https://wodolei.ru/catalog/vanni/Estet/
По всей степи прокатилась весть о том, что славному батыру готовятся снести голову…На этот раз Жиенбет-жырау сам пришел в ханский дворец. Так было принято в степи, что признанный певец имел право прийти к хану в любое время. Тем более это было дозволено Жиенбету — вещему певцу покойного хана Тауекеля. Ждать уже не приходилось, потому что на главной площади Туркестана, напротив ханского дворца, все было готово для казни батыра Жолымбета. Понимая, что могут произойти волнения, хан Есим приказал своим телохранителям оцепить площадь…— Добро пожаловать, великий певец! — сказал с нескрываемой насмешкой молодой хан, сразу понявший, зачем приехал жырау. — По всему видно, что ты очень спешил. Все ли во здравии на твоей родине?..Ни слова не ответил гордый жырау хану, лишь взял домбру и запел:
Там, где власть порождает одну лишь жестокость, В страхе прячется мудрость, мой хан… Нет, не к добру приносишь ты своим чувствам В жертву батыра… Вспомни, что ты — хан, А тигроподобный Жолымбет не одинок на свете. Род Бай-улы с двенадцатью ветвями за его спиной, И каждая ветвь затоскует по убитому тобой батыру!.. Если же плачешь ты по своей части добычи, То мы возместим тебе втройне твою часть. В остальном мы надеемся только на Бога!..
Даже молодой и горячий Есим-хан понял, какая угроза таится в словах жырау.— Ты хорошо поешь, мой жырау, но надо бы раньше поздороваться! — сказал он.Жиенбет преклонил колено, как воин:— Здоровья и благополучия тебе и нашему большому ханству, мой повелитель!Глаза Есим-хана сверкнули:— Ладно, мой жырау… Дарю тебе жизнь батыра Жолымбета!— Славлю твою ханскую мудрость, мой повелитель! — сказал с облегчением жырау. — Сейчас ты показал всей степи, что недаром подняли тебя на белой кошме. «Есим» назвали тебя при рождении, что означает «мудрость». Значит, родители твои не ошиблись в выборе имени. Самая высокая ханская смелость и заключается в том, чтобы не бояться быть мудрым!Да, именно таким был этот «Большой Есим», как называли его в народе, — достаточно умным, вспыльчивым, но отходчивым. Таким он и остался в песнях жырау.— Зачем ты рассказал об этом, жырау? — спросил Аблай, когда вещий певец закончил свой рассказ о Есим-хане.— Может быть, завтра поймешь ты это! — загадочно ответил Бухар-жырау.— Но завтра праздник в честь моего сына.— Тот, кому дана власть, и в праздники должен оставаться мудрым!И вот наступило утро…Аблай продумал каждый поворот предстоящего праздника, каждый свой жест и слово, которое он скажет на нем. В просторном черном плюшевом кафтане, наброшенном на плечи, в собольей шапке, он вышел из своей личной юрты и без прищура посмотрел на чистое солнце. Погода благоприятствовала празднику. Окинув взглядом живописные окрестности, Аблай уже сделал шаг к почтительно застывшему юноше с медным кумганом в руке и расшитым полотенцем на плече, но вдруг насторожился и застыл, как коршун, увидевший добычу.Два всадника на взмыленных конях вылетели из оврага за горой и полетели наискосок, словно кобчики, едва касаясь верхушки трав. Потом они круто повернули к белым юртам, и донеслось извечное степное: «Тревога!.. Враг идет!»На подходе они разделились. Один из всадников, с простой белой повязкой на голове, поскакал к туленгутам, а другой, в белом верблюжьем чекмене и капюшоне, осадил коня у самых ног Аблая. Соскочив с коня, он откинул капюшон и встал на одно колено. Это был совсем молодой джигит с красивыми густыми усиками над ярко очерченным ртом.— Пять тысяч аргынских всадников уже в переходе отсюда! — закричал дозорный-ертоул.