Агент – ничего большего я предложить тебе не могу, полицейский агент может подыхать, как ему вздумается, и все плевать на него хотели! Ну к чему тебе это? Поездил бы лучше по стране со своими лекарствами, деньжонок бы заработал, а?Дука слушал его вполуха; вообще-то ему нравилось слушать, как разоряется Карруа, но эта весна, похоже, сделала его непримиримым ко всем.– Наверно, ты прав, у меня не те нервы, чтоб служить в полиции. Вот ты – другое дело, само спокойствие, – сказал он и направился к двери.– Постой, Дука, вернись, – произнес Карруа так тихо, что Дука даже растрогался.Он снова подошел к столу.– Сядь.Он сел.– Извини, я погорячился.Он промолчал.– Так о чем вы договорились с тем прохвостом, как бишь его?Маскаранти уже с минуту стоял в кабинете с папкой в руках и слушал.– Сильвано Сольвере, – вставил он. – Я уже просмотрел весь архив – на него ничего нет. Можно еще порыться в картотеке отпечатков, имя какое-то подозрительное... Зато я нашел досье сожительницы Сомпани – любопытное дельце: недостойное поведение в общественном месте... недостойное поведение... недостойное поведение... пьяный дебош... пьяный дебош... пьяный дебош... Доставлена в клинику – с белой горячкой, ясное дело, – участвовала в нападении на штаб-квартиру некой партии вместе с забастовщиками – помните, они там еще устроили поджог? – Маскаранти перевел дух. – Ну и, конечно, проституция и бродяжничество.– И как же зовут эту благородную даму?– Адель Террини.– Ладно, вернемся к нашим баранам. Так на чем вы порешили с этим типом – Сильвано Сольвере, который вызывает у меня ассоциацию то ли с содой, то ли с солью. – Произнеся эти слова, Карруа подумал: в этом проклятом заведении недолго и полным идиотом стать.– Он заедет за мной и отвезет к синьорине. – Вот так, чего проще, казалось бы.– Отвезет, значит, к синьорине... А ты, стало быть, сделаешь ей операцию? Кстати, она сложная, эта операция, риск есть?Объясняя ему технику хирургического вмешательства, Дука использовал в речи чисто медицинские термины: он, так же как и Карруа, терпеть не мог вульгарности. – Конечно, врач, исключенный из Ассоциации, не имеет права даже пластырь наложить, но с разрешения полиции...– А если заражение крови и девушка умрет, что тогда? – спросил Карруа.– Ты прекрасно знаешь, что мне нечего ответить. – Дука нервно передернул плечами. – Либо ты идешь на риск и вступаешь в контакт с этими людьми, чтобы выяснить все подробности, либо оставляешь дела Туридду и его подруги в архиве и притворяешься, что слыхом не слыхал о Сильвано Сольвере, а я возвращаюсь восвояси.– Да я не о себе, я о тебе беспокоюсь, – смиренно заметил Карруа. – Ведь ежели девица умрет или получит серьезное осложнение, у тебя все равно будут неприятности, независимо от разрешения полиции.– А сейчас у меня их нет!Карруа задумчиво поглядел за окно, на залитый солнцем двор, и в голосе его прозвучала неподдельная грусть:– Одним словом, ты решил?– Да, сколько раз можно повторять! – Иногда самые умные люди становятся жуткими тупицами.– Хорошо.Карруа ненавидел Дуку и восхищался им, так же как некогда его отцом, – удивительная несгибаемость! В кармане ни гроша, карьера загублена, на шее сестра с незаконным ребенком, другой бы о своих проблемах подумал, попытался бы как-то выплыть на поверхность, а он хватается за самую гиблую работу – идет в полицейские и ладно бы еще в Англии или в Америке... нет, в Италии, где на полицейского все шишки: камни от забастовщиков, пули или ножевые раны от бандитов, проклятья от сограждан, нагоняи от начальства и нищенское жалованье от государства.– Хорошо, только все будет, как я скажу. Маскаранти поедет с тобой.Его это вполне устраивало.– И в машине будет рация.Вот это уже хуже.– Рация слишком бросается в глаза, – возразил он. – Ведь теперь, когда я принял эти деньги, они, скорее всего, станут за мной следить – я не случайно сюда пешком пришел. Если они обнаружат рацию в машине, то это верный провал.– Маскаранти позаботится, чтоб не обнаружили. Но это еще не все. Я приставляю к вам опергруппу. – Внезапно Карруа снова перешел на крик: – И не говори, пожалуйста, что ты не любишь толкотни! Если ты хоть чуть-чуть смыслишь в нашем деле, то должен понимать, что тебе грозит!Он не стал говорить, что не любит толкотни: в конце концов, Карруа прав на все сто процентов.– И еще Маскаранти выдаст тебе оружие, – с решимостью, обреченной на поражение, заключил Карруа.– Вот это – нет, ты знаешь, что я никогда не ношу оружия.– А они носят.Но здесь Дуку было не сдвинуть.– Нет, никакого оружия, я и без того слишком опасен. – Он хотел еще добавить, что способен открыть стрельбу безо всяких оснований, но удержался: Карруа и так знает.