И она обрадовалась, когда они вернулись обратно на остров Росс.
Кальв не терял времени все эти годы; викингом он тоже был.
Сигрид пыталась объяснить ему, какой это великий грех, быть викингом, говорила ему о его вине. Но он не желал слушать ее, когда она заводила речь о христианстве; он говорил лишь, что если он оставляет ее в покое, то и она должна оставить в покое его. Тем не менее, ее решимость сделать из Кальва более ревностного христианина постоянно укреплялась, в особенности во время их пребывания в Англии.
При дворе короля Эдуарда было много священников; да и сам король был смиренным, почти святым человеком, и Сигрид была сражена его благоговением перед Христом.
Но ее новые усилия по перевоспитанию Кальва принесли ей лишь разочарования; чем активнее становилась она, тем упрямее был он. И когда она сказала, что не следует обижаться на короля Магнуса, он пришел в ярость — в такую ярость, что она впредь не осмелилась больше заикаться об этом.
Неприязнь Кальва к королю Магнусу и его сторонникам не знала границ, в особенности после того, как из Норвегии пришло известие о том, что конунг присвоил себе Эгга и прочие владения Кальва.
Сигрид сказала, что этого и следовало ожидать. Но Кальв ответил, что совсем другое дело — знать наверняка, что чужие люди распоряжаются всем твоим добром.
И Кальв был не единственным, кто заметил мстительность короля. Финн Арнисон, гостивший у них год спустя после их переселения на остров, рассказывал, что король круто обошелся со всеми, кто выступал в свое время против короля Олава. У многих он отнял собственность или зарубил скот; малейший проступок сопровождался тяжелыми штрафами или телесными наказаниями, многие покинули страну. Даже вдовы и дети тех, кто пал в битве на стороне бондов, изгонялись из своих домов. В конце концов положение в стране стало таким тяжелым, что возникла опасность бунта.
Некоторые из ближайших друзей конунга Олава решили обратиться к Магнусу и сказать, что, если молодой король хочет сохранить страну, он должен прекратить расправы. Они тянули жребий, кому рисковать жизнью и идти говорить с королем, и жребий пал на Сигвата Скальда.
И Сигват сочинил песнь для конунга Магнуса; он сказал ему напрямик о том, куда может привести жажда мести. И Магнус выслушал скальда, который был самым близким другом его отца. Он понял, что тот хочет ему добра, и последовал его совету.
Финн рассказывал также о своей дочери, появившейся на свет вскоре после посещения Кальвом и Сигрид их дома в Аустроте, еще во время правления короля Свейна. Он назвал ее в честь Сигрид. И он сказал, что она вполне оправдывает свое имя: такая же вспыльчивая и своевольная. Но, говоря об этом, он смеялся.
И перед тем, как отправиться домой, он сказал Кальву, что сделает все, что будет в его силах, чтобы обеспечить им безбедное существование; дружба между братьями перевесила прежнюю вражду.
Одно время Кальв надеялся, что его позовут обратно в Норвегию. И его горечь стала еще больше, когда этого не произошло.
Сигрид по-прежнему сидела у очага в зале. Она сидела, сложив на коленях руки, забыв про свою пряжу.
Мысли ее занимали события последнего времени.
Весной Кальв вернулся из Англии; теперь ему предстояло управлять Судерскими островами по поручению Торфинна ярла, как он это делал в первое время после приезда из Норвегии.
Но этой весной между ним и ярлом возникли разногласия.
Кальв привел с собой несколько кораблей и множество вооруженных людей и не желал отсылать их обратно. Это были храбрые и воинственные парни; и он сказал, что собрал их для того, чтобы вместе с Торфинном отправиться летом к ирландскому побережью и в Шотландию.
Они только и говорили, что об этом; Торфинн считал, что людей слишком много, чтобы кормить их круглый год. Ему не хотелось бы нарушать законы гостеприимства, но если поход окажется неудачным, ему придется позаботиться о пропитании всей дружины. А это, по его мнению, слишком дорого.
Кальв согласился, что это будет недешево.
— Но может быть, для сына твоего брата, Рёгнвальда Брусасона, которому принадлежит две трети Оркнейских островов и Хьялтланд, будет не трудно содержать эту дружину, — сказал он.
Торфинн поддержал его. Нередко, будучи подвыпившим, он жаловался, что сыну его брата принадлежит больше, чем положено ему в качестве отцовского наследства; по мнению Торфинна, тот имел право только на третью часть островов или, в крайнем случае, на половину.
Он завладел лишней землей потому, что Олав Харальдссон в свое время с помощью измены и хитрости отобрал третью часть собственности ярла, принадлежавшей тогда Эйнару Ворчуну, брату Торфинна, одновременно являвшемуся дядей Рёгнвальда. И со временем, вернувшись в Норвегию, Магнус потребовал третью часть островов в качестве отцовского наследства; и теперь он передал острова в собственность Рёгнвальда, своего сводного брата и верного друга.