— Слышал ли ты их разговоры? — спросил Аблай, даже не шевельнув бровью.— Да, мой султан… Они злы, как одичавшие собаки. Говорят: «Едем, чтобы отсечь голову Аблая за смерть Ботахана!»— Кто их ведет?— Бекболат-бий — старший сын Каздаусты-Казыбека.— А где сам великий бий?— Они говорили между собой, что он болеет с самой весны. Чем болеет, я из камышей не расслышал. Они лишь сказали, что сделался он «весом с копыто тулпара». Зато Бекболат полон гнева и торопит их!..— Если ускорят они свое движение, то когда их можно ожидать здесь?— К полудню! С ними еще этот…Ертоул потупился, не решаясь говорить.— Кто!.. Говори, ертоул!— Батыр Олжабай со своим приемышем Котешем-жырау…Султан Аблай невольно повернул голову. О, это уж серьезно, если правдолюбец Олжабай с ними!.. Батыр Олжабай из рода каржас прославился тем, что, дожив до сорока, так и не мог окончательно решить: кем ему стать — батыром или жырау. Собственно говоря, он уже добрых двадцать лет был одним из самых храбрых батыров Среднего жуза, и не было ни одной серьезной битвы с джунгарами, в которой бы он не участвовал. Но, кроме того, Олжабай знал наизусть все степные сказания от времени легендарного Коркута до наших дней. Полстепи мог проскакать он на своем пегом иноходце, если узанавал, что в каком-то ауле появился новый интересный сказитель-жырау. Речь его была пересыпана примерами из древних былин и сказаний, а каждое слово — свое, казахское, или арабское, персидское, русское — он проверял на слух, многократно повторяя и находя древние, общие для всех народов звучания. Больше всех других подтверждал он принятое в степи мнение, что аргынов издревле тянет к науке и искусству.Но так уж сложилась жизнь Олжабай-батыра, что лишь только брал он в руки домбру, чтобы сложить что-нибудь самому, как прилетал на взмыленном коне какой-нибудь джигит и уведомлял что джунгары опять набежали на соседнее кочевье и родственники просят его помощи. Отказать в таких случаях батыр не мог. А каждое лето он с другими воинами вливался в постоянный отряд Аблая, с которым совершал длительные походы против джунгар. Когда молодой Аблай попал в плен, Олжабай отбился от насевших на него трех джунгар и ускакал в степь.Однако, несмотря на возраст, батыр Олжабай всем и каждому говорил, что скоро забросит свой меч-алдаспан и станет ездить по степи как простой жырау. А пока что он свою любовь к искусству выражал тем, что покровительствовал и помогал всем большим и малым жырау на две тысячи верст вокруг. При нем всегда проживал какой-нибудь способный подросток, который вскоре обязательно становился известным жырау. Вот и теперь с ним живет сирота-приемыш Котеш, который своим звучным пением и хорошей памятью затмевает уже многих видных сказителей.Возможно, за свои чудачества или за великую любовь к правде и справедливости в любом казахском ауле этот высокий, стройный батыр с опущенным до плеч черным айдаром и всегда задумчивым лицом вызывал к себе невольно почтение. Верным помощником был он всегда султану Аблаю в битвах с джунгарми, и слово его вдохновляло людей. И вот теперь Олжабай-батыр идет сюда с теми, кто хочет крови Аблая!Это, наверно, и привело Аблая к необычному решению.Аблай кивнул головой, подошел к прислужнику и подставил руки под чистую сверкающую струю подогретой воды. Помывшись, он обтер полотенцем руки, шею, лицо, бросил использованное полотенце на дощатый помост и круто повернулся к своему слуге, ожидавшему приказаний:— Бей в дабыл! Все, кто называет себя мужчиной, пусть через время, равное дойке кобылы, будут здесь!