Разве страна казахов, цельность ханства не важнее всего на свете?..Сразу после битвы при Алтын-Эмеле послал он своего брата Жолбарса к китайскому богдыхану. Он знал, что в Китае идет междоусобная война, и трудно было найти лучшее время для договора. Титул князя получил он от императора Хун Ли, а кроме того соболью шубу, шелковые ковры невиданной раскраски и многое другое. Даже личный императорский календарь был послан ему из Пекина, чтобы казахи знали о китайской культуре и отсчитывали время по шуршутскому счету.А через два года, в 1758 году по российскому счету, подавив кашгарцев и казахов в Синьцзяне, китайские войска опять полезли в Казахскую степь. На это раз они спустились с Тарбагатайских гор и опустошили всю степь до Голубого моря. Как в «годы великого бедствия», бежали от них все приграничные аулы. И так много было шуршутов, что не осталось ни травинки на земле. Наверно, не только лошади, но и сами шуршуты ели эту траву и глодали кору с деревьев…Аблай выступил против них, и на Аягузе произошла большая битва. Снова, не желая перемалывать свое отборное войско, отступил он, а в прикрытие оставил батыра Малайсары. Погиб великий батыр Малайсары, как погиб Баян-батыр. И сейчас стоит там песчаная гора под названием Малайсары.Но не добились от хана шуршуты, чтобы он порвал связи с Россией. Он стал отходить все дальше в степь, заманивая дракона туда, где словно львиные когти в мягких подушках стояли русские крепости. Однако дракон понюхал воздух и стал уползать обратно за горы…Нет, в этой стороне нечего было делать дракону, и в том же году громадная стовосьмидесятитысячная китайская армия была собрана на синьцзянских рубежах. На этот раз шуршуты нацелились сразу на всю Среднюю Азию, благо российскому льву не было пока ни повода, ни возможности вмешаться в это дело. И сразу забыты были все неисчислимые вековые обиды. Хива, Коканд, Бухара и Афганистан при поддержке всего мусульманского мира стали готовиться к отпору. Словно горячий ветер, пронеслась весть о священной войне против шуршутов — газавате. По законам веры ни Аблай, ни хан Младшего жуза Нуралы не могли остаться в стороне от этого призыва.Хан Нуралы сразу же сослался на прямую зависимость от России, которая не воевала с Китаем. До Младшего жуза далеко было шуршутам. Но и Аблай нашел себе оправдание, чтобы не присоединиться к газавату. Во-первых, он тоже зависим от России и не смеет без ее согласия вступать в большие войны. Во-вторых, только недавно целых тридцать аксакалов во главе с Одаршыбием от имени Аблая преподнесли в подарок китайскому императору тридцать белых аргамаков, и тот признал Аблая «главой всех казахов», и теперь неудобно выступать против богдыхана, ибо это будет нарушением данного слова. На самом же деле хан Аблай, по примеру предков, не относился серьезно к любым договорам, тем более написанным на бумаге. Его глубоко беспокоила коалиция среднеазиатских ханств во главе с афганским воителем Ахмет-ханом. Семьдесят тысяч всадников собрал Ахмет-хан между Ташкентом и Самаркандом, и кто его знает, куда может двинуться это войско, если не произойдет стычки его с шуршутами. Что могли противопоставить такой армии обескровленные за десятилетия бедствий и непрерывных войн казахские кочевья! Ничего плохого не произойдет, если шуршуты потреплют сейчас претендующих на туркестанские города кокандских и прочих эмиров. Правда, и шуршутское соседство на юге нежелательно, но опять-таки выручит двойное подданство. Коль обнаглеют шуршуты, рыкнет российский лев. Русские крепости ведь не только в Казахской степи, а и дальше на восток, вдоль всей китайской границы, до самого Великого океана.А пока что хан Аблай отправил очередное большое посольство в Петербург к царице Екатерине Второй во главе с сыном Тугумом с просьбой об утверждении его ханом трех жузов. Хоть и поднят он был аксакалами на белой кошме, и выкупали его по всем правилам в молоке белых кобылиц, но российская царица с достойной любого тюре мудростью никак не хотела признавать его в этом значении. И дело было не только в том, что многие родовые вожди Младшего и Большого жузов противились единовластию Аблая, но прежде всего потому, что царскому правительству в преддверии дальнейших событий выгодно было иметь дело с ханами каждого жуза в отдельности. Строптивый и самовластный, Аблай, получи он полную власть в степи, явно стал бы выказывать неподчинение и ставить свои условия. Уже сейчас, хоть и не утвержден он был официально, не только все степные певцы-жырау, но и многие царские пограничные чиновники считали его главным ханом казахов. * * * Аблай спал крепко в эту ночь и встал рано. Все та же конрадка сидела на краю ложа у стены юрты, поджав ноги. Глаза ее стали еще больше. Распущенные волосы, длинные и густые, закрывали всю ее фигурку в белой рубахе. А лицо из-за этих волос и темных глаз казалось еще белее рубахи.