Что-то не в порядке, понял Киёмори, когда въехал в Рокухару.
Его старший сын Сигэмори, который был среди первых, кто его приветствовал, сказал:
— Мой беспокойный дядюшка замышлял серьезные неприятности, пока вы отсутствовали, но вам лучше услышать эту историю от Ёримори.
Киёмори нахмурился, услышав, что его сын таким образом говорит о Токитаде. Несомненно, он казался серьезному Сигэмори чем-то вроде буяна, но Киёмори предпочитал черты неистовости и даже безрассудства, столь характерные для Токитады, чрезмерной рассудительности своего сына. Однако при таком заявлении сердце его замерло.
— Что такое? Он втянул Ёримори в какую-то неприятную историю?
— Это нечто большее, нежели его обычные выходки. Он вовлечен в некий заговор, который может потрясти правительство.
— Не могу поверить в то, что Токитада выступил против трона.
— Вряд ли его величество расценит это как нечто иное.
— Хорошо, подожди. Я поговорю с тобой позже.
Встретившись с домочадцами и расспросив их, как они выполняли свои обязанности в его отсутствие, Киёмори прошел в комнаты жены, где вся в слезах его встретила Токико.
— Я не могу простить себя за то, что произошло, — плакала она и в промежутках между рыданиями рассказала ему подробности.
Во время долгого отсутствия Киёмори в Рокухаре между двором и дворцом экс-императора происходили обычные трения. Прошел слух о том, что Токитада и Ёримори вступили в заговор с целью возвести на трон сына Го-Сиракавы. Этот слух дошел до императора Нидзо. После чего Токитада и Ёримори были императорским указом лишены своих званий и изгнаны из столицы.
Токико, закончив свой рассказ, увидела, как по губам Киёмори скользнула вялая улыбка.
— У тебя нет причин винить себя. Все произошло так, как замышлял экс-император в монастыре. А Токитада, возможно, проявил некоторую опрометчивость и поддался на некую уловку Го-Сиракавы. Экс-император хочет, чтобы у правящего императора появился повод подозревать меня в покушении на трон, и в таком случае я бы принял сторону Го-Сиракавы — вот в чем суть его интриги.
— Но как вы думаете, при чем тут все-таки Токитада?
— Теперь, когда я вернулся, можешь ни о чем не беспокоиться, — заверил Киёмори супругу с обычным для него самообладанием и закончил разговор.
Токико была разочарована, что он не сказал ей большего, и в ее голове продолжали роиться тревожные мысли. Возможно ли, что ее муж и брат действительно вынашивали планы сместить императора и заменить его молодым принцем, их собственным племянником? Был ли посвящен в эту тайну Го-Сиракава? Такая ужасающая возможность причиняла Токико страдания. Куда ненасытные амбиции этих людей приведут их, задавалась она вопросом.
По возвращении Киёмори сразу же представился при дворе, где получил долгую аудиенцию у молодого императора Нидзо. Хотя Киёмори был одним из тех очень немногих людей, кому Нидзо доверял, хозяин Рокухары не стал поднимать вопрос о случившихся в его отсутствие драматических событиях. Не затрагивал больную тему и император.
День спустя Киёмори отправился во дворец Го-Сиракавы. Как ему представлялось, экс-император был втайне доволен результатом своей последней интриги, которая, как Го-Сиракава полагал, поддерживалась Киёмори. Но, когда хозяин Рокухары закончил свой рассказ о поездке в Ицукусиму, он степенно поклонился и произнес:
— Должен также добавить, что, пока я на протяжении семи дней и ночей находился в уединении, я во сне получил божественное послание.
— Во сне? Божественное послание? — повторил Го-Сиракава, удивившись серьезности, с которой это произнес обычно скептически настроенный к такого рода вещам Киёмори.
— Да, я убежден в том, что получил послание от богов. Я слышал плеск волн, а из багровых облаков надо мной говорил голос. «Киёмори, — произнес он, — ты, как лояльный подданный, доведи до сведения своего царствующего господина следующее: на небесном своде есть только одно солнце, а на земле есть два императора, и каждый из них претендует на верховную власть. К каким это может привести раздорам, какие несчастья принести людям!»
— Постой, Киёмори, ты говоришь, это был сон?
— Да, сон. Я видел себя в дамском экипаже, пересекавшем море, и, можете поверить, передо мной бежала пара лис.
Вдруг Го-Сиракава засмеялся. Киёмори мог бы посмеяться и погромче, но, сдерживая себя, с серьезным видом продолжал:
— Такой был сон. Но должен признаться, Токико лучше толкует сны.
— Понимаю, что ты имеешь в виду, Киёмори. Хватит, хватит…
— Я рад, что вам ясно значение божественного послания. Но разрешите добавить еще одно слово. Пусть между отцом и сыном будет мир.
При этих словах Го-Сиракава отвел глаза.
— Да, Киёмори, я принимаю твои слова к сердцу. Тебе не надо беспокоиться. Император — мой сын, и у меня нет причин ненавидеть его.