В тот же миг два здоровенных полуголых джигита ухватились за деревянные колотушки на длинных ручках и принялись равномерно ударять ими то в громадный, до отказа надутый воздухом бычий желудок, висящий на шесте, то в два небольших барабана-даулпаза. Время было военное, и боевые кони у джигитов были всегда привязаны к главному поясу юрты или, стреноженные, паслись неподалеку. Надеть оружие и вскочить на них было делом нескольких минут. Послышался молодецкий посвист, заклубилась пыль со всех сторон, женские встревоженные голоса отозвались из-за юрт. * * * Эта была не случайная тревога. Как и бывает чаще всего среди кочевников, распря произошла тоже во время праздника. Люди племени каракесек справляли богатую тризну по одному из своих вождей. Как повелось издавна, на тризну съехались многие знаменитые люди всех трех жузов. Среди них был, конечно, и Аблай со своими лихими туленгутами.Все было как водится: конная байга, борьба палванов «казакша —курес», стрельба из лука по мешочку с золотом, а в самый разгар пиршества возле Аблая оказалась толпа остроязычных народных шутов-скоморохов, без которых не обходился ни один праздник в степи.— А что сделал бы султан, если бы сбили с него шапку? — весело закричал один из них.— Не успела бы она долететь до земли, как слетела бы и голова того, кто решился бы на это! — ответил другой.— А я решусь!И с этими словами скоморох-шаншар взмахнул плетью и как бы невзначай сбил с Аблая шапку. Султан и ухом не повел.— Правду говорят, что в большом пиру большое опьянение! — сказал он, так и не подняв шапки.Зато когда в следующем году царский генерал Киндерман устроил первую ярмарку в только что отстроенном городе при урочище Кзыл-жар, названном вскоре Петропавловском, и на нее прибыла большая группа людей из племени каракесек, султан Аблай, которому принадлежали здешние места, велел задержать двух единоплеменников оскорбивших его некогда скоморохов, а именно Жаная и Ботахана. Люди вспомнили, что эти двое смеялись особенно громко над униженным султаном.— Но ведь эта была обычная шутка — пробовали урезонить султана приближенные и друзья. — Покажи широту характера и понимание смешного, наш султан!— Горе султану, который понимает шутки! — ответил очень серьезно Аблай и велел бросить одного из задержанных, Ботахана, в вырытую специально для этого могилу.Несколько дней пролежал в могиле, откуда нельзя было вылезти, Ботахан, а когда Аблай пришел и сказал, что тот может «вылезти из могилы», оскорбленный и униженный Ботахан ответил: «Человек, однажды попавший в могилу, никогда не выходит оттуда». И с этими словами он вспорол себе ножом живот.И вот теперь все мужчины племени бесмейрам сели на коней, чтобы отомстить за своего земляка. Ертоул Аблая не успел увидеть всего. По дороге к бесмейрамцам примкнуло еще несколько групп обиженных в разное время Аблаем простых людей из других племен, и приближающийся отряд насчитывал не менее пяти тысяч всадников. Все они горели жаждой мести.Триста джигитов выстроились на майдане перед султанской юртой. Это и было войско Аблая. Правда, все джигиты были закаленными воинами, потому что не проходило года для них без войны. Но разве совладать небольшому отряду с целым войском? И тогда Аблай сказал:— Мы уходим…Сразу зашумели старики, женщины, дети:— А что же будет с нами? Куда мы денемся от гнева Бекболата и его людей? Горе нам!..