Но в толпе, которая прощалась с Монгаку, царило веселье и раздавался смех. Лишь немногие сопровождали кавалькаду, когда она вышла за городскую стену и потянулась по обрамленной деревьями дороге. Монгаку вдруг обернулся, чтобы криком привлечь к себе внимание офицера стражи, который притворялся, будто не слышит его. Потом Монгаку наклонился к воину, который вел его лошадь.
— Стой. Дай мне сойти, — сказал он, объяснив, что ему надо сходить по нужде.
Воин остановился и ждал, пока не подъедет офицер. Монгаку, которого проводили в близлежащий лесок, скоро вернулся, но вместо того, чтобы взобраться на лошадь, он легко взошел на пригорок, уселся на камень и сказал:
— Принесите воды. Я пить хочу.
Офицер покачал головой и нахмурился. Все было в точности, как он и предполагал. Он ожидал, что с этим арестованным у него будут неприятности, и поэтому позаботился о том, чтобы подобрать в стражу воинов покрепче — даже на несколько человек больше, чем считалось необходимым.
— Ничего не поделаешь. Дайте ему воды, — сказал офицер.
Когда Монгаку утолил жажду, он повернулся к командиру и произнес:
— Пока мы здесь, я хочу поговорить с тобой. Слезай с лошади и подойди сюда. Отдохни немножко.
— Что такое? Вы — арестованный, которого везут в ссылку, а мы — ваши охранники. Что вы имеете в виду? Из Оцу мы поплывем, и вы сможете поговорить со мной на судне.
— Тогда будет слишком поздно.
— Мы едва выехали из столицы и не можем терять время. Забирайтесь на лошадь. Мы не можем заставлять нас ждать судно в Оцу.
Монгаку не пошевельнулся.
— Ты не хочешь со мной говорить? — спросил он и разразился притворным смехом. — Эх, бедный мой командир, последний из Гэндзи в столице! Когда я узнал, что меня будет сопровождать сын Ёримасы, то обрадовался при мысли, что будет с кем перекинуться словечком. Увы, ты ничем не отличаешься от всех остальных.
Офицер смущенно покраснел и спешился. Передав повод воину, он приблизился к Монгаку:
— Ваше преподобие, отец часто говорил о вас. Моим людям отдан приказ обращаться с вами не как с обычным арестованным, но я не могу позволить, чтобы вы вели себя столь странно. Я должен выполнять свои обязанности.
— Нет, я не хочу причинять тебе неприятности, но ты конечно же не будешь удерживать ссыльного от того, чтобы он попрощался со своими друзьями.
— Нет таких инструкций, которые запрещали бы это. Мы можем отвернуться в сторону, пока вы поговорите.
— Отлично! Именно этого я от вас и хочу. Я — человек мягкосердечный и считаю, что должен утешить тех людей, которые идут за мной от самого тюремного порога, и отослать их домой.
— Ну ладно, только побыстрее, — не слишком охотно согласился офицер, приказав воинам отступить к краю дороги.
Монгаку встал и помахал каким-то людям, которые находились в отдалении. Скоро воины увидели, как несколько человек двинулись в их сторону почти бегом — четыре или пять молодых монахов, некая парочка и мужчина неопределенного вида. Монахи были учениками Монгаку из Такао, которым он дал несколько советов. Потом Монгаку отыскал взглядом пару — Асатори и его жену Ёмоги. Они смотрели на монаха широко раскрытыми глазами.
— Ну наконец-то и вы, — сказал Монгаку. — Как у вас дела? Вы по-прежнему живете на Улице торговцев волами? Все в порядке? Пора уже иметь детей. У вас есть?
— Был один, но он умер вскоре после рождения, — сказал Асатори. — Ёмоги и я давно знаем вас, но мы никогда не думали, что вот так расстанемся.
