Пояс этот уже один раз покидал казну Ивана Всеволожского, когда он выдавал старшую дочь за князя Андрея Владимировича Радонежского, но Андрей умер еще в 1426 году, и когда пришла пора его дочери, внучке Всеволожского, выходить замуж, Иван Всеволожский добился-таки, чтобы пояс был дан теперь ее супругу — Василию Юрьичу Косому.Роскошный пояс. Чудо ювелирного мастерства. Золотой, украшенный бесценным индийским каменьем. Пояс равного которому, кажется, не было ни у кого больше. (Как же! Старшую дочерь свою как-никак выдавал Дмитрий Костянтиныч за Микулу Вельяминова, сына великого тысяцкого Москвы — и ударить в грязь лицом отнюдь не хотел беднеющий суздальско-нижегородский князь. Пусть Микула ведает, глядя на пояс, — чья дочь стала ему женой! Так думал в ту пору еще самостоятельный, никому не подвластный князь, дерзающий помыслить о великом столе Владимирском. И достал бы, кабы не митрополит Алексий, твердо забравший власть на Москве и подведший ребенка Дмитрия к престолу.)И ныне повторяется все то же! Владыка Фотий за Василия, а владыке вослед — все прочие мыслят также. Собственно, и сыновей не надеялся Юрий убедить в своем праве на вышнюю власть!Дольше тянуть бездоговорное бытие стало уже неможно, и Юрий под давлением духовного владыки Руси и братьев уже почти был готов заключить мир с Василием, признав себя младшим братом племянника своего. Это было бы почти что сдачей, но вот именно «почти», ибо сам Василий не был пока утвержден в звании ханской властью. Суд Улу-Мехмета оставался и теперь тем рубежом, после которого победитель, признанный ханом, станет единовластным великим Владимирским князем всея Руси.С посланцем Фотия разговор состоялся у Юрия, как он хотел, с глазу на глаз.Юрий, присматриваясь, осторожно расспрашивал этого инока, ныне Фотиева секретаря, разглядывая с непонятным ему самому уважением твердое, мужественное лицо (хорош был бы воин, кабы снял рясу!), едва укрощенную гриву волос (да окрасив! Женки, поди, сохнут по нему!), а когда понял, что Симеон (мирским именем Сергей Федоров) свободно говорит по-гречески, и по латыни, и по-фряжески тоже, невольно зауважал гостя своего.Федоров, не чинясь, сказывал о своей деревенской родне, признался и в том, что человечески сам по себе за Юрия больше, чем за отрока Василия.Но что будет впредь? Ежели раз — только раз! — нарушить Алексиев закон о престолонаследии, то что начнется после смерти (не дай Бог, война!) самого Юрия? — Церковь мыслит о вечном! — твердо заключил Федоров, глядя прямо глаза Юрию. — Оставим последнее решение за Ордой, но теперь, княже, достоит тебе заключить мир с Василием!Юрий долго молчал, то опуская глаза, то вновь остро взглядывая на Федорова.С Иваном Дмитричем Всеволожским разговор у него уже был. Сухой согбенный старик Всеволожский в речах выразил прыть и почти понравился Юрию, как может нравиться умный враг. Но почуять врага в Симеоне Юрий, как ни тщился, не мог. Свой был ему Федоров! (И по службе, кабы не ушел к митрополиту, был бы свой!) И потому в конце разговора с ним высказал глухо: — Еду!Не сказал — на Москву, не сказал — зачем, но Федоров понял князя правильно и молча склонил голову.Ряд Ряд (устар.) — мирное соглашение, договор.