— А вы угощайте гостей бесбармаком и кумысом, — Аблай указал на дымящиеся в стороне котлы. — Вон сколько наварено всего. Как-никак, а все мы — родичи. Нехорошо встречать родственников без угощения!.. * * * О, это был ход, достойный Аблая! Нет, он и не думал позорно бежать. Все оставлено было на своем месте. Так же величественно, как и прежде, стояли белоснежные юрты. Постельные принадлежности и домашняя утварь были опрятно убраны, как перед гостями. В огромных котлах варилось жирное мясо. Весь скот находился при ауле, а не на пастбище. А в ауле ожидали врагов лишь дряхлые старики, женщины и дети…Знал людей султан Аблай! Разъяренная толпа, которую представляло из себя подошедшее войско, при виде мирного аула сразу же умерила свой пыл. Как и везде, нашлись мудрые люди, которые объяснили происходящее как добровольное признание своей вины султаном Аблаем. Усталые, проголодавшиеся джигиты обрадовались гостеприимству и быстро подружились с варящими мясо жителями аула. У кого же поднимется рука на тех, кто встречает тебя вкусной едой и улыбкой!А когда джигиты утолили первый голод, на окраине аула слез с коня султан Аблай. С ним был только его соратник из племени балта-керей батыр Турсунбай. Один из врагов-гостей, двоюродный брат погибшего Ботахана знаменитый стрелок Капан-мерген, установил свой шити-мултук, то есть «мушкет с сошками», и начал прицеливаться. Но тут прогремел голос Бекболата:— Дело об убийстве свободного казаха решается обществом!.. И Капан-мерген нехотя встал с колена.А султан Аблай медленно шел через толпу, приветствуя, как положено, всех знакомых. Если учесть, что в степи люди на тысячу верст вокруг знают друг друга в лицо, то незнакомых ему людей здесь не было…И вдруг из толпы выскочил парень с украшенной перьями филина домброй и громко запел:
О Ботахан, безвинная жертва, спроси у убийцы, За что на тебя обрушил он свой неправедный гнев? Мой султан, поскандаливший со своими подданными, Мы пришли, чтобы кровью твоей омыть наше горе! И вот догорает построенный тобой дом, Аблай… Но, прежде чем заплатишь за все, отвечай: В чем провинилось перед тобой племя мейрам?… Что убил одного, а другой у тебя в неволе?.. На суд приведи ты оставленного тобой в живых Жаная. Или дети твои останутся сиротами, а жены — вдовами!..
Это пел Котеш-акын из племени суюндик, и песня его сохранилась в веках. Семнадцать лет всего исполнилось ему, и большой честью для него было выступить от имени народа с обвинением старого султана Аблая.Здесь же, на майдане, в окружении многотысячной толпы, начались речи биев, представляющих стороны. Аблай без препирательств признал свою вину и, как простой смертный, заплатил за смерть Ботахана как за смерть трех взрослых мужчин — три раза по девять голов разнородного скота, коров, коней и овец, трех белых верблюдов и боевого аргамака под седлом с расшитым серебром кафтаном для наследника убитого. Поспорившим между собой — убивать ли сразу или не убивать Аблая — батыру Бекболату и стрелку Капан-мергену султан подарил по аргамаку из своего личного табуна и по собольей шубе с собственного плеча. После этого старшины всех присутствующих родов и племен сели за один дастархан, и началось празднество в честь обряда, совершаемого в этот день над семилетним сыном Аблая. От такого приглашения никто по закону не может отказаться…Говорят, что Аблай впоследствии не раз утверждал, что народ, как и льва, следует держать в железной клетке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Там, где власть порождает одну лишь жестокость, В страхе прячется мудрость, мой хан… Нет, не к добру приносишь ты своим чувствам В жертву батыра… Вспомни, что ты — хан, А тигроподобный Жолымбет не одинок на свете. Род Бай-улы с двенадцатью ветвями за его спиной, И каждая ветвь затоскует по убитому тобой батыру!.. Если же плачешь ты по своей части добычи, То мы возместим тебе втройне твою часть. В остальном мы надеемся только на Бога!..
