И, напротив, чего ждет вышняя власть от народа, и Фотий вновь и вновь повторял, что понимает все изреченное Юрием, но ежели обрушится лестница званий, степеней и чинов думы государевой, то настанет худшая из возможных смут. Что власть стоит авторитетом и преданием и продолженностью. И Фотий приводил примеры из Византийской истории, поддерживающие ту истину, что пренебрегающие уставным речением дел со вручением чинов и званий, так сказать «по ряду», неизбежно ввергали страну в хаос, что народ, лишенный узды, разрушает здание государственности. На что Юрий возражал, указывая на своих северян: важан, двинян и прочих, что в непорушенном народе истины христианства живут нерушимо, что люди, «зде сущие», отлично понимают разницу добра и зла, и что «охлес», в понимании Фотия, скорее уж надобно искать на Москве, чем здесь, и что такому народу не опасно говорить истины, а истиною является сегодня опасность поглощения Руси латинами, поскольку даже и в Орде Витовт сажает на престол своих ставленников, и на кого может иметь надежду русская земля в нынешнем жестком обстоянии? И Фотий хмурит чело (в душе он совсем не уверен в том, что сумеет уговорить и остановить Витовта!). Хмурит чело, но и вновь возражает князю, что обычай передавать власть от отца к старшему сыну установлен великим Алексием, что церковь зрит сквозь века и через бренные судьбы отдельных игемонов и правителей, ибо человек смертен, а закон, обычай вечен, и уже потому его неможно нарушить, не поколебав всего здания власти. Что Юрий должен думать не о себе, а о Руси, продолженной в веках, и силы свои полагать жертвенно на укрепление сущей власти, ибо и он не ведает грядущего и грядущих, после смерти Софьи и Василия, правителей страны, да и старик Витовт не вечен!— Уступи, князь! Уступи и премногу честь получишь от Господа своего! И о малых сих, которые ныне мрут черною смертью, а там начнут гибнуть в войнах друг с другом. Кто будет рад взаимной резне православных русичей?! Вот о чем ты не помыслил, князь! И о той злобе, что подымется в душах русичей, когда прольют братскую кровь, помыслил ты? А когда придет нужда в соборном совокупном деянии, как себя поведут враждующие друг с другом, не предадутся ли иные той же Литве? Об этом ты помыслил, князь?!Юрьев дьяк, опустив голову, почти безостановочно писал что-то на вощаницах, откидывая в сторону исписанные деревянные странички, покрытые тонким слоем воска, изредка очищая острый конец костяного писала, коротко взглядывал на Фотия и просительно — на князя и вновь, опустив голову, продолжал писать.Сергей Федоров записывал тоже, правда, — немногое и не вдруг, обдумывая сказанное владыкой и князем, ощущая странность того, что оба были по существу правы и князь был более прав в нынешнем, сегодняшнем бытии, а Фотий — в истине грядущих свершений. И как согласить эти две правды, Сергей не знал.В конце концов Фотий вырвал-таки у Юрия обещание, что войны тот не начнет ни в коем случае и возникший спор окончит мирными переговорами, ради чего, тотчас по отъезде Фотия, посылает своих бояр Бориса Галичского и Данила Чешка на Москву. Это все, чего Фотий сумел добиться от князя Юрия, и потому отъезжал он, недовольный ни переговорами, ни самим собою, хотя внешне оба, князь и митрополит, и соблюли все уставные нормы торжественных проводов, благословения города и князя, поднесения даров митрополиту и его спутникам…Посланцы Юрия прибыли на Москву почти сразу за Фотием и после новых споров и обсуждений заключили мир на том, что окончательное решение о том, кто будет великим князем Владимирским, отлагалось до решения ордынского царя, на волю которого и будет перенесен спор дяди с племянником.«И докончаша мир на том, что князю Юрью не искать княженья великого саму, но царем. Которого царь пожалует, тот будет князь Великий Владимирский и Новугороду Великому и всея Руси и крест на том целоваша».Дальнейшие действия, чьи бы то ни было, властно остановила черная смерть.«А с Троицина дни почат мор быти на Москве, и пришел от немей во Псков, а оттоле в Новгород, также и поиде до Москвы и на землю русскую».Звонили колокола. И вновь по дорогам множились трупы бредущих из веси в весь странников.В мае умер Иван Михайлович Шверок, посхимившись под именем Иева и передав престол сыну Александру. Волна смерти захлестывала страну — Псков, Новгород Великий, Торжок, Тверь, Волок, Дмитров, Москва — вымирали города и селения. Черная смерть растекалась по стране. Мычала в хлевах недоенная скотина, лишившаяся умерших хозяев, плакали грудные дети рядом с охолодевшими трупами своих матерей. Книгочии выискивали в хартиях древности описания сходных бедствий, толковали о небесных знамениях, наказаниях за грехи, тем паче, что черная не щадила никого. И князья умирали столь же часто и неотмолимо, как и меньшие, как и последние бедняки. В течение года мор вывел почти все княжеское гнездо детей Владимира Андреича Храброго.