— Господи, я и не придал значения…
— Не был ли это Юрий Косюшко, секретарь посла?
— В самом деле… — взволнованно залепетал отец. — Но это мелкий чиновник, коммунист, вы понимаете… Я не очень интересовался этими бреднями…
— О чем говорилось в этих бреднях?
— Разный вздор. Будто в найденном манускрипте содержалось нечто, могущее потрясти основы папства!
— А еще?
— Будто он доказывал, что святой Петр никогда не был в Риме… Глупости, одним словом.
Адриен Сальва встал.
— Господа, почему вы скрываете от нас, что недавно видели профессора Стэндапа?
Оба мужчины притворно удивились — а может быть, и не притворились.
— Но мы ничего не скрываем от вас. Да и чем может заинтересовать вас наша встреча с профессором Стэндапом?
— Мы встретились с ним в Ватикане. Потом он уехал из Рима. Он приехал сюда, в Краков. А здесь вы виделись с ним?
— Полагаю, профессор действительно находится в Кракове, — сказал отец Яровский. — Мне даже кажется, что я заметил его на улице позавчера вечером, но поклясться не могу.
— Ни один из вас не разговаривал с ним после возвращения?
Сальва и Мореше заверили, что в последний раз виделись со Стэндапом в библиотеке Ватикана.
— Сказал ли он вам, что мы обнаружили «Жизнеописание» и что он переводил его нам?
— Нет. Но зато он поинтересовался техническими возможностями наших лабораторий в Кракове, и мы порекомендовали ему обратиться к доктору Грошечу, нашему специалисту по палеографии.
— Это уже кое-что, — оживился Сальва. — Благодарю вас за столь ценную информацию. Где можно найти этого доктора Грошеча?
* * *
Они увиделись с доктором спустя несколько часов в его собственном доме. Это был скупой на слова мужчина, сутулый, с маленькими очками на бледном, плохо выбритом лице. Похоже, у него имелся только один поношенный костюм, служивший ему уже много лет, если судить по пожелтевшей рубашке с засаленным воротничком.
— Входите, господа, прошу вас, входите. Слабый голос доктора регулярно прерывался сухим кашлем, сотрясавшим его так, что на бледных щеках проступали красные пятна. Сальва и Мореше прошли темным коридором в слабо освещенный кабинет, заставленный книгами, большая часть которых лежала в пачках прямо на полу; другие были десятками сложены на стульях и столах, составлявших единственную меблировку этой странной библиотеки без стеллажей.
— Ах, господин профессор, и вы, отец Мореше, кха-кха, невозможно высказать мое удовлетворение, кха-кха, но, пожалуйста, не сочтите за труд убрать книги с этих стульев и сесть.
— Доктор Грошеч, — начал Сальва, — не виделись ли вы недавно с нашим другом и коллегой профессором Стэндапом?
— С англичанином? Разумеется. Он желал, кха-кха, связаться с одним из моих друзей, художником… Не знаю уж зачем…
— Не уточните ли вы фамилию этого художника?
— Януш Кашанский. Несравненный специалист в палеографии, кха-кха. Я долгое время работал с ним. В последний раз мы вместе изучали искусство прирейнских миниатюр, кха-кха, манускриптов В 146 и F 307 из нашего университета. Назвав Кашанского художником, кха-кха, я имел в виду его познания в средневековой каллиграфии. Он набил на ней руку.
— Он уже переписывал манускрипты каролингом?
— Да, некоторые. Знаете ли, кха-кха, здесь, с этим политическим режимом, вечно не хватает денег. Кашанский зарабатывает на жизнь своими копиями. Он продает их немецким клиентам. Его можно понять…
— А как по-вашему, рискнул бы он кое-что изменить в «Святом житии», скопированном им каролингом?
На доктора Грошеча напал приступ кашля, вскоре оказавшегося не чем иным, как сумасшедшим смехом.