Даже молодой и горячий Есим-хан понял, какая угроза таится в словах жырау.— Ты хорошо поешь, мой жырау, но надо бы раньше поздороваться! — сказал он.Жиенбет преклонил колено, как воин:— Здоровья и благополучия тебе и нашему большому ханству, мой повелитель!Глаза Есим-хана сверкнули:— Ладно, мой жырау… Дарю тебе жизнь батыра Жолымбета!— Славлю твою ханскую мудрость, мой повелитель! — сказал с облегчением жырау. — Сейчас ты показал всей степи, что недаром подняли тебя на белой кошме. «Есим» назвали тебя при рождении, что означает «мудрость». Значит, родители твои не ошиблись в выборе имени. Самая высокая ханская смелость и заключается в том, чтобы не бояться быть мудрым!Да, именно таким был этот «Большой Есим», как называли его в народе, — достаточно умным, вспыльчивым, но отходчивым. Таким он и остался в песнях жырау.— Зачем ты рассказал об этом, жырау? — спросил Аблай, когда вещий певец закончил свой рассказ о Есим-хане.— Может быть, завтра поймешь ты это! — загадочно ответил Бухар-жырау.— Но завтра праздник в честь моего сына.— Тот, кому дана власть, и в праздники должен оставаться мудрым!И вот наступило утро…Аблай продумал каждый поворот предстоящего праздника, каждый свой жест и слово, которое он скажет на нем. В просторном черном плюшевом кафтане, наброшенном на плечи, в собольей шапке, он вышел из своей личной юрты и без прищура посмотрел на чистое солнце. Погода благоприятствовала празднику. Окинув взглядом живописные окрестности, Аблай уже сделал шаг к почтительно застывшему юноше с медным кумганом в руке и расшитым полотенцем на плече, но вдруг насторожился и застыл, как коршун, увидевший добычу.Два всадника на взмыленных конях вылетели из оврага за горой и полетели наискосок, словно кобчики, едва касаясь верхушки трав. Потом они круто повернули к белым юртам, и донеслось извечное степное: «Тревога!.. Враг идет!»На подходе они разделились. Один из всадников, с простой белой повязкой на голове, поскакал к туленгутам, а другой, в белом верблюжьем чекмене и капюшоне, осадил коня у самых ног Аблая. Соскочив с коня, он откинул капюшон и встал на одно колено. Это был совсем молодой джигит с красивыми густыми усиками над ярко очерченным ртом.— Пять тысяч аргынских всадников уже в переходе отсюда! — закричал дозорный-ертоул.— Слышал ли ты их разговоры? — спросил Аблай, даже не шевельнув бровью.— Да, мой султан… Они злы, как одичавшие собаки. Говорят: «Едем, чтобы отсечь голову Аблая за смерть Ботахана!»— Кто их ведет?— Бекболат-бий — старший сын Каздаусты-Казыбека.— А где сам великий бий?— Они говорили между собой, что он болеет с самой весны. Чем болеет, я из камышей не расслышал. Они лишь сказали, что сделался он «весом с копыто тулпара». Зато Бекболат полон гнева и торопит их!..— Если ускорят они свое движение, то когда их можно ожидать здесь?— К полудню! С ними еще этот…Ертоул потупился, не решаясь говорить.— Кто!.. Говори, ертоул!— Батыр Олжабай со своим приемышем Котешем-жырау…Султан Аблай невольно повернул голову. О, это уж серьезно, если правдолюбец Олжабай с ними!.. Батыр Олжабай из рода каржас прославился тем, что, дожив до сорока, так и не мог окончательно решить: кем ему стать — батыром или жырау. Собственно говоря, он уже добрых двадцать лет был одним из самых храбрых батыров Среднего жуза, и не было ни одной серьезной битвы с джунгарами, в которой бы он не участвовал. Но, кроме того, Олжабай знал наизусть все степные сказания от времени легендарного Коркута до наших дней. Полстепи мог проскакать он на своем пегом иноходце, если узанавал, что в каком-то ауле появился новый интересный сказитель-жырау. Речь его была пересыпана примерами из древних былин и сказаний, а каждое слово — свое, казахское, или арабское, персидское, русское — он проверял на слух, многократно повторяя и находя древние, общие для всех народов звучания. Больше всех других подтверждал он принятое в степи мнение, что аргынов издревле тянет к науке и искусству.Но так уж сложилась жизнь Олжабай-батыра, что лишь только брал он в руки домбру, чтобы сложить что-нибудь самому, как прилетал на взмыленном коне какой-нибудь джигит и уведомлял что джунгары опять набежали на соседнее кочевье и родственники просят его помощи. Отказать в таких случаях батыр не мог. А каждое лето он с другими воинами вливался в постоянный отряд Аблая, с которым совершал длительные походы против джунгар. Когда молодой Аблай попал в плен, Олжабай отбился от насевших на него трех джунгар и ускакал в степь.