Оставшиеся в живых стояли со скорбными лицами, не приближаясь ко гробу — жуткий запах гнили, не перебиваемый ни запахом ладана, ни медовым ароматом горящих свечей, тек по княжей палате, так же, как он тек по хоромам горожан и хижинам черни. Замер торг, замерла посадская жизнь: мало кто рисковал пройти по пустым улицам, и верховой конь одинокого всадника шарахался от неприбранных там и сям почернелых трупов, которые собирали и сносили к общим скудельницам монахи пригородных монастырей.Сейчас, верно, и пожелай того Юрий или Софья — никакие ратные силы не рисковали бы выйти в поход. Казалось, Господь казнит и казнит за неведомые грехи несчастную русскую страну, грозя выморить ее полностью, лишая сил — но и враги не рисковали вступать в чумные пределы, грабить бесхозное, ничье добро, несущее в себе черную смерть.Коса смерти, пройдя на сей раз мимо Лутониной деревни, краем — только краем! — коснулась Острового, выкосив сразу едва ли не половину жителей деревни, и Сашок, вдосталь изведавший чумной смерти вокруг себя на Москве, тут оказался на высоте своего нового звания, совокупил растерянных селян, заставил, бережась и окуривая любую вещь дымом, похоронить трупы и сжечь, не трогая, вещи и утварь погибших — сумел-таки остановить мор в Островом и даже с крысами начал беспощадную борьбу, объясняя селянину, что крысы паче всего переносят «черную».— Словно Наталья Никитишна! — услыхал он однажды ненароком по своему адресу сказанные слова, и сердце обожгло радостью. Ведал, что сравнением с покойной госпожой может гордиться паче всего иного… На исходе зимы, на санях, не останавливая нигде, сторонясь бродяг и объезжая объеденные волками трупы, съездил в Загорье, выяснив, что «черная» миновала деревню на этот раз стороной. Но Лутоня лежал, ушли, окончились силы. Лутоня умирал не от «черной», а от старости, и верная Мотя с братом ухаживали за ним. Лутоня поглядел на Сашу мутно, покивал, выслушав рассказ об Островом, выговорил на прощание:— Чести родовой не урони! Ты ноне один остался, и Наталья Никитишна вот, и Иван Никитич, дедушка твой, в могиле. — Не докончил, пожевал губами, слабо махнул рукой. — Поди, и меня не узришь боле!Сашок, с закипающими слезами, склонился к старику, облобызал его — понимая, что без этого старого крестьянина, без его полновесного мнения не был бы он ныне ни сыном боярским, ни владельцем Острового, а мыкался бы в рядах «подай-принеси», ежели не погиб бы новою волной моровой смерти. Невеселая получилась поездка! Хотя и отрада была, что «черная» на сей раз пощадила, обошла стороной его новых родных.О Юрии, о борьбе за престол в этот раз не говорили вовсе. Не до того было. Смерть отодвинула в сторону заботы власти: эфемерные и неважные перед лицом массовой гибели русичей, которой все не видать и не видать конца!И только Витовт, невзирая на мор, не прекращал своих завоевательных походов на Русь, стараясь подчинить себе теперь Русский Север, богатые вечевые республики, дабы затем, как полагали многие, обрушиться на Москву. Глава 9 Энергия действования, та самая, к которой взывали христиане первых времен: «О, если бы ты был холоден или горяч!» — отлично понимавшие, что без энергии той, время от времени приходящей свыше, из космоса, ничто невозможно совершить, ибо лишенный этой энергии «тепленький» обыватель не способен ни к какому активному действованию, ни к чему, что требует от него сверхусилия, и поэтому остается в неподвижности всегда, какой бы бедой ни грозило ему бездействие или к каким бы высотам ни подняло его применение волевого энергетического усилия, и он «тепл еси»! — энергия эта, ученым нашего времени Л.Н. Гумилевым названная «пассионарностью», проявляется в разных народах и государственных системах по-разному.Получившие ее турки-османы, умножаясь раз за разом, волнами накатывали на земли одряхлевшей Византии, заселяя их, подчиняя себе, пока не поглотили целиком. Литва смелыми набегами своих князей подчиняла себе одну за другой русские области современных Белоруссии и Украины, успевая сдерживать на своих западных рубежах напор Тевтонского ордена. Москва медленно, но неодолимо соединяла вновь распавшиеся было земли Руси Владимирской, готовясь выйти к новым рубежам и новым свершениям, цементируя восстающее государство силою религиозной идеи, возводя все новые храмы и монастыри, упрочивая попутно сложную систему власти и престолонаследия. Псков (Плесков по-древнему), не стремясь ни к каким захватам, окруженный