— Да, правда. После Хогэнской смуты мы с тобой делили пищу и крышу над головой на развалинах Дворца Ручья под ивой. А ты, Ёмоги, ухаживала за малышами госпожи Токивы и, бывало, приходила со своим ведром за водой во дворец. Да, как же вы изменились и как изменился этот мир!
— Конечно, но в этом нет ничего неожиданного, — сказала Ёмоги, втискивая в руку Монгаку небольшой сверток. — Вот разные лекарства на случай, если вы заболеете. И еще рисовые колобки, сваренные на пару в сладком молоке, я их приготовила сегодня рано утром.
— Какая у тебя хорошая память — мои любимые сладости! Я тебе очень благодарен и за них и за лекарства.
Монгаку опять обратился к Асатори:
— А как продвигаются занятия медициной?
— Вы будете рады услышать, что с этим у меня все в порядке. Совсем недавно я получил разрешение на лекарскую практику, и меня пригласили служить при дворе, но это противоречит моему желанию, потому что я надеюсь скромно провести остаток своей жизни на Улице торговцев волами и помогать бедным.
Монгаку одобрительно кивнул:
— Какие же разные дороги жизни мы избрали, но оба хотим одного — рая на земле. Ты — по натуре скромен, а я — человек неистовый!
— Добрый Монгаку, вы совершенно правы и правильно делаете, что осуждаете бесчисленные пороки в этом мире. Но я все-таки не могу понять, что заставило вас так вести себя во дворце Го-Сиракавы. Там подумали, что вы не в своем уме.
— К сожалению, Асатори, мои мысли и душа не всегда живут в согласии друг с другом. Да, я провел много лет на водопаде Нати в надежде, что его воды очистят меня от пороков, но теперь понимаю, что для меня нужен другой путь к спасению. Я не гожусь для созерцательной жизни, потому что не могу равнодушно смотреть на царящие в мире пороки. И я уже думал о способах, которыми можно избавить нашу столицу от всей ее грязи — продажности правительства и высокомерия Хэйкэ. Я пока не могу сказать, Асатори, что следует предпринять, но по прошествии нескольких лет я своего добьюсь.
Монгаку внезапно замолчал и краем глаза взглянул на стражников и офицера, которые стояли неподалеку.
Опасаясь, что монах сейчас опять заведет крамольные речи, Асатори глазами подал знак Ёмоги — мол, пора уходить, — но офицер уже повернулся к Монгаку и велел ему поторопиться.
Монах взобрался на лошадь.
— Поехали, — сказал он и еще раз обернулся, чтобы попрощаться с Асатори и Ёмоги.
Мужчина, который, наполовину укрывшись, стоял в рощице за пригорком, поджидая своей очереди поговорить с Монгаку, вышел на дорогу как раз в тот момент, когда процессия тронулась с места. Так он и стоял, смотря вслед монаху. Когда тот обернулся, чтобы еще раз бросить взгляд назад, их глаза встретились, и Монгаку узнал этого человека. Тогда монах холодно отвернулся и уставился перед собой на солнечный свет, который пробивался сквозь листья.
Ёмоги и Асатори уже повернулись, чтобы уходить, но услышали, как кто-то зовет их по именам.
— Вы, возможно, помните, что видели меня на холме Фунаока несколько лет назад — на похоронах, когда моей хозяйке Тодзи стало плохо. Вы были очень добры по отношению к ней, — сказал человек, которому не удалось поговорить с Монгаку.
— Да, да, вы были с танцовщицами, которые ухаживали за заболевшей женщиной, — ответил Асатори.
— Да, и моя хозяйка позднее посетила вас дома на Улице торговцев волами, чтобы выразить вам благодарность.
— Конечно, я прекрасно это помню. Вы куда-то направляетесь?
— Я пришел, чтобы попрощаться с арестованным.
— Вы тоже его знаете?