Об этом говорили Кальв и Торфинн всю весну и в начале лета. И Торфинну было явно по душе, когда Кальв говорили что-нибудь плохое о сыне его брата.
И у Кальва никогда не пропадало желание настраивать ярла против одного из друзей конунга Магнуса.
Сигрид сняла намотанную пряжу, закрепила новую порцию шерсти и стала прясть дальше, время от времени тяжело вздыхая. На этот раз она тоже пыталась поговорить с Кальвом напрямую; она сказала ему, как дурно сеять вражду между родичами. К тому же она видела, что он отослал куда-то свою дружину; ей совсем не нравилось, что он снова собирается стать викингом.
То, что он задумал, никому не приносило пользы, это настраивало ярлов друг против друга.
Торфинн послал известие Рёгнвальду и потребовал две трети островов; при этом он заявил, что Рёгнвальд слишком долго владеет тем, на что не имеет никаких прав. И Рёгнвальд, которые не мог в одиночку противостоять Торфинну, отправился в Норвегию, за помощью к королю Магнусу.
Обратно он вернулся с большим флотом; он тоже объявил военный поход на принадлежавшей ему части островов. А Торфинн ярл собрал флот в своих владениях.
Насколько было известно Сигрид, оба флота находились теперь в Петтландском фьорде, наблюдая друг за другом и ожидая, когда спадет туман.
Руки у Сигрид снова опустились, и она сидела, уставившись на ровное торфяное пламя.
Ей казалось, что прошлое поднимается над ней, словно мертвец из могилы, охваченный огнем и дымом пожарищ. Ведь еще до начала сражения произошло нечто, что имело для нее значение куда большее, чем победы и поражения.
За день до этого во двор пришел один из людей Рёгнвальда. Он принес письмо Кальву от конунга Магнуса. Она видела, как дрожали руки Кальва, когда он ломал печать.
— Он предлагает мне свою дружбу, — сказал он, прочитав письмо. — Он вернет мне Эгга, все мое добро и все мои права, если я поддержу Рёгнвальда и выступлю против Торфинна.
Сигрид не знала, что ответить, и больше они об этом не говорили.
На следующий день, рано утром, Кальв был уже на ногах и вместе с Трондом вывел в туман свою дружину: шесть больших драккаров, готовых к бою. Сигрид знала, что Торфинн ярл ожидал его в Петтландском фьорде, но ей было неизвестно, к кому примкнет Кальв.
Мысль об Эгга, о событиях и людях, принадлежащих какой-то иной жизни, всплывала в ее памяти, принося ощущение почти безысходной боли, несмотря на все ее попытки приглушить ее. Это напоминало скрытый под кожей нарыв, который вдруг прорвался на месте прежней раны. Если бы они только могли вернуться в Эгга…
А что, если Кальв поддержит Торфинна и они будут разбиты? Тогда им придется уезжать отсюда, плыть дальше, она сама не знала куда. Возможно, в Катанес, а, может быть, в Англию…
Перед отплытием Кальв попросил ее держать один корабль готовым к плаванью, если вдруг понадобится бежать.
Долго ли она сидела так, глядя в огонь, она не знала.
— Мама, разве ты не слышишь, что Кетиль зовет тебя? — услышала она нетерпеливый и слегка сердитый голос Суннивы.
Она медленно повернулась.
Кетиль Тордссон был самым преданным Кальву человеком во дворе; он был одним из тех, кто прибыл с ним из Эгга.
— В чем дело, Кетиль? — спросила она.
— Туман рассеивается, ты просила сообщить тебе об этом.
— Спасибо, Кетиль, — ответила она. Она встала с табуретки. Чувствуя, что устала, она вздохнула, подвигала плечами, чтобы снять напряжение, отложила в сторону пряжу. Накинув на плечи шаль, направилась к двери.
Выйдя наружу, она оглянулась; Суннива вышла вслед за ней.
— Накинь шаль, — сказала она, видя, что дочь вышла раздетая.
— Но, мама!.. — ответила Суннива, укоризненно глядя на нее. — Теперь ведь середина лета…
Сигрид снова вздохнула. Ей не хотелось в такой день заводить с дочерью споры по пустякам; она промолчала, и они вместе стали подниматься на холм, расположенный за усадьбой.
Суннива стала от нее отдаляться.
Она помнила, с чего все это началось; это было в лунную ночь на борту корабля, когда они плыли из Норвегии и она подумала, что ее дочь умерла.
В тот раз она так напугалась — напугалась за себя. И после этого она выстроила стену между собой и Суннивой, приглушая в себе как любовь, так и ненависть по отношению к ней. И в то же самое время она тосковала о ее любви, надеясь, что эта девочка, настолько похожая на Сигвата, будет любить свою мать.
Но надежда эта была напрасной; что бы она не говорила и что бы не делала, дочь воспринимала это плохо.
То, что сказал Кетиль, оказалось правдой: туман начал рассеиваться. Подул ветер, в облаке тумана появился просвет, через который уже пробивалось солнце.