– Ладно, черт с тобой, – сдался Карруа. – Придется Маскаранти тебя подстраховать. Да, вот еще что: очевидно, эти люди будут тебе звонить, так что придется поставить твой телефон на прослушивание.– Да пожалуйста, сколько угодно!– Предупреждаю: я доложу начальству, что веду расследование этого дела. – Карруа поднялся из-за стола. – И запомни, если с тобой что случится, я погорю. Меня сошлют в Сардинию на хлеб и маслины.– Если не ошибаюсь, ты и здесь ими питаешься.– Остряк нашелся! – рявкнул Карруа. – Да пойми же ты, я вовсе не хочу погореть, поэтому ты должен остаться цел и невредим. Мне наплевать, раскопаешь ты что-нибудь или нет, в конце концов если кто и вырвет эту сорную траву с корнем, так это не мы. Главное – чтоб ты остался жив и дело не попало в газеты.Он вдруг почувствовал, что на душе у него стало спокойнее.– Идемте, Маскаранти.– Слушаюсь, доктор, – отозвался тот.– Он не любит, когда его называют доктором, – заметил Карруа (у него на душе спокойнее не стало). – На, возьми эти деньги, распоряжайся ими, как будто они твои. Если вдруг они вздумают тебя обыскать, пусть убедятся, что деньги при тебе.Пожалуй, он прав.Внизу, во дворе квестуры, сидел голубь – один-одинешенек, – неподвижно сидел и грелся на солнышке, будто уснул или был высечен из камня. Оснащенная рацией машина Маскаранти чуть не наехала на него, а он и не шелохнулся. 4 Звонок был крайне вежливый. Маскаранти плотно затворил дверь кухни, отстегнул пистолет и переложил его в карман пиджака. Дука пошел открывать. Конечно, глупо настораживаться при каждом звонке, но теперь, когда его сестра с девочкой уехала в Брианцу, звонить особенно некому (и впрямь за четыре дня это был первый звонок), да еще так вежливо, в общем, они с Маскаранти сразу поняли: это те, кого они ждут. Первое, на что упал взгляд Дуки, – был чемоданчик (именно чемоданчик, а не большая сумка), и уж потом он увидел длинные стройные ноги, такие же юные, как лицо и фигура в ярко-красном рединготе.– Доктор Ламберти?Голос был не такой юный, как лицо, и далеко не такой вежливый, как звонок; в интонации явственно слышался миланский диалект, да-да, тяжелый, гортанный выговор миланской провинции, какой можно услышать где-нибудь в Корсико или Колоньо-Монцезе, где вульгарное, хотя и добродушное деревенское наречие смешивается с дальними и чуждыми диалектами.Дука кивнул и впустил ее, потому что сразу догадался, что это она.– Я от Сильвано, – сказала гостья, войдя в прихожую.На ней почти не было косметики, только помада и по-клоунски подрисованные брови, что выглядело особенно нелепо и неприятно на фоне чистого, белого лица. Он жестом пригласил ее в кабинет; чемоданчик, должно быть, весил порядочно; Дука определил это по металлической окантовке и по тому, как она сгибалась от его тяжести.– Садитесь пока в кресло.Ох уж эти хитрецы: прислали девчонку вместо того, чтобы приехать за ним, как было условлено. Никогда правды не скажут!Прежде чем сесть, она поставила в угол чемоданчик, сняла редингот (под ним оказалось короткое красное платье и тонкие черные чулки), потом взяла сумочку и, порывшись в ней, вытащила сигареты «Паризьен».– Хотите? – Она протянула ему пачку.– Спасибо. – Он любил эти сигареты; интересно, где она их достает, видимо, ездит во Францию или в Швейцарию.– Еще кто-нибудь в доме есть? – спросила она.– Да, один мой приятель. – Приходится говорить правду, не мог же он спрятать Маскаранти в шкаф, как в водевиле. – А что, вас это не устраивает?– Да нет, я просто так спросила. – Она удобно, без излишней вальяжности, устроилась в кресле. – Как потеплело, да? Хоть и окно открыто, а все равно тепло.Дука стал вытаскивать из своего скромного стеклянного шкафчика хирургические инструменты. Он был без пиджака, в одной рубашке с закатанными рукавами, и ему не было так тепло, как ей. Тепло и холод – ощущения субъективные.– Да, пожалуй, потеплело.– Я, бывает, и в июле мерзну.– Обождите, я сейчас вернусь.Сложив инструменты в стеклянный судок, Дука вышел в кухню. Не глядя на Маскаранти, достал из буфета кастрюлю, вывалил туда эти железяки, залил водой и зажег газ. Итак, после долгого перерыва он возвращается к священной профессии врача; последним актом его медицинской практики было убийство старухи, умиравшей от рака (на профессиональном языке это называется эвтаназией, то есть ускорением неизбежной смерти из соображений гуманности, и карается законом), вот теперь ему предстоит еще одно гуманное деяние – восстановить целостность юной цветущей особы, которую та столь опрометчиво утратила.– Ну как? – спросил Маскаранти.Только поставив кастрюлю на огонь, Дука взглянул на своего помощника.– Нормально. – Он понизил голос: – Ты тех, внизу, предупредил?