– Ты лицо-то прикрой, будто зубы болят, – пробормотала Нюра, косясь на пожилую полную продавщицу. – А то эта сразу догадается.
Они наметили бутылку портвейна ровно за три рубля, и Федя стал в очередь, прикрыв растопыренной пятерней правую щеку, правый глаз и часть носа. Однако это не помогло. Когда подошла его очередь, голос продавщицы уже не предвещал ничего доброго:
– Ну а тебе, мальчик, чего тут надо?
– Портвейн за тви вубля, – прошепелявил Федя себе в ладонь, протягивая левой рукой деньги.
– Ну-ка иди, мальчик! Я за тебя отвечать не собираюсь.
Федя подумал было, что надо изобразить возмущение, сказать, что он готов сходить домой за паспортом, сказать, что ему осенью в армию идти, но он не успел этого сделать. Продавщица повысила голос:
– Иди, иди, мальчик, не задерживай людей! Я вас за версту вижу, акселератов.
В очереди засмеялись, загалдели, и Федя, красный как рак, не отрывая руки от лица, ушел из магазина. Но еще раньше, за несколько секунд до брата, оттуда выскочила Нюра. Она была очень расстроена. Ну вот как им теперь вернуться во двор?! Что сказать Тараскину и всем прочим?! Мы, мол, пошли в магазин, а нам вина не дали. Почему? Потому, что мы еще маленькие... Это же позор, прямо срамота какая-то! И в этот момент Нюра услышала тихий голос:
– Паренек! Ты для папаши хотел или себе?
Нюра обернулась и увидела, что перед Федей стоит какой-то тип с полуседой щетиной примерно недельной давности, в мятом и грязном пиджаке, бывшем когда-то синим, и в брюках совершенно неопределенного цвета. На голове его, несмотря на теплую погоду, топорщился голубой берет из жесткого фетра, заляпанный какой-то белой краской.
"Бич! Ну, законный бич!" – подумала Нюра и шагнула к брату. А "бич", оглянувшись на нее, понял, что Федя не один, и обратился с тем же вопросом уже к Нюре:
– Так вы как? Вас кто послал или для себя?
– Для себя, – поколебавшись, ответила Нюра. Она еще не была уверена, что ей следует заводить знакомство с этим человеком.
А "бич" продолжал расспрашивать:
– Вы чего хотите взять?
– Портвейна. За три рубля, – ответил Федя.
"Бич" помолчал немного, о чем-то думая.
– А если я вам возьму, меня третьим примете? – сказал он, глядя куда-то в сторону. – Только у меня сорок копеек.
Расчетливую Нюру возмутила такая наглость.
– Да вы что?! За сорок копеек рубль хотите?! А во-вторых, нас не двое, а пятеро. Там еще трое ждут.
"Бич" вздернул приплюснутый красный нос и обиженно заморгал на Нюру маленькими глазками.
– Эх, красавица!.. Я же на какой риск иду за твои шестьдесят копеек! Мне же срок могут дать за такое дело, что я с вами связался. – И он отошел, бормоча себе под нос: – Сопляки! Бутылку на шестерых! Тут и мараться нечего.
Но Нюра не хотела сдаваться. Она увидела, что в сторонке деликатно стоит Демьян, не вмешиваясь в разговоры старших, и окликнула его. Тот подскочил и вытянулся, как солдат перед командиром.
– Где тут еще какой магазин? – спросила Нюра.
Демьян огорченно поднял плечи и признался, что он здесь человек тоже новый и, кроме этого магазина, другого не знает. "Бич" услышал этот разговор, как видно, понял, что ребятам некуда деться, и снова подошел к ним.
– Ребятки, а у вас сколько всего денег-то?
– Ну, три сорок, – грубовато сказала Нюра. – А что?
– Во! Это будет в самый раз! – оживился "бич". – Я свои сорок добавлю и получится точно на два вермута. А то бутылка на шестерых! Ну что с ней делать?! Это же смех один!