Тем не менее вскоре после этого, в октябре, император Нидзо приказал двум высокопоставленным придворным, фаворитам своего отца Го-Сиракавы, оставить их должности при дворе, и, несмотря на всевозможные догадки и слухи, достоверные причины этого остались неизвестны. Как ни странно, Го-Сиракава, который при обычных обстоятельствах выразил бы протест, хранил полное молчание.
В марте следующего года император Нидзо отозвал из ссылки придворного Цунэмунэ, которого изгнал Ги-Сиракава после одной из прежних войн.
В 1165 году, три с половиной года спустя после поездки в Ицукусиму, Киёмори оставался поглощен стремлением превратить Оваду в большой морской порт и центр торговли с Китаем. Он очень изменился за минувшие годы — созрел и помудрел. Каждую свободную минуту Киёмори теперь проводил с Бамбоку, старательно впитывая его житейский опыт. Он постоянно совещался с торговцем, составлял и переделывал планы и наконец пришел к выводу, что Оваде пока достаточно только хорошей гавани. «Но у меня нет возможности самому осуществить такой проект», — признался он Бамбоку. Впрочем, Киёмори мог ожидать помощи со стороны Го-Сиракавы. Но, так как оба императора искали военной поддержки со стороны хозяина Рокухары, тот ухватился за этот шанс и стал ходатайствовать перед Нидзо о двух одолжениях. Первое — передача Киёмори прав на императорские владения Фукухары в Оваде — было оказано ему почти незамедлительно. Другое — о выделении средств на завершение строительства гавани в Оваде — император оставил без внимания. Нидзо и его советники с улыбкой смотрели на фантастический проект Киёмори. Чтобы воин, Хэйкэ, вел успешную торговлю с иностранцами, казалось просто абсурдным. Место для строительства дома в Фукухаре — это понятно. Но Киёмори, однако, не был обескуражен и исполнился даже еще большей решимости добиться осуществления своего плана.
Между тем и Го-Сиракава не спешил вкладывать деньги в овадский проект. Он был обеспокоен распространившимися в придворных кругах слухами, что Киёмори гавань в Оваде нужна не для торговли с Китаем, а как база для флота военных кораблей, который глава дома Хэйкэ, видимо, рассчитывает создать.
В том же самом году во время июльского зноя молодой император Нидзо, который некоторое время болел, довольно неожиданно умер. Похороны состоялись ночью 27 июля в храме Кориудзи, к северу от столицы.
Глава 41.
После смерти императора
Вдалеке время от времени громыхал гром, а трава в долине повяла от горячего летнего солнца. Несмотря на жару, огромные толпы стеклись из столицы и даже отдаленной Кинугасы, расположившись вдоль маршрута траурного кортежа императора Нидзо.
— Боюсь будет дождь, Ёмоги.
— Нет ли тут дерева, под котором можно было бы укрыться? О, смотрите, народ начинает расходиться!
— На холме у рощи стоит храм.
Асатори и Ёмоги побежали в направлении храма, где уже многие укрылись.
Прошло четыре года с тех пор, как Ёмоги, вопреки советам Асатори, оставила Токиву. Не успел Асатори в полной мере осознать, что происходит, Ёмоги пришла и стала жить с ним как жена, и он в конце концов согласился на это и скоро привык к своей роли мужа.
— Ой, как я боюсь! — вздрагивала молодая женщина, с каждым раскатом грома прижимаясь к плечу Асатори.
Говорили, что императорский кортеж в тот же вечер прибудет в храм на холме Фунаока.
К концу второй половины дня небо начало наполняться зловещим сиянием, потом из тяжелых облаков над холмом стали вылетать ослепительные вспышки молнии, и пришедшая в ужас толпа смотрела на это страшное зрелище, как будто видела в нем знамение.
— Эй, вы, сейчас же разойдитесь! Это место нам понадобится на закате, — поступил приказ, и на территорию храма вступил строй всадников, которые начали выпроваживать укрывшихся здесь людей. Услышав, что это воины дома Хэйкэ из Рокухары, толпа рассосалась, спустившись по склону холма, на котором стоял маленький храм.
На западе тучи вдруг почернели, как будто наступала ночь, и на окружающие деревья обрушились тяжелые капли дождя.
— Эй, внутри ограды осталось еще несколько человек. Выгоняй их! — приказал молодой воин, поворачиваясь в седле.
Несколько человек, припав к земле, прикрылись за наскоро устроенной матерчатой ширмой у основания колонны. К ним подошла группа воинов. Они начали срывать ширму, повторяя приказы убраться находившимся за ней людям. Четыре или пять ярко одетых женщин и мужчина-слуга быстро вскочили со своих мест, лишь пожилая женщина, распластавшаяся на соломенном тюфяке, осталась лежать без движения.
— Кому-то нехорошо? — участливо спросил, слезая с лошади, молодой офицер. Он дал нетерпеливым воинам сигнал отойти.
