– Ты с кем-нибудь здесь уже познакомился?
– Нет еще, – ответил Миша и добавил, что, по его мнению, здесь сейчас очень мало ребят, наверно, все уехали за город.
Оля помолчала, скрестив на груди руки, потом сказала неторопливо:
– Я сегодня довольно интересную информацию получила.
– Информацию? – переспросил Миша.
Оля кивнула.
– В хорошенькой компании мы тут будем жить.
– В каком смысле?
– По нескольку приводов у каждого, а то и просто уголовники.
Миша был так огорошен, что даже его робость перед Олей поубавилась. Он спросил, откуда у нее такая информация.
– А у меня братик младший есть. Довольно шустрая личность.
И Оля передала то, что сообщил Шурик о подслушанном телефонном разговоре Матильды и о его разговоре с Семкой. Надо сказать, что Шурик, сам того не замечая, несколько сгустил краски. По его словам выходило, что Семкин брат вполне законченный малолетний преступник, а остальные юные новоселы ничуть его не лучше.
– А может, это просто болтают? – предположил Миша.
– Не похоже. Все-таки братик мой разговор дочки управдома подслушал. Кстати, эта дочка тоже хороша птица.
– А она что?
– Хвалилась, что у нее хороший хук справа, грозилась кого-то избить за какую-то Матрену...
Оля рассказала еще о некоем Тарасове или Тарасенко, вернувшемся недавно из колонии, и, помолчав, продолжала неторопливо:
– Так что советую тебе хоть немножко свою внешность изменить.
– Это зачем изменить?
– Ты такой гладенький, такой умытенький... Это может вызвать раздражение у здешней шпаны. Как бы они тебя не затащили в темный закоулок.
Оля не знала, что ударила Мишу по очень больному месту. Он был малый упитанный, но отнюдь не полный, лицо у него было грубоватое, с толстыми губами и кое-как слепленным носом, но цвет этого лица Мишу давно мучил. Он был такой нежный, такой бело-розовый, как у младенца ясельного возраста. Да еще его волосы представляли собой копну золотистых кудряшек.
Теперь его розовое лицо стало красным.
– Ну, знаешь, Закатова... Я хоть гладенький, хоть умытенький, но я ведь тоже кулаками махать умею.
Оля насмешливо прищурилась:
– Да? В школе я этого что-то не замечала.
Миша вскочил. Он понял, что надо поставить на место эту зарвавшуюся Не Такую Как Все.
– В общем, Закатова, пусть я гладенький, пусть я умытенький, только я смогу найти общий язык с этой шпаной. Всего! – И он пошел прочь, размахивая пластмассовой сумкой.
Как раз в этот момент к противоположному корпусу подъехало грузовое такси. Светловолосая женщина вылезла из кабины и крикнула:
– Телята! Приехали!
Но "телята" уже сами выпрыгнули из кузова. Это были парень и девушка. Сколько им лет, Оля сразу не смогла определить. За ними соскочил на асфальт коренастый лысый человек, как видно их отец. Лица у его детей были совсем ребячьи, но девушка была ростом с отца, а парень значительно перерос его. Взрослые цветом лица не отличались от большинства москвичей, а лица и голые по локоть руки ребят были покрыты таким ровным золотистым загаром, что Оля подумала: "Из деревни прибыли". И она не ошиблась.
Иннокентий Васильевич Красилин работал бригадиром на стройке, а его жена – штукатуром. Рассказывать, как эти сибиряки очутились в Москве и устроились здесь, долго. Скажу только, что, пока они не получили квартиру, их дети-двойняшки оставались в далеком сибирском поселке у деда с бабкой. Чтобы навестить ребят, Красилиным приходилось лететь в Красноярск на "Ту", там пересаживаться на самолет поменьше и лететь до районного центра Богучаны на Ангаре, а оттуда, уже на "Аннушке", до поселка леспромхоза.
Дальше Богучан Федя с Нюрой не уезжали, поэтому смотрели на мир немножко иными глазами, чем жители больших городов. Железную дорогу они видели только в кино, зато на самолет смотрели, как москвич на такси: заплатил трешку и лети за покупками в райцентр. Когда Нюра сломала ногу, скорая помощь прибыла за ней на вертолете. Лет двенадцати Федя уже знал многое об устройстве космического корабля, но однажды, рассматривая в журнале фотографию высотного здания, спросил:
– Деда! А как же это люди с двадцатого этажа за нуждой бегают?
Дело в том, что даже в районном центре самые высокие дома имели не больше двух этажей, канализации не было и в каждом дворе, в дальнем углу, стояла деревянная будочка. Дедушка – человек бывалый, прошедший войну, объяснил, что подобные приспособления в больших городах находятся непосредственно в квартире.
– Это как же?! – возмутился Федя. – Нужник в самом дому?! Во "гигиена"-то!
Пришлось ему рассказать об устройстве канализации и унитаза, которого Феде даже в кино видеть не довелось, и это поразило его больше, чем все чудеса кибернетики и полеты космонавтов. Ведь с ними он был давно знаком и по фильмам, и по книгам, и по радиопередачам.
