– Я, – ответила Кира Игнатьевна. В последние дни она возвращалась из института перед обедом, чтобы работать дома над большой статьей.
– Так вот, разреши доложить тебе обстановку, – сказал Игнатий Игнатьевич и, не садясь, сжато и точно изложил дочери содержание разговора с участковым, Олину точку зрения на события сегодняшнего дня и последние известия, сообщенные Шуриком.
Самообладанием Кира Игнатьевна походила на отца. Стройная, очень подтянутая в своем строгом английском костюме, она стояла перед Игнатом Игнатьевичем, вытянув руки по швам, стояла совершенно неподвижно, и лишь янтарные серьги ее чуть дрожали, поблескивая золотыми ободочками.
– Ну, что ж мы стоим? Присядем! – только и сказала она, когда деда Ига кончил "докладывать обстановку".
Отец и дочь сели на диван. Шурик тоже уселся поглубже в кресло, выставив перед собой ноги в пыльных сандалиях. Он приготовился слушать интересный и долгий разговор. Он не подозревал, что мама в это время раздумывает: а не выпроводить ли сыночка в другую комнату? Но, решив, что в этом пока нет нужды, она обратилась к дочке, которая медленно прохаживалась перед ней.
– Значит, ты не хочешь быть белой вороной среди этих типов?
Оля промолчала, только плечами дернула: к чему повторять то, о чем уже сказано?!
– Иными словами, ты боишься оставаться в их глазах самой собой? продолжала Кира Игнатьевна. Она знала, чем уязвить свою дочь.
Оля опять промолчала.
– Похоже, ты просто струсила перед ними, – заметила ее мама...
– Ничего не струсила, – буркнула Оля, и тут в разговор вступил дедушка.
– Ты, Кируша, не совсем поняла, – заговорил он мягко. – Да и Оля, на мой взгляд, плохо разбирается сама в себе. Я абсолютно уверен, что она ошибается, утверждая, что не хочет быть белой вороной среди местной молодежи. Наоборот, она очень этого хочет, она лишь к этому и стремится. – Игнатий Игнатьевич помолчал, с удовольствием убедился, что дочь и внучка смотрят на него удивленно, и продолжал развивать свою мысль: – Вот давайте проанализируем: что такое белая ворона? Это символ некой особи, которая резко выделяется на фоне окружающих. У себя в школе наша белая ворона привлекала к себе всеобщее внимание выходками смелыми, порой даже наглыми, на которые далеко не каждый решится, особенно если говорить о прекрасном поле. Теперь наша Оля попала в компанию, где мордобой и даже пьянка – явление обычное. Как же нашей Оле сохранить и в этой обстановке свой статус белой вороны? Для этого существуют два пути. Первый – это стать такой тихоней, такой скромницей, такой пай-девочкой, у которой вот-вот появятся крылышки за плечами. Однако подобный путь Оле не по нутру, и я ее в какой-то мере понимаю: пай-девочки в наше время успехом не пользуются. Остается второй путь: переплюнуть своей лихостью всю компанию. И Оля этим путем пошла. – Деда Ига обратился к внучке: Скажи, мне, Оля, во время шествия с участковым все вели себя довольно скромно?
– Спокойно, во всяком случае, – ответила Оля.
– И одна лишь ты осмелилась выхватить у кого-то бутылку и демонстративно пить из нее на глазах у сотрудника милиции?
– Н-ну... Выходит, что так.
Игнатий Игнатьевич потер ладонями колени. Ему было приятно продемонстрировать дочери и внучке, какой он хороший психолог.
– Вот-вот, вот-вот! – сказал он улыбаясь и, повернувшись всем корпусом к Оле, поднял палец. – А теперь скажи нам, пожалуйста, что заставило тебя совершить столь дерзкий поступок? Может быть, какое-то непреодолимое желание ощутить вкус дрянного вина? Или такое же непреодолимое влечение просто к алкоголю, как у закоренелых пьяниц? А?
– Деда Ига! – Оля раздраженно повысила голос. – Я, кажется, сказала, что мне, ну... не хотелось быть хуже других.
Игнатий Игнатьевич поднял указательный палец.
– Нет, Лелюшка, тебе не этого хотелось, тебе хотелось быть ЛУЧШЕ других, в том смысле, как эти "другие" понимают слово "лучше".
Оля промолчала. Самодовольный тон дедушки все больше раздражал ее. Дедушка ведь не догадывался, что ей было наплевать на мнение "других" вроде Нюры или Феди и, тем более, Мишки Огурцова, что она хотела поразить воображение лишь одного: загадочного и романтичного Алексея Тараскина. Но Оле, разумеется, не хотелось докладывать об этом старшим.
– Хорошо, папа, – тоже с оттенком раздражения сказала Кира Игнатьевна. – Возможно, что ты прав. Ну а что из этого следует?
– Следует? – переспросил Игнатий Игнатьевич немного растерянно. Он понял, что слишком увлекся психологическим анализом, а о практических выводах не подумал.