Испуганный слуга ответил:
— Да, наша хозяйка перегрелась на жаре, и по дороге ей стало плохо. Мы принесли ее сюда и пытаемся привести в чувство. Мы унесем ее, если вы дадите нам немного времени.
— Нет, подождите. Оставайтесь здесь, пока ей не станет лучше.
— Правда, господин?
— Конечно, не должна же она промокнуть… Сейчас я посмотрю, нет ли у меня для нее какого-нибудь лекарства, — сказал офицер, но, порывшись в своей одежде, ничего не обнаружил. — Откуда вы, женщины? — спросил он.
— Мы из «веселого квартала» в Хорикаве.
— Видимо, танцовщицы, — определил офицер, еще раз бросив взгляд на молодых женщин. — И вы проделали весь этот путь только ради похорон?
— Да, — ответила одна из танцовщиц постарше. — Наша хозяйка, Тодзи, настояла на том, чтобы прийти сюда и отдать последние почести, и вот что случилось. Я не знаю, что нам теперь делать.
— Я достану вам повозку с волом. Лучше увезите больную домой.
Офицер послал воина за повозкой. Тем временем женщина, которая лежала на тюфяке, застонала от боли.
Асатори, который наблюдал за всем этим с некоторого расстояния, больше не мог сдержать себя при виде мучений больной и направился обратно к воротам. Он взглянул на страдающую женщину, потом подбежал к Ёмоги:
— Ёмоги…
— Что такое?
— Я хотел бы что-нибудь сделать для этой бедной женщины.
— Ты думаешь, она в опасности?
— Ничего серьезного, на нее просто подействовала жара. Я бы мгновенно улучшил ее состояние. А ты лучше оставайся здесь, Ёмоги.
Лекарь опять направился к воротам храма. При звуке шагов люди, стоявшие вокруг больной женщины, взглянули на приближающегося Асатори с некоторым раздражением, но его доброжелательный вид и заверения в том, что он — лекарь, развеяли их недовольство. Молодой офицер тоже приветствовал Асатори. Тот, молча осмотрев женщину, пощупал ее пульс и после этого начал лечение. Асатори сделал больной иглоукалывание. Затем высыпал себе в ладонь несколько таблеток и обернулся к танцовщицам:
— Одна из вас возьмите их, разжуйте и пропихните больной между губ.
Девушки, однако, сразу подались назад. Потом одна из них подтолкнула ту, что помоложе, к Асатори, при этом говоря:
— Гио, ты должна это сделать. Ты всегда была Тодзи как дочь, ты ее любимица.
— Пожалуйста, если это все, что вы от меня хотите, — ответила молодая девушка, Гио, быстро развязывая шнурки своей широкополой шляпы и откладывая ее в сторону.
Она подошла к Асатори, протягивая нежную, полупрозрачную руку. Ее ладонь была повернута кверху, чтобы принять несколько мелких, жемчужного цвета шариков, когда Гио вдруг воскликнула:
— Вы!
— Асука! Неужели это и вправду ты?
Маленькие шарики исчезли у нее между пальцев.
— Так не годится! — вскричал Асатори.
Опасаясь, что другие могут его услышать, он быстро высыпал еще несколько таблеток из своей сумки и тихо сказал:
— Теперь сразу же дай ей их… Открой женщине рот — и немножко воды.
Тем временем прибыла повозка с волом, а молодой офицер пошел садиться на лошадь, поручив одному воину сопровождать больную.
— Теперь кладите ее на повозку. Танцовщицы, тоже садитесь туда. Дайте я еще раз взгляну на женщину. Судя по цвету лица, ей, кажется, намного лучше. — И всадник ускакал, сразу пустив лошадь в галоп. За офицером двинулись его подчиненные.
После этого танцовщицы повернулись к воину, который должен был сопровождать их. Одна из них сказала:
— Нам очень повезло, что мы встретили такого доброго воина. Кто он такой?
Воин ответил:
— Он только недавно приехал в столицу из Кумано. Это Таданори, брат господина Киёмори, офицер Полицейского ведомства.
Девушки пристально всматривались в удалявшуюся фигуру, повторяя:
— Брат господина Киёмори!
Прежде чем взобраться на повозку, молодые женщины хотели было поблагодарить лекаря, но выяснилось, что он уже ушел.

Ливень скоро прекратился, и Таданори с вымокшими доспехами на лошади, от которой шел пар, прибыл на холм Фунаока. Когда он подскакал, офицер, командовавший стражниками на восточной стороне холма, резко обратился к нему:
— Таданори, где вы были?
— Как вы приказали, я расчищал маршрут.
— Очень хорошо, почему так долго?
— По дороге нам встретилась больная женщина, и пришлось искать для нее повозку с волом.
— Не ваше дело заботиться о больных. Пусть эти люди смотрят за собой сами.
— Да, господин.
Таданори спокойно отнесся к выговору, хотя и сконфузился при мысли о своей неопытности и отсутствии столичного лоска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76