Нюра поглядывала на брата, тот – на нее. Пожалуй, это был единственный выход из положения. А "бич" снова обратился к Нюре, чутьем угадывая, что она тут занимает руководящее положение.
– Ну, ты прикинь: бутылка на шестерых! Ну ведь ты, можно сказать, уже взрослый человек, должна понимать!..
Нюра еще немного поколебалась, на этот раз уже потому, что просто не доверяла этому типу. Наконец, она решилась.
– Федька, давай деньги! – Она обернулась к Демьяну. – А ты свидетелем будешь.
Услышав последнюю фразу, "бич" обиженно затряс головой.
– Эх, девушка! Да я ж тебе в отцы гожусь, а ты про меня такое думаешь! Да меня ж тут все знают! Спроси кого хочешь! Хочешь – продавщицу спроси, хочешь – вот их спроси... – "Бич" указал на торчавших возле магазина субъектов примерно сходного с ним облика. – Вот ты спроси: дядя Коля себе когда-нибудь такое позволял? Э-эх!..
Безнадежно взмахнув рукой, дядя Коля скрылся в магазине.
Федя подумал, что этот человек ведет себя как-то нелогично: то говорит, что он рискует получить срок, распивая вино с несовершеннолетними, то предлагает им навести справки о нем у кого угодно и называет свое имя. Нюра в это время сомневалась: захочет ли дядя Коля их узнать, когда вернется из магазина, даже несмотря на то, что Демьян был призван в свидетели?
Но дядя Коля оказался честнее, чем Нюра думала. Он вернулся очень быстро и сразу подошел к ребятам. Карманы его брюк оттопыривались спрятанными там бутылками, горлышки которых были прикрыты пиджаком. Левый карман он почему-то придерживал рукой, а лицо его теперь выражало большую озабоченность.
– Ну-ка, пойдемте-пойдемте-пойдемте! – сказал он тихой скороговоркой, и все отошли подальше от магазина. – Ну-ка, держи одну, держи одну, держи одну, а то у меня карман с дырой, карман с дырой... И, пряча бутылку от окружающих, он передал ее Феде. – А теперь пошли, тут делать нечего, нечего тут делать!..
Дядя Коля зашагал как раз в том направлении, где жили ребята. Нюра и Федя пошли за ним, а Демьян последовал чуть позади и в сторонке. Федя чувствовал себя ужасно: из кармана его новеньких черных брюк торчала бутылка, и он, как ни вертел ладонью, не мог ее прикрыть. У них в поселке даже взрослые стеснялись ходить таким образом, а тут... Федя думал о том, что его могут встретить соседи и рассказать родителям, как он тащил эту бутылку. Нюра тоже сознавала всю трудность его положения.
– Вынь рубаху из брюк! – шепнула она. – Прикрой!
– Да ну, она же там мятая вся! – тихо, в полном отчаянии воскликнул Федя.
А дядя Коля шел быстро, тревожно озираясь по сторонам. На ребят он старался не оглядываться, но все время бормотал достаточно громко, чтобы его слышали.
– Ну, вот куда тут денешься?! Кругом народ, ткнуться некуда... И милиция... – Дядя Коля опять безнадежно махнул рукой. Как видно, у него была такая привычка.
Нюра поглядывала на дядю Колю и предавалась сомнениям. С одной стороны, она сказала Матильде, что привыкла выпивать с бичами, и присутствие дяди Коли может лишь подтвердить ее слова. С другой стороны, она заметила, что все хулиганье в их доме выглядит довольно чисто, даже психованный Тараскин, несмотря на растрепанный вид, производит впечатление человека, знакомого с мылом и мочалкой. А вот дядя Коля такого впечатления не производил, и у Нюры возникло опасение, что, пожалуй, не стоит являться во двор с подобным типом. Она стала ждать, когда дядя, наконец, выпьет свою порцию и отпустит их восвояси. Но тот продолжал оглядываться да тревожно бормотать, и у Нюры появилась идея: может быть, дядя Коля, если ему дать такую возможность, удерет от них с одной бутылкой и избавит от своего присутствия. Она уперлась ладонью в живот своего брата и стала подмигивать ему, замедляя шаги. Но тут дядя Коля, как назло, остановился, обернулся и спросил:
– Ребята! Вас, значит, пятеро? А где ваши дружки? Вы где сами-то живете?