Кира Игнатьевна продолжала:
– Допустим, Ольга решила перещеголять этих подонков во всех безобразиях. Ну а если кто-нибудь из них на преступление настоящее пойдет, Лелька и тут должна быть впереди?
Игнатий Игнатьевич совсем смутился.
– Видишь ли, Кируша... Я все-таки полагаю, что чисто генетически... Оля – натура такая здоровая, что она сможет противостоять... что у нее хватит чувства меры, чтобы...
Тут сдержанная Кира Игнатьевна вдруг вскочила.
– Папа! – почти закричала она. – Оставь ты в покое генетику и... и прекрати свои глубокомысленные словоизвержения. Я знаю одно: Лелька попала в компанию, где, как видно, все дозволено, и мне теперь хочется знать: если кто-нибудь из них возьмется за нож, моя дочь и тут захочет быть впереди?
Игнатий Игнатьевич встал, слегка одернул полы старенького пиджака, который носил только дома. Теперь он был невозмутим и холоден, как при участковом.
– Кира, я не привык к тому, чтобы со мной разговаривали подобным тоном. Извини меня! – И он, прямой, бесстрастный, неторопливо вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.
Ни Оля, ни ее мама не проявили особого беспокойства по поводу его ухода. Обе привыкли к тому, что деда Ига часто выражает свою обиду на дочь подобным образом, и обе знали, что его обиды длятся недолго.
– Между прочим, здесь уже есть один такой, – вдруг послышался голос Шурика. – Он одну девчонку ножом...
Только тут Киру Игнатьевну возмутило, что ее сын находится в комнате.
– А ты как сюда попал? А ну-ка, марш! И не вмешиваться у меня в разговоры старших!
Мать и дочь остались одни. Поговорив с дочерью, Кира Игнатьевна пришла к такому же заключению, что и Красилин-старший: конечно, выделяться скромностью среди местного хулиганья Оле не надо, но и обращать на себя внимание милиции или взрослых соседей тоже не следует.
Совсем иначе шел разговор на эту же тему в семье Огурцовых. Глава семьи, Спартак Лукьянович, ходил взад-вперед в распахнутой полосатой пижаме, заложив руки за спину, выпятив живот, обтянутый белой майкой.
– Не оправдал ты, Михаил, не оправдал, не оправдал! – бубнил он одно и то же.
Напрасно Миша пытался объяснить отцу, что за народ собрался у них во дворе. Напрасно его мама, Таисия Павловна, толковала, что сын не от хорошей жизни стал хулиганить, что на это его толкает среда. Спартак Лукьянович любил говорить, но совершенно не умел слушать – ни своих подчиненных на работе, ни своих домашних. Он продолжал бубнить:
– Не оправдал ты, Михаил, не оправдал. Я тебя в каком плане воспитывал? В духе, чтобы ты был кто? Примером, так сказать, вперед, так сказать, смотрящим, а ты на поводу пошел у элементов. На поводу!
– Да пойми ты, истукан! – кричала Таисия Павловна. – Пойми, что мальчишка, может, свою жизнь спасает. Ведь разъяснил же он тебе, что его могут пришибить где-нибудь в темноте!
Спартак Лукьянович и ухом на это не повел. Он продолжал свое:
– На поводу пошел, Михаил, на поводу. Пошел на поводу и вот скатился. В трясину, так сказать. Так что не оправдал, не оправдал!..
Это продолжалось до тех пор, пока Спартаку Лукьяновичу не захотелось поспать перед ужином.
Оставшись с Мишей наедине, Таисия Павловна повторила ему, что фонари бить не следует, потому что это денег стоит, но и показывать ребятам, что ты пай-мальчик, тоже не нужно.
– Ведь в настоящий момент какая молодежь растет? – сказала она. – Я, конечно, не обо всех говорю, а все-таки... Если ты кого за горло не возьмешь, так он тебя самого ухватит.
А в семье Водовозовых никакого разговора и вовсе не было. Водовозов-старший пришел с работы, увидел синяк на скуле Демьяна и спросил жену:
– Дрался?
– А сам не видишь? – ответила Евгения Дмитриевна.
– Первым полез?
– А то нет?!
Григорий Ильич расстегнул ремень и стал вытягивать его из петель на брюках. Демьян спокойно наблюдал за его действиями и не двигался, только прикрыл зад тыльной стороной ладоней. Он по опыту знал, что зад менее чувствителен к ремню, чем ладони, но тем не менее всегда почему-то подставлял их под ремень. Когда отец шагнул к нему, Демьян набрал в легкие побольше воздуха. Когда отец взял его за шиворот, он даже не захныкал, но, когда последовал первый шлепок ремнем, раздался такой вопль, что Семка, смотревший в соседней комнате телевизор, встал со стула, подошел к аппарату и повернул вправо регулятор громкости. Примерно через минуту Евгения Дмитриевна сказала:
– Ну, хватит, Гриша. Соседи у нас еще незнакомые, подумают, что ты изверг какой.