Легко понять, с каким нетерпением ждали Красилины возможности перевезти ребят в Москву, а уж о том, как ждали этого переселения Нюра с Федей, и говорить нечего. И вот, наконец, свершилось! Сначала был полет в авиалайнере, в котором кур и поросят на рынок не везли, как на "Аннушке", но где перед пассажирами ставили поднос с ужином, потом поездка в автобусе "Икарус", потом поездка в метро. И тут опять-таки: о лестнице-чудеснице Федя читал и видел ее в кино, как видел и подземные дворцы – станции, а об автоматах, меняющих двугривенные на пятаки или пропускающих пассажиров за пятак в метро, он до сих пор не знал, и они произвели на него огромное впечатление.
Нюру, не такую впечатлительную, раздражало поведение брата.
– Федька! – шипела она. – Ну что ты стал и глаза вылупил?! Как будто в первый раз увидел!
– Во! А то не в первый раз? – удивлялся Федя.
– Гляди! На нас смотрят и небось думают: "Бона! Из лесной трущобы приехали!"
– Ну а мы откуда? Из Чикаго, что ли?
За первый час пребывания в коммунальной квартире, где у родителей была маленькая комнатка, Федя несколько раз спустил воду из бачка, потом открыл крышку и исследовал его устройство, потом очень долго мылся в ванной и под душем. Все это бесило Нюру. Она старалась показать соседям, что давно привыкла к современным удобствам.
Во дворе нового дома Красилины быстро разгрузили машину и отпустили ее. У Красилина-старшего были брезентовые ремни, которыми пользуются грузчики, и Оля увидела, как отец с сыном сами унесли все тяжелые вещи в подъезд. Когда во дворе остались только вещи полегче, мать семейства объявила:
– Ну, телята, отдыхайте пока, а мы с отцом пойдем глянем, что куда становить.
Оля подумала, что "телята" уж никак не могут быть хулиганами, о которых говорила Матильда, и снова принялась за чтение, а "телята" сели на стулья возле груды пожитков и стали смотреть на высокий, весь в лоджиях, противоположный корпус. Точно такой же корпус возвышался у них за спиной.
– Здесь даже покультурней будет, чем на той квартире, – тихо заметила Нюра.
– Ага, – так же тихо сказал Федя. – И народ здесь, должно быть, культурный. – Он указал глазами на Олю: – Вон гляди, какая девчонка!
– Ох, Федька, ну и бабник из тебя растет! – зашипела Нюра. – Молоко на губах не обсохло, а уж такой бабник!
– Да ну тебя! – почти прошептал Федя. Он забыл, что его сестра не выносит, когда он проявляет интерес к женскому полу.
– Чего "ну тебя", чего "ну тебя"?! Не успел приехать и уже разглядел!
– Да ла-адно тебе!
– Ничего не "ладно"! Слушать противно!
Нюра схватила какой-то узел, один из стульев и ушла с ними наверх. Федя тоже взял кое-что из вещей и отнес в квартиру. Потом он поскорей снова спустился, чтобы в отсутствие сестры еще раз посмотреть на Олю. Но он успел увидеть, лишь как Оля уходит к себе в подъезд. Зато Федя заметил, что возле их вещей околачивается странное существо в тельняшке и широченных брюках, вышитых розами. Существо это с явным любопытством поглядывало на Федю, а Федя стал поглядывать на существо, стараясь определить, мальчишка это или девчонка. Наконец он сказал:
– Слышь... Поди-ка сюда!
Штаны с розами быстро приблизились.
– Тебя как звать? – спросил Федя.
– Матильда.
"Девчонка", – догадался Федя и снова спросил:
– Ты что, не русская?
– Н-ну... У меня отец испанец.
"Надо же!" – про себя удивился Федя и задал следующий вопрос:
– Ты здешняя?
Полуиспанка кивнула, а Федя понизил голос:
– Слышь-ка... Кто это черненькая такая, симпатичная... На той лавке сидела, а сейчас в ту дверь ушла?
– Ну, Федька! – раздалось за его спиной. Это неслышно подошла Нюра.
– Нюрка, кончай давай! – В голосе Феди было столько отчаяния, что Нюра не стала продолжать.
Матильда не обратила на эту сцену внимания. Она смотрела на противоположный корпус.
– В том подъезде? – переспросила она. – Черненькая такая? Красивая? Ее Оля Закатова зовут. – Матильда помолчала немного и добавила, вздохнув: – В тихом омуте черти водятся.
– Чего? – не понял Федя.
– Это в каком смысле – черти водятся? – спросила Нюра.
– Ну, вот в таком... Я вот недавно стихи поэта Лермонтова читала, и вот одно из них... ну прямо как будто Лермонтов его специально про Ольгу написал.
– А какие стихи-то? – спросила Нюра.
Матильда помолчала, припоминая, потом произнесла негромко, но с выражением:
– "Прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла".
Услышав такое, брат и сестра несколько секунд смотрели друг на друга. Наконец Нюра нашла, что спросить:
– Ну а в чем эта злость-то ее заключается?