— Да. Он дал мне один совет, когда я нуждался в нем больше всего, и я безмерно ему за это благодарен. Вот и все, — произнес мужчина. Но казалось, что ему не терпелось сказать что-то еще, и он продолжал, оглянувшись, шепотом: — Ёмоги, вы и я почти двадцать лет назад служили господину Ёситомо из дома Гэндзи. Вы ведь помните, господин Ёситомо был возлюбленным вашей хозяйки?
— Я не могу не плакать, когда оглядываюсь на прошлое…
— Я был любимым слугой господина Ёситомо. Это я пытался отомстить за своего погибшего господина, когда ваша хозяйка стала наложницей Киёмори. Это я оставил ту записку в саду особняка в Мибу.
— Ой, вы, должно быть, Конно-мару?!
— Да.
Глаза Ёмоги расширились от изумления. От страха затряслись ноги, и, чтобы удержаться, она припала к руке Асатори.
— Вам не надо бояться, — сказал Конно-мару. — Я давно отказался от своих жестоких замыслов. Я стал слугой в «веселом квартале» и наблюдаю за госпожой Токивой издалека.
Ёмоги вдруг устыдилась своего страха.
— Конно-мару, вы иногда видите мою госпожу? — спросила она.
— Да, на протяжении почти десяти лет я прокрадывался к ней в сад и каждый раз видел ее по нескольку минут. Я остался единственным человеком, который знал ее в более счастливые времена, и она всегда рада встрече со мной.
— О, что же я наделала! — почти про себя сказала со страданием в голосе Ёмоги. — Я ни разу не приезжала повидать ее с тех пор, как вышла замуж. Как сейчас поживает моя госпожа?
— Она уже почти год неважно себя чувствует.
— Больна?
— Последние шесть месяцев она не встает с постели. За все это время я ни разу ее не видел, хотя тайно продолжаю ходить к ней в сад. Я хотел поговорить с вами. Это довольно неожиданно, но… — Конно-мару обратился к Асатори: — Могли бы вы ради меня передать ей послание?
— Почему вы просите об этом меня?
— Вы — лекарь, а Ёмоги когда-то была у нее служанкой, поэтому вам будет нетрудно увидеть госпожу.
Асатори в нерешительности посмотрел на жену и ничего не ответил. Но Ёмоги, обрадовавшись поводу посетить бывшую хозяйку, сразу же согласилась:
— Это не доставит никаких неудобств, и, если со мной пойдет муж, он выяснит, что с ней не в порядке. Я уверена, что она будет очень рада увидеть нас.
— Сейчас у меня с собой нет того, что следует передать, но завтра вечером я принесу вам домой. Помните, что это должно держаться в тайне.
— Естественно, мы никому не скажем.
— Я не знаю, верить этому или нет, но говорят, что повсюду проникли агенты Хэйкэ, которые подслушивают и подглядывают.
— Но вы же не просите нас ни о чем таком, что было бы трудно сделать, ведь так?
— Ни в коем случае. Просто передайте в руки моей госпоже совсем маленький пакетик. Только чтобы он не попал в руки Хэйкэ, а то у нее может случиться беда. Это должно держаться в полнейшей тайне. Завтра вечером я приду на Улицу торговцев волами, — закончил Конно-мару и ушел вниз по тропинке.
Он сдержал слово и на следующий вечер появился в доме Асатори. Еще раз предупредив о тайне, он оставил небольшой запечатанный пакет и удалился.
— Как ты полагаешь, что в нем? — с беспокойством спросил Асатори.
— Просто письмо, я уверена, — заверила Ёмоги, вся в предвкушении предстоящего визита. — И не одно, а несколько. Как ты думаешь, когда ты сможешь пойти со мной?
— В любой день. Но ты не боишься, что люди нас в чем-нибудь заподозрят?
— Почему?