Григорий Ильич прекратил порку и стал заправлять ремень в петли на брюках, а Семка в другой комнате снова подошел к телевизору и уменьшил громкость.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Две бабушки ушли, а Леша закрылся у себя в комнате и принялся размещать там вещи по своему усмотрению. Перед вселением в новую квартиру ему купили новый, блестящий от полировки письменный столик, но Леша настоял, чтобы сюда взяли и старый, обшарпанный. Теперь он привинчивал к этому столу тиски, вешал полку и щит для инструментов, размещал в ящиках болты, гайки, радиодетали и кучу самых различных вещей, которые называются хламом, но могут неожиданно пригодиться. Он очень жалел, что Валя не может видеть его отдельную комнату, его роскошно оборудованную, как он считал, "мастерскую", но, проработав минут пять, он вдруг вскакивал и начинал в радостном возбуждении ходить по комнате, фальшиво напевая: "В флибустьерском самом синем море бригантина поднимает паруса".
А что бы сказал тот же Валька, узнав о чудесном преображении своего друга?! Вот бы он вытаращил глаза, увидев, как этот обычно робкий друг лезет с кулаками на верзилу Красилина, как его почтительно угощает сигаретой представитель местной шпаны, как он пьет вермут из горлышка, выхватив бутылку из рук красивой хулиганки, как шагает в сопровождении милиционера!
Вот так, то и дело отрываясь от работы, Леша закончил оборудование мастерской очень поздно, поэтому поздно заснул и поздно проснулся. Антонина Егоровна не стала будить внука и оставила ему записку о том, что уехала по делам и вернется к обеду.
Позавтракав, Леша вернулся в свою комнату. Еще весной он решил построить портативный диктофон, чтобы не утруждать себя конспектированием того, что говорят учителя. Живя на даче, он с удовольствием думал о том, как станет собирать свой аппарат на специально оборудованном столе, откуда не надо будет убирать инструменты и детали перед приготовлением уроков. Теперь он стоял, смотрел на мастерскую и чувствовал, что мысли о диктофоне ушли куда-то на задний план, что сейчас его волнует другое.
Да, вчера он завоевал авторитет среди местного хулиганья. Но как сохранить, этот авторитет? Снова лезть с кулаками на Красилина? Ни в коем случае! Леша об этом и подумать не мог без содрогания. Пристать к Огурцову? Тоже страшновато... Кроме того, после совместной выпивки все они вроде стали "свои", а со "своими" ссориться не следует. Так что же делать? Как удержать за собой первое место среди этих "своих"?
Леша вышел во двор. Старших ребят там не было. Возле противоположного корпуса стояла Матильда, разговаривая с незнакомой девочкой, черноволосой и длинноносой, похожей на грачонка. Леша заметил, что при его появлении Матильда быстро повернулась к своей собеседнице и стала что-то оживленно шептать, косясь в его сторону, а собеседница слушала ее чуть приоткрыв рот, глядя на Лешу во все свои черные глаза.
"Рассказывает о моем нападении на Красилина", – с удовольствием подумал Леша. Он сунул пальцы в карманчики на джинсах и стал с рассеянным видом прохаживаться по малышовой площадке. Внезапно он обратил внимание на разбитый фонарь, остановился и оглянулся через плечо на Матильду.
– Кто эту штуку раскокал?
Матильда с подобострастным видом сделала в направлении Тараскина несколько шагов.
– А это Миша вчера... Миша Огурцов.
– Зачем? – машинально спросил Леша.
– Н-ну... просто чтобы меткость показать.
Леша снова посмотрел на разбитый фонарь. Он знал, что об их доме даже писали в газетах, знал, что в иных домах новоселы долго мучаются из-за недоделок и добираются до своих жилищ по ухабам, а здесь не только в квартирах не было никаких изъянов, даже двор к приезду жильцов был полностью благоустроен, даже малышовая площадка оборудована, и по углам ее стояли красивые фонари. Леша подумал: "Только такой кретин, как этот Огурцов, может испакостить то, что для него же сделали". Однако вслух он ничего не сказал, он сел на скамью и стал поджидать прихода старших ребят. Те не появлялись, зато из противоположного корпуса вышел еще один незнакомец – узколицый и узкоплечий мальчишка с короткими волосами, похожими на каракулевый мех. Как вы догадываетесь, это был Зураб. Краешком глаза Леша заметил, что обе девчонки стали что-то ему шептать, осторожно кивая на Тараскина. Леше, конечно, было очень интересно узнать, о чем они шепчутся, но, если бы он узнал, ему стало бы еще интересней.
– Зураб, смотри, – прошептала Русико, – это тот самый, который Тамар ножом колол!
Зураб быстро зыркнул на Лешу и обратился за подтверждением к Матильде:
– Это он?
– Он, – кивнула Матильда и вдруг добавила: – Только я не знаю, может, про него что-нибудь врут...
– Кто врот? Зачэм? – спросил Зураб.
– В общем, это некоторые взрослые так говорят, – шептала Матильда. А вдруг... А может быть, они просто клевещут на него...
– Ой, Матильда, зачем клевещут? – жалобно сказала Русико. Ей очень не хотелось, чтобы Тараскин оказался обыкновенным малым, а не героем ужасной трагедии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25