— Ты что-нибудь хочешь от меня? — спросил хан.— У меня одна только просьба…— Говори!— Не убивайте моих братьев!..— Что же, кто остался в живых, пусть живет…— Они ошиблись, не послушались вас… Теперь они никогда больше не станут этого делать!— Да, это так! — усмехнулся Аблай.Откинув голову, он долго смотрел в светлеющее небо сквозь круглое отверстие в потолке… Вчера он жестоко наказал некоторых строптивых конрадовцев, пытавшихся сбежать из-под его власти. А сейчас предстоит испытание: как поведут себя остальные конрадовцы, а вместе с ними уйсуни, джалаиры, дулаты, албаны, суаны и прочие племена и роды Большого жуза. Почувствовали ли они железо его руки и согласны ли считать его главным ханом. Подавляющие большинство их сейчас в его войске, которому предстоит сразиться с вечными врагами — кокандскими эмирами, которые всячески переманивали их на свою сторону. Что преобладает в них — чувство всеказахской общности или станут они, как вода, переливаться из одного кувшина в другой…— Птицы никогда не бьют тех, кто возвращается в стаю… — тихо сказала конрадка, словно угадав его мысли.— Это смотря какие птицы!.. — глухо сказал Аблай. — Есть птицы — орлы, а есть вороны!— Есть лебеди…Аблай покосился на нее и, больше не сказав ни слова, встал и вышел из юрты. Остановившись на пороге, хан посмотрел в посветлевшее небо. «Давно что-то не видел я лебедей в степи!» — подумал он и решительным взмахом руки подозвал телохранителя.— Есть ли новости от гонцов?— Да, они начинают возвращаться!Аблай посмотрел в сторону горы Каратау. Там, у подножия, видны были небольшие группы всадников, с разных сторон направляющихся к ханской ставке. На всем скаку ворвалась в аул чья-то сотня джигитов, и, когда осела пыль, Аблай радостно кивнул головой. Это были кипчакский батыр Мандай и кереец Жабай-батыр. Оказалось, что они еще не уехали на родину, а гостили у здешних родственников. Услышав «аттан», они примчались к Аблаю.— За Бухаром-жырау послали? — спросил Аблай.Телохранитель на миг замялся, и хан Аблай нахмурился. Все хуже и хуже становились отношения у него с некогда преданным ему душой и телом вещим жырау. Вчера в знак протеста против его расправы с конрадовцами жырау, не попрощавшись, уехал из ставки…Опять заклубилась пыль на востоке. К ханской юрте подлетел очередной гонец, спрыгнул с коня, встал на колено:— Мой повелитель-хан, лишь четыре или пять сотен рода джалаир готовы выступить…— А остальные?— Собирают свои юрты, чтобы уйти от кокандцев!— Те же вести пришли и от других родов Большого жуза, мой хан! — сказал порученец.— Куда же они собираются?— В сторону Алакуля.— Значит, под шуршутские мечи!… — в сердцах крикнул Аблай.Однако к полудню стало ясно, что не все обстоит уж так плохо. Как ни были обижены на Аблая многие роды, кокандцы и шуршуты все равно были страшнее. Вскоре доложили, что аксакалы родов албан и суан дали обещание к полудню привести все свое ополчение под белое знамя Аблая. Потом прискакал гонец от рода дулат с известием, что пять тысяч воинов этого рода уже на марше в сторону ставки, и ведут их батыры Бокей и Садыр. В верности Елчибек-батыра хан Аблай не сомневался.— Сколько осталось виновных из племени божбан? — спросил повеселевший хан.— Пятерых зачинщиков ухода из-под твоей руки мы бросили меж лошадьми, мой повелитель-хан. Еще двенадцать ждут твоего решения, сидя в колодках…— Отпусти их!Через несколько минут отпущены джигиты божбановцы, потирая натертые колодками руки, побежали к своим юртам.— О великодушный хан!.. О сама справедливость! — хором запели поодаль аксакалы племени божбан.«Это они славят меня, потому что предварительно я привязал к конским хвостам пятерых, — подумал Аблай. — А если бы отпустил их всех, не пролив крови, они бы проклинали меня!»Вдруг он услышал негромкий зов: «Джаныбек!.. Каныбек!..» Это, выйдя по ту сторону юрты, звала своих уцелевших братьев красавица конрадка. Два освобожденных джигита задержались, несмело подошли к ней, о чем-то спросили. Потом заторопились…«Ох, кажется, напрасно отпускаю я этих…» — подумалось Аблаю, но он тут же забыл об этом. Вспомнить ему пришлось через неделю, когда он убедился, что жестокость лишь загоняет ненависть внутрь и плодит таких врагов, которые сами не рождаются…А пока что нужно было браться за дело. Воспользовавшись тем, что Аблай не присоединился к газавату, кокандские эмиры захотели покончить с ним раз и навсегда. Право теперь было на их стороне. Никто из мусульман под угрозой вечного проклятия и смерти не вправе теперь помогать ему, хану Аблаю. Но в Казахской степи всегда были свои древние законы, которые оказывались сильнее приказов наставников веры. Вот и сейчас большинство родов Большого жуза скачет со всех сторон под его знамя, несмотря на истошные призывы со всех минаретов Коканда, Бухары и Самарканда.