– В доме восемнадцать, – не подумав, ответил Федя, и это дядю Колю обрадовало.
– Во-во! Это в самый раз! Я сам аккурат недалеко живу, я там место знаю. Пошлите-ка, пошлите-ка, пошлите-ка!.. – И он, уже не оглядываясь по сторонам, устремился к дому номер восемнадцать.
Красилины могли бы просто удрать от него, но вовремя об этом не догадались и, удрученные, последовали за ним.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Степа и Шурик слышали разговор Матильды с Олей и Мишей и теперь с нетерпением ждали возвращения последних: ведь Матильда обещала рассказать, за что Леша угодил в колонию. Мальчишкам казалось, что прошел уже час, но Закатова и Огурцов отсутствовали недолго и появились во дворе почти одновременно. Миша не проявлял ни малейшего желания говорить о Тараскине, но Оля тут же подозвала Матильду и сказала, как будто разговор их не прерывался:
– Ну так что, значит, с Тараскиным?
Шурик со Степкой подошли насколько возможно ближе, боясь, что старшие их шуганут, а Матильда начала свой рассказ не очень уверенно, потому что история Тараскина еще не полностью сложилась у нее в голове.
– Ну, значит, так... Ну, в общем, таким образом... Ну, короче говоря, получилось, значит, такое дело. – Тут Матильда наконец раскачалась, и ее повествование потекло довольно гладко. – Когда-то Леша Тараскин был мальчик как мальчик: учился на одни пятерки и по дисциплине у него было все в порядке... Но у Леши с самого детства была подруга. Эта... Тамарой ее зовут. Они жили почти что в одном доме, всегда вместе играли, вместе в садик ходили, вместе в школу пошли... Ну, сначала это у них была... просто так, детская дружба, но когда Леша перешел в шестой класс, он понял: это всерьез! И он, значит, признался во всем Маргарите.
– Кому? – спросил Миша.
– Тамаре, я хотела сказать. И они поклялись друг другу, что, когда им исполнится восемнадцать лет, чтобы, значит... чтобы значит, пожениться...
Возникла небольшая пауза. Миша недоверчиво улыбался, но Оля смотрела на Матильду серьезно.
– Ну а дальше?
– Ну а дальше... – Матильда грустно вздохнула. – Дальше, значит, обычная история. Появился в классе новый ученик. Как его по имени? Вспомнила: Альфред его зовут. Сын обеспеченных родителей, отец какой-то там профессор, на собственной "Волге" каждое утро Альфреда в школу привозит... А кто у Тараскина родители? Простые геологи, ни дачи у них, ничего... И вот Леша стал замечать: Тамара все больше с этим Альфредом, с этим Альфредом, с этим Альфредом... Тараскин, конечно, из гордости вида не подает, но ужасно переживает... Забросил учебу, стал хулиганить, курить, даже пить с горя...
Матильда опять немножко передохнула. Миша по-прежнему иронически улыбался, а Оля нетерпеливо спросила:
– Ну а Тамара что?
Матильда возмущенно помотала головой.
– А эта Тамара... Ей прямо как вожжа под хвост! Альфред за ней заходит, иногда даже на папиной машине с шофером заезжает... Всякие там кино, всякие там концерты, всякие там вечеринки и все такое... Ну, и вот!.. – Матильда сделала долгую паузу, и лицо ее приняло очень значительное выражение. – Ну, и вот! Наступает у Тамары день рождения. Лешу всегда на день рождения приглашали, а теперь – нет. А Леша уже подарок купил и еще букет цветов... Он ждет, а его не приглашают... Теперь Матильда смотрела только на Олю широко раскрытыми глазами. Голос ее зазвенел, сердце забилось чаще, и вообще вся она содрогнулась в предвидении ужасной сцены, которую ей предстояло описать. – И вот, значит, у Тамары вечер в разгаре, магнитофоны всякие, радиолы, дискотеки, танцы... И вдруг раздается звонок. Входит Тараскин. Тут, значит, гробовая тишина и все такое, а он молча подходит к Тамаре и вручает ей букет. "Это тебе, говорит, а вот это – тоже тебе!" И, значит, Тамару ножом...