Матильда сначала грустно опустила длинные темные ресницы, потом подняла их и посмотрела большими глазами на Федю, на Нюру.
– В чем? Ну, вот скажите мне, пожалуйста: это хорошо, если она на незнакомого человека кидается и с ног его сбивает?
Брат и сестра опять переглянулись.
– А... а за что она его? – спросил наконец Федя.
– В том-то и дело, что ни за что, просто чтобы отчаянность показать. Приемы изучила, и вот... людей сбивает.
Красилины опять помолчали.
– Во, Федька, твоя интеллигенция! – заметила Нюра и снова обратилась к Матильде: – И много у вас таких?
Матильда грустно смотрела на асфальт у себя под ногами.
– Вообще тут все ребята у нас какие-то ужасно отчаянные. Просто до невозможности.
– И этот тоже? – спросила Нюра, кивнув куда-то в сторону.
Матильда взглянула в том направлении и увидела Мишу, который возвращался из булочной. Про Ольгу Матильда не врала, она лишь передавала то, что узнала из разговора Семы с Шуриком. Но сейчас перед ней стояли такие внимательные, такие заинтересованные слушатели, что она опять забыла о словах матери насчет психиатра.
– Он что, не лучше будет? – спросила Нюра.
– Лучше! – с сарказмом воскликнула Матильда. – Не смешите меня, пожалуйста!
– А он чего? – спросил Федя.
– А он... Ну, пусть он курит, пусть он водку пьет, но он ведь главное... – Что "главное", Матильда еще не придумала и умолкла, а потом и вовсе прикусила язык, уставившись на Огурцова.
Тот как раз проходил мимо. Миша все еще переживал разговор с Олей, он мечтал показать этой Закатовой, что не такой уж он "гладенький да умытенький", не такой пай-мальчик, как она считает. Одетый в летний тренировочный костюм, он шел теперь враскачку, отведя локти в стороны, как это делают тяжелоатлеты, подходя к штанге. Нижняя губа его была оттопырена, и он косился на Красилиных с таким видом, словно еле сдерживался, чтобы не дать кому-нибудь по шее.
"А ведь и в самом деле бандюга какой-то", – мелькнуло в голове Матильды.
– Матильда! – послышался крик Марии Даниловны.
– Чего-о?
– Я тебе велела со стола убрать, а ты опять лясы точишь.
– Иду-у! – Матильда направилась к своему подъезду и уже на ходу обернулась к Феде с Нюрой. – Я вам еще про самого главного не рассказала, про Тараскина. Вот это уж бандит так бандит настоящий.
– Во, Федька, твои "культурные"! – заметила Нюра, глядя вслед Огурцову.
Федя задумчиво пробормотал:
– Выходит, дед правильно говорил, что в больших городах преступность повышенная. – Он помолчал и высказал такое предположение: – А может, здесь у них просто мода такая: на взрослых ноль внимания и безобразничать всяко.
– Ну, а если мода, – энергично заговорила Нюра, – значит, мы у них будем в немодных ходить. Вот, мол, скажут, косолапые приехали! А тут еще мамка нас при всех телятами зовет. – Нюра сузила голубые глаза и сердито уставилась на брата. – А ты, Федька, и в самом деле не будь таким губошлепом. Давай побоевитей становись. А то как бы тебя твоя краля... вон которая на людей кидается... как бы она тебе самому не съездила.
– Нюрк!.. Ну, ты опять?!
– Вот те и опять! Стой здесь, сторожи. Тут небось ворья полно, а мы вещи так бросаем.
Нюра взяла еще два стула и понесла их наверх. Федя стоял, смотрел на Олин подъезд, и в ушах у него звучали слова Лермонтова: "Прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла". Его сестра скоро вернулась.
– Федьк!.. Ты давай не тревожь родителей, не говори про здешнее население. Они и так беспокоятся, как мы тут адаптируемся.
– Ага. – Федя кивнул. – Это Евлампия мамку напугала.
Евлампией ребята звали их классную руководительницу Евлампию Андреевну. Когда Вера Семеновна прилетела за детьми, старая учительница долго пила с ней чай и все вздыхала о том, как ребятам, выросшим в тайге, будет трудно адаптироваться, то есть приспособиться к жизни в городе.
– Ничего! Садаптируемся, – процедила сквозь зубы Нюра. – Я тут кое-что сообразила. Ступай!
Теперь Федя ушел, а Нюра осталась при вещах. В это время снова появилась Матильда. О своем зароке она больше не вспоминала. Ей не терпелось поразить Нюру какой-нибудь ужасной историей про Лешу Тараскина. Но разговор принял несколько неожиданный для Матильды оборот. Когда она приблизилась к Нюре, та привалилась спиной к дверному косяку, скрестив на груди руки, и огорошила Матильду таким вопросом:
– Эй! Как тебя? Где тут поближе бутылёк купить?
– Что купить?
– Бутылёк. Ну, бутылку. Ты чо, не понимешь?
– А-а! – догадалась Матильда. Она объяснила Нюре, как пройти до магазина, потом спросила, благожелательно улыбаясь: – Ваши родители хотят сразу новоселье отпраздновать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25