Юрия Дмитрича (названно младшим братом) с князем Василием был заключен 11 марта 1428 года. Однако и тот и другой для окончательного решения ждали вызова к хану. Глава 12 Князь Петр Дмитрич умер в исходе 1428 года. Зацепила «черная»! Выморочный Дмитров Василий II с Софьей тотчас забрали себе, хотя на него еще недавно претендовал по праву старшего брата Юрий. Новая усобица возникла меж дядей и племянниками. Зримо уменьшалось многочисленное гнездо членов московского правящего дома. От всех Владимировичей, сыновей Владимира Андреича Храброго, не осталось никого наследников, кроме одного Василия Ярославича, сосредоточившего в своих руках почти все обширные волости, коими московский воевода наделял своих наследников, волости, также наполовину вымершие, но бабы упорно рожали, и юное поколение росло в деревнях, починках и селах, готовое заменить своих отцов, а оставшиеся в живых родители торопились женить и выдавать замуж потомков своих — тринадцати-четырнадцатилетние парни уже считались женихами, не редкость было, что девки и на двенадцатом году уже рожали сыновей. Земля сама, как могла, боролась с черной смертью. Чумные избы жгли, разводили кошек — истреблять крыс, разносящих заразу и потому были пахари, были воины — не переводился народ на Руси! И народ был молодой, задорный, сытый. Хлева ломились от скотины, оставленной умершими и собранной оставшимися в живых. И чуялось: стоит лишь окончиться моровой беде — и потишевшие города вновь наполнятся веселым и настойчивым людом, что хлынет сюда из деревень, спеша заменить тех, кого увел Господь в свои заоблачные чертоги. Страна была молода, и даже над «черной» начинали издеваться, сотворяя Святками хари и личины якобы умерших от моровой беды покойников.Юрий ненадолго съездил ранней весною в Москву, восстановив старые знакомства, посетив родичей, побывавши в Звенигороде, и вновь убрался к себе в Галич. Знал князь повадки Софьи Витовтовны и не верил ей!Вспахали, посеяли, справили сенокос. Мор убывал, уходил, и с тем оживала земля. Оживали, впрочем, и волжские татары. Почти было прекратившиеся во время мора набеги на Русь начались снова.Татары явились к Галичу Филипьевым постом. Завивала метель, и в белой тьме мелькали смутными очерками низкорослые монгольские кони, мохнатые остроконечные шапки закутанных в овчинные тулупы воинов. Ратные были не собраны, малочисленная дружина да посадское ополчение — все, чем располагал Юрий. Он, однако, отчаянно матерясь (досталось и дуракам-боярам, и страже, проспавшей набег, и поганой черемисе, скрытно подведшей к городу татар — уже было узнано, кто начальник татарской рати!), успел собрать и вооружить посадских, сам кидаясь туда-сюда (добро, Дмитрий Красный оказался с отцом, помог!), расставил ратных по стенам, и когда татары ринулись половодьем на оснеженные городские валы, по лестницам полезли на стены, с гортанным криком начали выбивать ворота, их встретил ответный, хотя и недружный ливень стрел. Ободренные руганью князя посадские и дружина начали, высовываясь из-за заборол, совать копьями в снежную кашу, из которой являлись, лезли по лестницам скуластые узкоглазые татарские ратники с разъятыми в реве ртами, тоже ощетиненные оружием — сулицами Сулица — древнерусское название дротика.

и саблями. Кое-где татары уже запрыгивали на стены, Юрий, страшно крича и сзывая ратных, рубился сам. Оробевших было посадских наконец охватило остервенение боя, татар сбросили, удалось удержать и нижний город, где ратоборствовали сын Дмитрий Красный и боярин Данило Чешко. В сумерках, под вой метели, собирали трупы, перевязывали раненых. Бабы молча таскали дрова и воду, готовили котлы со смолой — наутро ждали нового приступа, но уже чуялось — отобьемся! Не такое, мол, видали! И женки ободряли своих мужиков: кузнецов, древоделей и плотников, нынче ставших героями. Дружина уже просила вылазку, но Юрий воспретил: неведомо, сколь было татар, и в случае неудачи можно было и потерять город.Второй приступ был отбит с ощутимыми потерями для татар, а там подошел Борис Галицкий с наспех собранною по волостям в Чухломе и Солигаличе ратною силою, и татары (вызналось, что вели их казанский царевич и, точно, князь Али-Баба) отошли, разорив волость, уведя с собою многочисленный полон и скот. Пакостная черемиса вскоре поплатилась; Юрий ответным ударом уже Великим постом погромил их волости, опять же набрав добра и полону.А татары Али-Бабы, отойдя от Галича на самое Крещение, изгоном подошли к Костроме, взяли город и с огромным полоном устремились к себе, на низ, берегом Волги. Из Москвы была послана погоня во главе с Андреем и Константином Дмитричами, боярином Иваном Всеволожским, которому на сей раз предлагалось явить уже не дипломатические, а воинские способности.Способностей этих согбенный, сухой, хотя и крепкий еще старец, всю дорогу заботившийся о том, чтобы не застудиться на ветру да вовремя есть и спать, не проявил. Рати, дойдя до Нижнего и не настигнув татар, по его совету поворотили обратно: мол, татары ушли сами, чего же больше?К счастью для полонянников, так думали далеко не все ратные в московском войске. Младшими воеводами шли с ратью стародубский князь Федор Давыдович Пестрый и боярин Федор Константиныч Добрынский. Они-то и порешили не подчиниться решению старших воевод. «Заводилой» оказался Федор Пестрый. Князь он был только по названию: давным-давно включено в круг московской политики Стародубское княжество, и уже давным-давно стародубские князья жили не землей, а службой.В таких «потомственных» служилых семьях зачастую рождаются талантливые (во всяком случае — преданные!) полководцы, для которых служение является смыслом жизни само по себе, а связанные с ним блага и доходы как бы отступают на второй план. Во всяком случае, в роду стародубских князей явились Ромодановские, Палецкие, Пожарские — прославившие, так или иначе, свой род в анналах истории российской. Федор Пестрый был из Палецких (сын Давыда Андреича Палецкого) и был потомственным и, несомненно, талантливым воеводой. Перспектива вторгнуться в погоне за противником на вражескую территорию его не пугала. А Иван Дмитрич Всеволожский, придворный политик и дипломат, его попросту злил. Имей Юрий Звенигородский Федора Пестрого в своих союзниках, ох и тяжко пришлось бы Софье с сыном! Однако в роду Палецких понятие чести и верного служения было столь высоко, что выступить против «законного» правителя Москвы Федор не мог.Дальнейшие события выглядели так, как ни Всеволожский, ни Андрей с Константином, ни тем паче татары предположить не могли.Пока передовые части армии устраивались в Нижнем и промороженные ратники искали тепла и ночлега, два Федора и составили свой «заговор». Федор Пестрый, подтянув своих кметей Кметь (кмет) — общеславянский термин с разными значениями (свободные общинники, дружинники, зависимые крестьяне).