сильными соседями, «зажатый» на сравнительно небольшой территории, выказал такое упорство в сопротивлении вражеским захватам, что о него разбилась и закованная в сталь рыцарская конница, и свея, и даже Литва, вовсе не ожидавшая встретить здесь подобный отпор. Совсем недавно последовательными волнами нашествий и захватов Витовт завоевал древний Смоленск, мощный и еще не так давно победоносный город, стольный град Смоленского княжества. Теперь такими же последовательными набегами пытался подчинить себе Псков. Но плесковичи на каждый удар Литвы ли, немецких ли рыцарей отвечали ударами, расплачивались набегами за набег, причем зачастую выступали в поход рати небольших окраинных центров Псковской республики, смело кидаясь на закованного в сталь неприятеля и нанося ему существенные потери. В 1405 году Витовт совершил, как ему самому казалось, успешный набег на Псковские земли. Было взято одиннадцать тысяч полонянников. Зима в тот год была студеной. Матери брели по снегу с грудными детьми, и дети замерзали у них на руках. Под Вороначем, отбирая у беспамятных матерей мертвецов, наклали две полных лодьи детских трупиков. Казалось, после такого погрома край долен был бы согнуться, пасть к ногам победителя. Но плесковичи ответили набегом на Ржеву, находившуюся тогда литовских руках, вернули захваченные знамена и вновь постановили разрушенные было Витовтом городки.Прошло двадцать лет. Выросло новое поколение. Современным людям, плохо помнящим, что было три года назад (спроси сейчас, в 2000 году, по какой причине началась и как шла чеченская война? Вряд ли кто и скажет! С падением энергии действования падает и дальнозоркость. Люди перестают помнить о прежнем — так им кажется легче жить!), трудно понять и даже представить, что так долго можно помнить. Но плесковичи — помнили. И об этих двух лодьях детских трупиков не забывал никто.И потому новый поход Витовта, чающего ныне, после моровой беды, подчинить наконец обезлюдевший псковский край, кончился совсем не так и не тем, на что он рассчитывал.Витовт шел с большой силою, набранной со всех сторон. С ним были литва и ляхи, чехи и волохи, нанятые им, татары и свей, из тех, что поселил под Троками, и приглашенные — «двор царя Махмета». Оставляя глубокие колеи в едва просохшей земле, ехали пушки: на всю жизнь влюбившийся в «огненный бой» Витовт волочил с собою осадную артиллерию.В Опочку, в ночь, примчался посланный слухачом Володша Винкович с криком, не умеряя сумасшедшего бега коня:— Витовт идет с ратью!И когда собрался поспешный военный совет, весь город уже не спал и был при оружии, а по нарочно опущенному мосту вливались в Опочку новые и новые ратные ватаги из ближайших деревень, жители которых спешно угоняли скот и уводили семьи в леса, отсылая всех способных носить оружие в город. Посовещавшись и отослав спешных слухачей во Псков, уже на рассвете опочане возились во рву и на заборолах. Подъемный мост местные плотники предложили подпилить, подвесив настил моста на ушищах, а дно рва густо усыпать заостренными кольями, и теперь работа кипела вовсю, с визгом ходили пилы, стучали топоры. Мужики, стиснув зубы, по плечи в грязной воде рва, распугивая лягух и пиявок, колотили, вбивали, острили злые перья, на стены волокли котлы с горячей смолой, собирали оружие, спешно чинили большие осадные самострелы. Работали все, в воздухе густо висел мат; бабы, подоткнув подолы, помогали мужикам, и как-то сравнялись все: купец ли, посадский мужик ли — наступил тот торжественный святой час, когда все иное отринуто и человек ценился только по тому, что он мог содеять и совершал, токмо по труду и по готовности жертвовать жизнью. То и дело поминали, сплевывая, две лодьи детских трупиков, с поры того давешнего двадцатилетнего Витовтова нахождения.И когда с тяжким и дробным гулом начали подходить Витовтовы полки, все уже было готово к приему «гостей», и город словно вымер, стих, будто бы и обезлюдел вовсе.Но вот промчались с гиканьем и режущим свистом первые татарские всадники. Появились ляхи в крылатых шлемах своих, гордые, на рослых конях. Округа загустела оружным людом, и кто-то в шишаках и броне, подъехав вплоть ко рву, прокричал что-то о сдаче. Городок молчал, с крутых валов, с рубленых костров над ними — ни отзыва. — Покинули город, что ли? — Залегшие у бойниц плесковичи молча, не высовываясь, ждали первого приступа. Наконец по знаку кого-то в панцире и плаще конные рати начали строиться густыми рядами, и вот литою густою волной с поднявшимся криком «Хур-рр-аа!» татарская рать пошла на приступ, разом заполонив весь мост, ответивший топоту коней грозным гулом и колыханием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21