— Люди все еще помнят, что госпожа Токива имела когда-то связи с домом Гэндзи, и если мы пойдем…
— В конце концов, я была всего лишь служанкой и не понимаю, почему люди должны меня в чем-то подозревать. Кроме того, ты до сих пор не отдал ей дань уважения, и теперь, когда мы женаты, пора это сделать. Разве ты со мной не согласен?
Глава 47.
«Гэндзи поднимутся снова…»
Несколько дней спустя Асатори облачился в чистую одежду, а Ёмоги надела свой лучший праздничный наряд, и они отправились в особняк на Первой улице, где теперь жила Токива.
Ей уже было под сорок. От брака с пожилым придворным дома Фудзивара у нее был ребенок, но из-за слабого здоровья она затворницей жила одна в отдаленном крыле большого запущенного особняка. К ней приходило мало посетителей, и ее одиночество прерывалось в основном монахами, которые совершали для нее определенные обряды по буддистским праздникам.
Лишь Конно-мару регулярно и тайно посещал ее, принося новости о ее троих сыновьях. И когда бы он ни приходил, со страстью говорил о будущем:
— Триумф дома Хэйкэ не будет продолжаться вечно. Они опьянены властью и не могут понять того, что наступит день, когда Гэндзи возьмут реванш. Ёритомо в Исэ уже стал мужчиной, а ваш младший сын Усивака на горе Курама тоже скоро будет взрослым.
Токива, которая слишком хорошо знала, что такое ужасы войны, вздрагивала всякий раз, когда Конно-мару говорил в таком духе. Она не могла поверить в то, что несколько оставшихся в живых Гэндзи смогут когда-нибудь занять место Хэйкэ, и она снова и снова с мольбой обращалась к Конно-мару:
— Не надо втягивать моих сыновей в эту ужасную пропасть. Никогда не говорите им подобные вещи.
Она особенно томилась по Усиваке. Ему исполнилось пятнадцать лет, он был отважен и упрям и, как она слышала, являлся единственным из ее трех сыновей, который настаивал, чтобы Конно-мару устроил ему встречу с матерью. Усивака даже пригрозил, что пойдет к ней один. И Токива, вопреки разуму, была полна искушения согласиться на его приход, когда Конно-мару сказал:
— Моя госпожа, я прошу вас дойти до той чащи, которая тянется вдоль верхней части реки, где он сможет увидеть вас издали.
Но она знала, какому риску подвергнет себя Усивака, и была уверена в том, что, однажды получив свободу, он никогда больше не согласится вернуться в монастырь. В конце концов, чтобы не искушать себя и судьбу, Токива отказалась от встреч с Конно-мару и со служанкой отправила ему записку о том, что она больна.
Все двери и окна в комнате Токивы были закрыты, за исключением тех, которые выходили во внутренний дворик. Она погрузилась в свою каждодневную работу по переписыванию сутр, когда появилась служанка и сообщила, что к ней пришли два посетителя. Удивление Токивы обернулось радостью, когда она узнала, кто ее гости. Токива поспешно оттолкнула в сторону столик для письма и приготовилась принять их.
Ёмоги забыла свои тщательно отрепетированные приветствия и расплакалась, увидев бывшую хозяйку.
— Как хорошо, что ты пришла, Ёмоги! — сказала Токива. — Прошло так много лет с тех пор, как мы в последний раз видели друг друга. Как же ты изменилась!
И пока две женщины приветствовали друг друга, Асатори рассматривал внешний вид Токивы наметанным взглядом лекаря. Он не увидел в ней ничего болезненного. Тем временем разговор перешел на Конно-мару, и об Асатори забыли, пока Ёмоги вдруг не вспомнила о словах бывшего слуги Ёситомо.
— Конно-мару говорил нам, что вы больны, но, к счастью, сегодня пришел мой муж, он — лекарь. Это — Асатори, — сказался Ёмоги, наконец представляя мужа. С огромной гордостью она объяснила, что Асатори был когда-то придворным музыкантом, который отказался от этой профессии, чтобы изучать медицину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76