчились в улыбке, словно он приветствовал бесконечно дорогого ему человека. И, словно по его приказу, он отбросил в сторону меч, склонился перед камнем и воздел руки к небу.
И тогда в него вошло копье Турира, пробив кольчугу, и вслед за этим в шею его вонзился топор, после чего он больше уже не двигался, а только медленно осел на землю и остался так лежать.
Внезапно Сигрид показалось, что блаженство ее души связано с тем, о чем он успел подумать в последние мгновения своей жизни.
Возможно, он понял, что крещение страны было делом Господа и что Норвегия могла быть крещена и без короля Олава, как полагал епископ Гримкелль…
Возможно, раненый в ногу, он обратился к небу с мольбой о победе и внезапно понял, что Бог не желает выслушивать его мольбу о власти? Возможно, он наконец понял, что человек не имеет права на земное счастье, что его властолюбие, его жажда земного богатства, а также вводимое им королевское правосудие — все это было пустотой и фальшью перед лицом Господа, повелевающего всем, карающего и дающего…
Этого она не знала. Но, сидя так, прислонившись спиной к камню, она почувствовала успокоение.
Она могла только гадать о том, какие мысли были у короля перед смертью. Но Бог выразил свой приговор словами епископа Гримкелля. О чем бы ни думал король, Бог знал его мысли, и для него этого было достаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36