— Эй, Турумтай-шабарман! — крикнул Аблай.К нему подлетел самый расторопный его гонец со светлыми глазами и ярко-рыжими бровями:— Слушаю, мой повелитель-хан!— Снова скачи в аулы родов джалаир и поторопи их. Скажи, что как бы после кокандских эмиров не пришла пора биев-джалаировцев!..— А если будут молчать?— Вот моя плеть… Брось им ее тогда и скачи назад!Гонец ускакал.Все оживленней становилась степь. Отсюда, с возвышенности перед горами Казыкурт, она была видна на добрых сто верст вокруг. Уже несколько раз поворачивал хан Аблай голову к северу, явно с нетерпением ожидая кого-то. И все окружающие знали, в чем дело, Аблай ждал Бухара-жырау…Хоть и был престарелый жырау сыном некогда прославленного батыра Калкамана, на всю его жизнь не было у него никакого добра. Ему не раз дарили богатые шубы, но старик тут же передавал их соседям, а сам упорно ходил в старом халате. Зимой это была такая же старая шуба, в какой обычно ездили самые бедные табунщики. Не имеющий ни кола ни двора, он всю жизнь проездил от кочевья к кочевью, радостно встречаемый всеми людьми от мала до велика. Уже много лет он во всем поддерживал Аблая, не стесняясь говорить ему правду при всем народе. Однако последние годы прославленный жырау все чаще и чаще говорил о жестокости и несправедливости многих ханских решений. Все реже являлся он к ханской ставке, и это заботило Аблая больше всего. Он понимал, что голос старого жырау — это голос импрама, безликой массы, которая тем не мене все хорошо понимала и высказывалась песней жырау.Когда-то жырау корил хана за союз с Россией. Потом, поняв, что этот союз уже много лет спасает казахские кочевья от шуршутской угрозы, старый жырау еще больше привязался к Аблаю, считая его новым ханом-объединителем. Но для достижения своих целей Аблай начал лить все больше крови, и Бухар-жырау теперь чуждался хана. Вчера Аблай пошел на крайность. Пятеро джигитов, пожелавших уйти из-под ханской руки, были разорваны лошадьми на части. Бухар-жырау не мог не знать об этом. Накануне, чтобы задобрить певца, Аблай приказал отогнать к нему один косяк своих лучших белых коней. Он знал, что хорошие кони были слабостью старого жырау. И вот сейчас этот взбалмошный и непослушный старик, от одной песни которого меняется настроение у всех трех жузов, приближался к его ставке во главе небольшой группы всадников..Еще за версту приметил Аблай, что Бухар-жырау едет на старом своем гнедом коне. Это было великое пренебрежение ханским подарком, которое говорило о многом. Обычно жырау еще издали трогал струны домбры и запевал что-нибудь задорное. Но тут он подъехал при всеобщем молчании, тяжело слез с коня, подошел и поклонился:— Здравствуйте, хан Аблай!— Здоров ли, мой жырау?.. Какова была твоя дорога ко мне?— Ее мне застилали слезы, повелитель-хан!— Тебе не нравится, что я наказал строптивых?— Скоро вся степь покажется тебе строптивым, хан Аблай!— Что же бы сделал ты на моем месте, мудрый старик?!— Хотя бы расспросил людей, почему они захотели оставить родные края… Помни, Аблай, что одной кровью не склеишь ханства. Слишком недолговечен этот клей!— Ты, кажется, учишь меня управлять людьми!— Нет, не ради это я приехал, но помочь тебе кое в чем смогу…— В чем же?— Помогу удержать людей на родине. Слишком тяжелые тучи собрались сейчас над ней!— Что же, приму и на этот раз твою помощь, мой жырау!..К вечеру в двенадцатикрылой ханской юрте собрался военный совет. Все стало ясным к этому времени. Прискакали со своими донесениями многочисленные ертоулы, отправленные в сторону врага. Кокандские эмиры давно уже вели переговоры с китайскими военачальниками, а пока что свою основную часть общего среднеазиатского войска направили в сторону степи. Это было только на руку шуршутам, и они всячески подталкивали молодого кокандского хана в этом направлении.Кокандское войско по численности было в несколько раз больше того, что мог сейчас выставить Аблай, но оно было разнородно и явно уступило казахской коннице в боевой подготовке. К тому же в кокандских отрядах было немало казахов, которые с явной неохотой выступали против своих братьев. Решено было, что основные силы казахского ополчения из Большого жуза во главе с батырами Бокеем, Сагиром и Джабаем завяжут бой с кокандцами на реках Арыси и Бадаме, заманивая их подальше в степь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42