(накормленным воинам строго велено было не расседлывать коней и не разбредаться по городу), прямиком поскакал к ямскому двору, где расположился Добрынский с дружиной. Вызвал боярина и прямо ему в лицо вымолвил:— Последними гадами будем мы с тобой, Федюха! Я даве женку мертвую видал. Замерзла с дитем. Гонят их, недалеко ушли-то! Гонят, понимай, по снегу, кого раздетых, разутых — последними гадами станем! Навроде старика Всеволожского! В перинах брюхо греть! — Он зло сплюнул и, глядямимо, вбок, разгоряченным своим почти разбойным взглядом, помолчав, вымолвил: — Выводи своих! Коли скажем старшим воеводам, не позволят ни в жисть! Решайся. Ну! Последними гадами!Федор Добрынский, побелев, понял. Даже как-то вытянулся весь враз.— А остановят?— Ни хера! Вишь, какая бестолочь творит! Все по избам ратные бегают, где бы бабу найти да питья хмельного. Да нипочем! Выводи людей! Я своих уже поднял! В случае — скажешь: уходим, мол, по наказу Всеволожского, а он, старый хрен, уже, поди, в бане кости парит али в перинах утонул, спит! Ни хрена! — И дернул головой бешено, сдерживая готовые прорваться страсти.Уходили в ночь, «утаився» от больших воевод. Ратные ежились, с недосыпу пробирала дрожь. Но Федора Пестрого слушались — грозен был стародубский князь: и боялись, и любили. Свой был. Не чванился никогда, а когда ратные любят, тут уже половина успеха.Падал снег. Шли, переходя на рысь, кони. Широкий след, протоптанный полоном, становился явственней и свежее. Утром сделали короткую дневку, накормили коней. Последовал приказ пересаживаться на поводных коней и, не стряпая, идти дальше. Там и сям стали все чаще попадаться трупы людей, частью умерших от стужи, частью потерявших силы и прирезанных татарами.Разбойную рать нагнали уже, почитай, под самой Сурой. Ободрившиеся ратные, пришпорив измотанных коней и выдирая клинки, кинулись в сечу. Натиск был безогляден и свиреп. Татары бежали, теряя полон, рассыпались в панике, не оказывая серьезного сопротивления, хоть их было намного больше, чем русичей. Но они, совершив дальний поход, возвращались и уже стремились только бы достичь дома, а ратники двух Федоров, ведая, что им или победить, или умереть (покажи слабость, когда против двоих — дюжина, тут тебе и конец!), рвались вперед безоглядно, рубили с рыком и хрипом, вкладывая в каждый удар всю силу руки. Федор Пестрый, успевая и руководить ратью, и рубиться, оказывался и там и тут и всегда вовремя.В общем, разбили казанцев, освободили захваченный полон, набрали выкупов и только что царевича с Али-Бабой упустили из рук — да попросту не хватило людей, чтобы покончить со всею вражьей ратью.Обратно шли медленно, как-то приодев — из захваченного — полонянников, как-то накормив их, падающих от усталости и голода, но они уже почти бежали, стараясь не отстать от верхоконных, цеплялись за стремена, и не в редкость было видеть иного воина, ухватившего в охапку замотанного ребенка и бабу, что, спотыкаясь, брела рядом, уцепившись за стремя или потник коня, и порою взглядывала на спасителя своего, смаргивая и роняя редкие благодарные слезы…Федор дорогою забирал все пустопорожние сани и возы, сажал ослабленных и так довел полон до Нижнего, почти без новых потерь, где обезножившим, обовшивевшим людям была устроена баня. Отвыкшие за дни плена, ели горячие щи и плакали. А нижегородцы несли и несли им съедное, у кого что было: краюху хлеба, рыбу, соленые огурцы, квашеную капусту, хлеб, мясо, а кто побогаче — забивали какую овцу али порося. Общая была беда! И избывали ее сообща, всем миром.Много дней спустя и галичане, угнанные татарами, прибрели в свои Палестины, те, кто остался жив, не умер дорогою.Андрей послал Юрию грамотку, сообщая об удаче двоих Федоров — Пестрого и Добрынского — почти как о своей собственной. Юрий понял, усмехнулся, прочтя послание брата. Смолчал. Могли и сами сообразить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21