Он подошел было к окну, выходящему во двор, но тут же передумал, вспомнив, что весной в больших городах из дворов несет заплесневелым камнем, помоями, кухней и вдыхать эти запахи, прямо скажем, удовольствие сомнительное.Маскаранти кивнул; он предусмотрительно захватил с собой карманный передатчик: воистину большое удобство для их работы – с вице-бригадиром Морини, который со своей командой в боевой готовности стоит на улице Пасколи, можно переговорить, просто достав из пиджака эту штуковину.– Закипит – позовите меня отсюда, в комнату входить не надо.Отдав Маскаранти это распоряжение, он вернулся к своей «пациентке».Та уже докуривала вторую сигарету.– От этой теплыни я совсем разомлела.– Прилягте, пожалуйста, на койку.– Сию минуту. Курить можно?Он кивнул и краем глаза увидел, как она снимает чулки и трусики и кладет их на стол. Затем достал из шкафа пару резиновых перчаток, пузырек со спиртом и, натянув перчатки, продезинфицировал их.– А это долго? – спросила она. – Сильвано говорит – не очень.– Кто из нас врач – я или Сильвано? – Дука поднес лампу поближе к кровати.– Ух, какой сердитый! Люблю сердитых мужиков.А она ничего, симпатичная, даже деревенский выговор ей идет. Он начал осмотр; видно было плохо – нельзя сказать, что операционная прекрасно оборудована, даже халата нет, а халат всегда производит впечатление, но Дука халата не нашел, Бог знает, куда сестра, Лоренца, его засунула; ладно, ничего не поделаешь, надо доводить дело до конца, раз уж он ступил на эту стезю.– Чем болели?Она бросила на пол окурок и спокойно назвала свое заболевание.– От вас, врачей, все одно ничего не скроешь.Он еще ближе придвинул лампу, но от этого намного светлее не стало.– Сколько раз была беременность?– Три раза.– Аборты или выкидыши? – Глупый вопрос!Она горько усмехнулась:– Выкидыши бывают только у тех, кто хочет детей, а у тех, кто не хочет, их и динамитом не выбьешь.Он поднял голову и стянул перчатки.– Хирургическое вмешательство займет всего несколько минут, но потом вам придется полежать по меньшей мере три часа.– Я посплю, – сказала она. – Можно еще закурить?– Да.– Люблю курить лежа. Вы не дадите мне сигареты из сумки?– С превеликим удовольствием! – Он открыл черную атласную сумочку – так, чтобы она видела, – вытащил пачку «Паризьен» и зажигалку.– И сами угощайтесь.– Благодарю вас.Сперва он театральным жестом поднес ей зажигалку, потом прикурил сам; бутафорить он уже научился, иначе не выжить, теперь хоть на сцену «Пикколо», Стрелер, разумеется, отшлифовал бы его мастерство, но задатки паяца у него, безусловно, есть, поэтому он продолжил сценический диалог:– И когда же свадьба?Свою реплику он произнес тихо, почти с нежностью (если девица перед операцией вздумает его соблазнить, у нее, пожалуй, что и получится, может быть, это даже входит в сценарий).– Ох, не напоминайте – завтра!Она лежала, подогнув ноги (кушетка была для нее коротковата), и пускала колечки дыма в потолок. Черные волосы, не очень длинные, но густые, разметались по белой подушке; черты лица несколько резковаты, даже вульгарны, к примеру, скулы чересчур выступают, однако это лицо так и обволакивает тебя волнами чувственности.– Как, прямо завтра? – В очередную свою реплику он вложил не удивление, а смиренную покорность судьбе.– Куда денешься! – Еще одно колечко дыма поплыло к потолку. – Нет ли у вас выпить чего-нибудь покрепче, чтоб забыться?– Сейчас поищу.Он снова вышел на кухню. Там, кажется, еще стоит бутылка виски, а то и две, оставшиеся со времен микеланджеловского Давида – того парня, которого он вылечил от алкоголизма. Действительно, одна бутылка была полной, в другой – половина. Он взял початую, стакан и покосился на Маскаранти; тот не отрывал взгляда от кастрюли с инструментами.– Закипело.– Пусть покипит минут десять, потом позовите меня, – сказал он и вернулся в кабинет.Она еще не докурила, и, хотя окна были открыты, дым сквозь задернутые шторы не успевал выветриваться.– Вот, есть виски, полбутылки вам хватит?– Налейте. – Она приподнялась на подушке и, опершись на локоть, сделала хороший глоток. – Если б вы знали, как на душе погано... да нет, мужчинам этого не понять.– Чего не понять?– Не понять, что значит выходить замуж за того, кто не мил. Что правда, то правда, мужчинам этого не понять.– Ладно бы только это, хуже другое...– Что?– С любимым расставаться – вот что! Дайте еще закурить.Дука протянул ей пачку, щелкнул зажигалкой, после чего она продолжала:– Мы с Сильвано уже неделю трахаемся, и нам обоим так погано, оттого что скоро всему конец.Какая прелесть – ложка романтики в бочке дерьма, если можно так выразиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24