– Насмерть? – тихо спросила Оля.
Матильда немножко подумала и решила Тамару спасти:
– Нет. Нож чуть-чуть до сердца не достал.
Потрясенные слушатели долго в молчании смотрели на Матильду. Потом Оля сказала Мише, чуть улыбаясь:
– Интересно! Значит, еще не перевелись романтики, способные убить за неверность.
– Психопат твой Тараскин, а не романтик, – буркнул Миша и вдруг, прищурившись, посмотрел на Матильду. – Слушай-ка! А ты не придумала все это? Уж больно все на старинный роман похоже. И на дешевенький притом.
Озадаченная Матильда помолчала: ведь она и в самом деле опять согрешила. Но она тут же пожала плечами и сказала с достоинством:
– Не верите – и не надо!
– Когда это произошло? – спросил Миша.
– Н-ну... в прошлом году, – поколебавшись, ответила Матильда.
Миша уставился на Олю, хлопая себя ладонью по лбу.
– Ты соображаешь, что она мелеет? Нож чуть до сердца не достал, а Тараскин года не отсидел и уже на свободе бегает! Нет, уж извините, пожалуйста, я немножко законы знаю!
Тут Миша ошибся: если бы он знал закон, он сказал бы, что подростков до четырнадцати лет вообще в колонии не направляют, их помещают в специальные ПТУ для трудновоспитуемых ребят.
Тут и Степа решил показать, что он тоже разбирается в подобных вопросах.
– А может, его выпустили пораньше... за хорошее поведение, – заметил он.
– Вон как раз Тараскин идет, – сказал Шурик.
В конце двора и правда показался Леша. Миша обратился к Оле:
– Знаешь, пойди и спроси его, за что он сидел и сидел ли вообще. Спроси!
Оля с сожалением посмотрела на него.
– Ты, оказывается, совсем глупенький, Огурцов. Ну как я могу приставать с такими вопросами к человеку, с которым двух слов не сказала?!
– А он и не скажет, что сидел, – вставил Степка. – Зачем ему про себя такое говорить?
Оля кивнула на него.
– Видишь? Даже первоклашка или второклашка это понимает!
Миша понял, что сморозил глупость, и чуть не прокусил губу от досады.
Оля смотрела на приближающегося Лешу и думала, верить или нет истории, рассказанной Матильдой. Ей очень хотелось, чтобы это оказалось правдой.
Тараскин шел медленно, задумчиво глядя на скрученную трубочкой рублевку, которую он машинально вертел в руках. За ним, быстро нагоняя его, шагал какой-то грязный небритый дядька, за дядькой шли Нюра и Федя с несколько озадаченными лицами, и позади всех – Демьян.
Сначала ребята подумали, что небритый дядька не имеет к Красилиным никакого отношения, но тут же поняли, что ошиблись. Красилины подошли, Леша увидел бутылку, торчащую из Федькиного кармана, и протянул ему деньги.
– Вот. Сколько с меня?
Но Нюра угрюмо ответила:
– После сочтемся. Сперва поздоровайтесь. Это наш знакомый. В магазине встретились.
Но дядька приостановился лишь на несколько секунд.
– Здороваться потом, потом здороваться, потом... – зачастил он. – А сейчас пошлите-ка, пошлите-ка, пошлите-ка... Тут народ... Тут народ...
Беспокойно озираясь, он устремился вперед, за ним пошли Красилины, а за Красилиными – Леша, Оля и Миша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25