Однако, несмотря на возраст, батыр Олжабай всем и каждому говорил, что скоро забросит свой меч-алдаспан и станет ездить по степи как простой жырау. А пока что он свою любовь к искусству выражал тем, что покровительствовал и помогал всем большим и малым жырау на две тысячи верст вокруг. При нем всегда проживал какой-нибудь способный подросток, который вскоре обязательно становился известным жырау. Вот и теперь с ним живет сирота-приемыш Котеш, который своим звучным пением и хорошей памятью затмевает уже многих видных сказителей.Возможно, за свои чудачества или за великую любовь к правде и справедливости в любом казахском ауле этот высокий, стройный батыр с опущенным до плеч черным айдаром и всегда задумчивым лицом вызывал к себе невольно почтение. Верным помощником был он всегда султану Аблаю в битвах с джунгарми, и слово его вдохновляло людей. И вот теперь Олжабай-батыр идет сюда с теми, кто хочет крови Аблая!Это, наверно, и привело Аблая к необычному решению.Аблай кивнул головой, подошел к прислужнику и подставил руки под чистую сверкающую струю подогретой воды. Помывшись, он обтер полотенцем руки, шею, лицо, бросил использованное полотенце на дощатый помост и круто повернулся к своему слуге, ожидавшему приказаний:— Бей в дабыл! Все, кто называет себя мужчиной, пусть через время, равное дойке кобылы, будут здесь!В тот же миг два здоровенных полуголых джигита ухватились за деревянные колотушки на длинных ручках и принялись равномерно ударять ими то в громадный, до отказа надутый воздухом бычий желудок, висящий на шесте, то в два небольших барабана-даулпаза. Время было военное, и боевые кони у джигитов были всегда привязаны к главному поясу юрты или, стреноженные, паслись неподалеку. Надеть оружие и вскочить на них было делом нескольких минут. Послышался молодецкий посвист, заклубилась пыль со всех сторон, женские встревоженные голоса отозвались из-за юрт. * * * Эта была не случайная тревога. Как и бывает чаще всего среди кочевников, распря произошла тоже во время праздника. Люди племени каракесек справляли богатую тризну по одному из своих вождей. Как повелось издавна, на тризну съехались многие знаменитые люди всех трех жузов. Среди них был, конечно, и Аблай со своими лихими туленгутами.Все было как водится: конная байга, борьба палванов «казакша —курес», стрельба из лука по мешочку с золотом, а в самый разгар пиршества возле Аблая оказалась толпа остроязычных народных шутов-скоморохов, без которых не обходился ни один праздник в степи.— А что сделал бы султан, если бы сбили с него шапку? — весело закричал один из них.— Не успела бы она долететь до земли, как слетела бы и голова того, кто решился бы на это! — ответил другой.— А я решусь!И с этими словами скоморох-шаншар взмахнул плетью и как бы невзначай сбил с Аблая шапку. Султан и ухом не повел.— Правду говорят, что в большом пиру большое опьянение! — сказал он, так и не подняв шапки.Зато когда в следующем году царский генерал Киндерман устроил первую ярмарку в только что отстроенном городе при урочище Кзыл-жар, названном вскоре Петропавловском, и на нее прибыла большая группа людей из племени каракесек, султан Аблай, которому принадлежали здешние места, велел задержать двух единоплеменников оскорбивших его некогда скоморохов, а именно Жаная и Ботахана. Люди вспомнили, что эти двое смеялись особенно громко над униженным султаном.— Но ведь эта была обычная шутка — пробовали урезонить султана приближенные и друзья. — Покажи широту характера и понимание смешного, наш султан!— Горе султану, который понимает шутки! — ответил очень серьезно Аблай и велел бросить одного из задержанных, Ботахана, в вырытую специально для этого могилу.Несколько дней пролежал в могиле, откуда нельзя было вылезти, Ботахан, а когда Аблай пришел и сказал, что тот может «вылезти из могилы», оскорбленный и униженный Ботахан ответил: «Человек, однажды попавший в могилу, никогда не выходит оттуда». И с этими словами он вспорол себе ножом живот.