Один из другим из тумана выныривали острова; остров Флат, остров Рёгнвальд и, наконец, остров Хо со своей круглой вершиной. И ей казалось, что она различает вдали корабль, в проливе между островами Флат и Рёгнвальд. Но расстояние было слишком велико, и она не была уверена в этом.
Вздохнув, она села на влажную траву. Но Суннива укоризненно посмотрела на нее.
— Ты боялась, что я замерзну, — сказала она, — а сама не боишься, что промокнешь!
Сигрид взглянула на дочь; даже в ее осанке было что-то упрямое. И она снова встала.
— Послушай, Суннива, — сказала она, — тебе не следует вмешиваться в мои дела.
— Ты сама вмешиваешься в мои дела, а стоит мне сказать слово, как ты сердишься…
Девочка с оскорбленным видом поджала губы.
Внезапно Сигрид решила, что с нее хватит: мысль о муже и сыне, находящихся в Петтландском фьорде, воспоминания о времени, проведенном в Эгга, тревога за будущее, а тут еще эта дерзкая девчонка!
И она влепила дочери пощечину.
Суннива даже не вскрикнула, но рука ее тут же прикрыла покрасневшее от удара место.
Она молчала, но в глазах у нее горел огонь.
И тут Сигрид решилась, наконец, выложить ей то, что давно накипело у нее на душе. Однако Сунниву не так-то легко было ввести из себя.
— Если я хоть еще раз застану тебя наедине с этим нищим исландцем, ты получишь больше; мне придется поговорить об этом с твоим отцом!
— Ты не осмелишься сказать об этом отцу! — сказала Суннива, и ее черные глаза насмешливо сверкнули. — Если бы осмелилась, ты бы сделал это гораздо раньше.
— Почему я не могу осмелиться? — спросила Сигрид, кусая губу. В самом деле, она не решалась рассказать Кальву о Сунниве, тем более, что речь шла об исландце.
— Откуда мне знать, какие у тебя на это причины? — сказала Суннива, пожимая плечами. — Я знаю только, что ты не говорила ему об этом. И я не думаю, что ты молчишь ради меня.
— Ради чего же? — спросила Сигрид, ухватившись за спасительную мысль.
— Ты занята лишь своим ткачеством и тем, что вмешиваешься в чужие дела, — язвительно произнесла Суннива, — и еще ходишь в церковь и стараешься убедить священников в том, что ты святая!
— Суннива!
— Ударь еще, если хочешь! — сказала Суннива, подставляя ей щеку. Но Сигрид не ударила ее. Она просто стояла и смотрела на девочку; она была ослепительно красива.
Глядя на нее, Сигрид немного успокоилась.
— Если ты сама не понимаешь, что для тебя лучше, я попытаюсь помочь тебе, — сказала она.
— Помочь… — Суннива мотнула головой.
— Что, ты думаешь, я должна делать? — спросила Сигрид. — Позволять тебе позорить себя с человеком, о котором и я, и ты знаем лишь то, что твоей отец взял его сюда из королевской дружины, что он весельчак и умеет играть на гигье?
— У его отца есть усадьба в Исландии, — дерзко ответила Суннива. — Он сам говорил мне об этом… — последние слова она произнесла уже не так дерзко.
— Откуда ты знаешь, что он говорил правду? Что ты знаешь о нем?
Суннива вдруг расплакалась, губы ее искривились, голос задрожал.
— Его зовут Хоскульд Флосисон, — сказала она. — В Исландии он жил в Свинафелле. Он сказал, что его отец — большой человек в стране, а он — единственный сын.
Она пыталась унять слезы, то и дело моргая, но все-таки плакала. И когда Сигрид обняла ее, она вдруг бросилась матери на шею.
— А если он погибнет в бою? — всхлипнула она, но тут же вырвалась из материнских объятий. — Конечно, тебе очень хотелось бы, чтобы он погиб! — воскликнула она.
Сигрид было трудно это отрицать.
— Все в руках Божьих, — ответила она.
— Опять ты за свои проповеди! — бросила ей в лицо дочь. С этими словами она повернулась и бросилась со всех ног бежать вниз, к усадьбе.
Сигрид медленно пошла следом. Она тяжело дышала; просто невозможно было разговаривать с Суннивой. Ей следовало поговорить об этом деле с Кальвом.
Она снова остановилась и посмотрела в сторону Петтландского фьорда. И ей показалось, что она видит корабль возле острова Рёгнвальд.
К вечеру корабли вернулись домой. Кальв и Торфинн привели с собой большой флот. Не было сомнений в том, что они одержали победу; люди на борту жгли факелы, размахивали руками и кричали.
Сигрид с облегчением вздохнула, увидев, что Кальв не ранен, если не считать царапины на щеке. Тронд тоже сошел на берег без посторонней помощи; туника его была в крови, но он сказал, что это не его кровь.
По виду Кальва нельзя было сказать, что он только что одержал победу. Он был молчалив, на лбу у него пролегли складки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36