И вот теперь все мужчины племени бесмейрам сели на коней, чтобы отомстить за своего земляка. Ертоул Аблая не успел увидеть всего. По дороге к бесмейрамцам примкнуло еще несколько групп обиженных в разное время Аблаем простых людей из других племен, и приближающийся отряд насчитывал не менее пяти тысяч всадников. Все они горели жаждой мести.Триста джигитов выстроились на майдане перед султанской юртой. Это и было войско Аблая. Правда, все джигиты были закаленными воинами, потому что не проходило года для них без войны. Но разве совладать небольшому отряду с целым войском? И тогда Аблай сказал:— Мы уходим…Сразу зашумели старики, женщины, дети:— А что же будет с нами? Куда мы денемся от гнева Бекболата и его людей? Горе нам!..— А вы угощайте гостей бесбармаком и кумысом, — Аблай указал на дымящиеся в стороне котлы. — Вон сколько наварено всего. Как-никак, а все мы — родичи. Нехорошо встречать родственников без угощения!.. * * * О, это был ход, достойный Аблая! Нет, он и не думал позорно бежать. Все оставлено было на своем месте. Так же величественно, как и прежде, стояли белоснежные юрты. Постельные принадлежности и домашняя утварь были опрятно убраны, как перед гостями. В огромных котлах варилось жирное мясо. Весь скот находился при ауле, а не на пастбище. А в ауле ожидали врагов лишь дряхлые старики, женщины и дети…Знал людей султан Аблай! Разъяренная толпа, которую представляло из себя подошедшее войско, при виде мирного аула сразу же умерила свой пыл. Как и везде, нашлись мудрые люди, которые объяснили происходящее как добровольное признание своей вины султаном Аблаем. Усталые, проголодавшиеся джигиты обрадовались гостеприимству и быстро подружились с варящими мясо жителями аула. У кого же поднимется рука на тех, кто встречает тебя вкусной едой и улыбкой!А когда джигиты утолили первый голод, на окраине аула слез с коня султан Аблай. С ним был только его соратник из племени балта-керей батыр Турсунбай. Один из врагов-гостей, двоюродный брат погибшего Ботахана знаменитый стрелок Капан-мерген, установил свой шити-мултук, то есть «мушкет с сошками», и начал прицеливаться. Но тут прогремел голос Бекболата:— Дело об убийстве свободного казаха решается обществом!.. И Капан-мерген нехотя встал с колена.А султан Аблай медленно шел через толпу, приветствуя, как положено, всех знакомых. Если учесть, что в степи люди на тысячу верст вокруг знают друг друга в лицо, то незнакомых ему людей здесь не было…И вдруг из толпы выскочил парень с украшенной перьями филина домброй и громко запел:
О Ботахан, безвинная жертва, спроси у убийцы, За что на тебя обрушил он свой неправедный гнев? Мой султан, поскандаливший со своими подданными, Мы пришли, чтобы кровью твоей омыть наше горе! И вот догорает построенный тобой дом, Аблай… Но, прежде чем заплатишь за все, отвечай: В чем провинилось перед тобой племя мейрам?… Что убил одного, а другой у тебя в неволе?.. На суд приведи ты оставленного тобой в живых Жаная. Или дети твои останутся сиротами, а жены — вдовами!..
Это пел Котеш-акын из племени суюндик, и песня его сохранилась в веках. Семнадцать лет всего исполнилось ему, и большой честью для него было выступить от имени народа с обвинением старого султана Аблая.Здесь же, на майдане, в окружении многотысячной толпы, начались речи биев, представляющих стороны. Аблай без препирательств признал свою вину и, как простой смертный, заплатил за смерть Ботахана как за смерть трех взрослых мужчин — три раза по девять голов разнородного скота, коров, коней и овец, трех белых верблюдов и боевого аргамака под седлом с расшитым серебром кафтаном для наследника убитого. Поспорившим между собой — убивать ли сразу или не убивать Аблая — батыру Бекболату и стрелку Капан-мергену султан подарил по аргамаку из своего личного табуна и по собольей шубе с собственного плеча. После этого старшины всех присутствующих родов и племен сели за один дастархан, и началось празднество в честь обряда, совершаемого в этот день над семилетним сыном Аблая. От такого приглашения никто по закону не может отказаться…Говорят, что Аблай впоследствии не раз утверждал, что народ, как и льва, следует держать в железной клетке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42