— Януш — приличный плут, безобидный умелец. Кха-кха, как бы вам сказать?.. Клиенты, немецкие антиквары, обращают внимание на состояние манускрипта и совершенно не способны разобраться в тексте. Все это — богатые буржуи, промышленники, кха-кха, денежные свиньи, как мы говорим.
— Профессор Стэндап виделся с Кашанским по делу?
— Этого я не знаю… Кстати, видите ту папку на буфете? Кха-кха. Это «История Карла Великого» из аббатства Грюнау. Я унес его к себе из боязни, что наши правители могут продать его. Им все дозволено, знаете ли. Так что, кха-кха, в этом безумном мире и не поймешь, где правда, а где ложь.
Януш Кашанский жил на другом берегу Вислы в облупленном здании постройки 50-х годов. Здесь ютились дети, женщины и старики, а мужчины проводили нерабочее время в кабачках. Квартира палеографа находилась на седьмом — последнем — этаже, куда вела ненадежная бетонная лестница, стены пролетов были разукрашены непристойными надписями и рисунками.
Сальва вначале деликатно постучал в дверь, но после нескольких минут ожидания забарабанил по ней кулаком. Открыл им еще молодой мужчина, не совсем трезвый. Его красивое лицо светилось приветливой улыбкой. На нем были шорты и майка с эмблемой университета Арканзаса.
— Входите, люди добрые! Старина Грошеч предупредил меня по телефону о вашем визите. Как видите, я, подобно многим здесь, говорю по-французски.
Они прошли в комнату, бывшую, по всей видимости, мастерской копииста. На столе можно было разглядеть образцы старинных почерков, несколько книг, там же лежал готический манускрипт, находящийся в работе.
— Итак, — без предисловия сказал Сальва, — вот человек, написавший третью часть «Жизнеописания Сильвестра», которое хранится в Ватикане в папке под номером В 83276 в компании с «Небесной лестницей» Жана Гоби…
Затем он прикурил свою сигару, от которой сразу же потянулся едкий дымок. Мы никогда не узнаем, что больше поразило Кошанского: непререкаемое утверждение профессора или ужасный запах.
— Прошу простить, — живо отреагировал он, — но за три дня меня уже два раза спрашивали об этом манускрипте. И мне понятно, о каком «Жизнеописании» вы говорите, однако, как я уже утверждал, он не может быть в Ватикане.
— Это почему же? — спросил Мореше.
— Послушайте, я хотел бы поговорить об этом манускрипте, но не откажите в любезности погасить эту штуку.
Сальва не заставил себя упрашивать и раздавил сигару на дне пепельницы. Потом он сел, а за ним и остальные.
— «Жизнеописание Сильвестра» находилось в муниципальной библиотеке Кракова. Оно было неполным. Одна часть относилась к XIII веку, другая была венецианской копией XVI века. Отсутствовала третья часть. Я тщетно искал ее, но не нашел. Да и существовала ли она вообще? Тогда у меня родилась мысль дополнить манускрипт, взяв за образец «Жизнеописание Гамалдона», датируемое IX веком и в чем-то схожее с приключениями Басофона.
— Правильно, Гамалдон! — вскричал Мореше. — Мне следовало догадаться! Ну и дурачина же я!
— Короче говоря, — заключил Сальва, — вы написали недостающую часть на венецианской бумаге, идентичной XVI веку.
— Именно эта бумага и подала мне мысль дополнить «Жизнеописание». Чистые ее листы находились в папке следом за второй частью. Видите, у меня еще осталось немного.
Он показал несколько листков, внимательно осмотренных Сальва. Потом он добавил:
— Закончив эту работу за один год, я решил ее продать. Видите ли, расхищение здесь — что-то вроде национального спорта. Западногерманские коллекционеры хорошо платят. Короче, я уже было сторговался с одним клиентом, когда один близкий к папскому престолу человек предложил мне побольше — он собрался подарить манускрипт высокопоставленному иностранцу, фамилию которого мне не сказали. Я согласился. Вот так манускрипт и уплыл из Польши.
— Как зовут того человека? — спросил Сальва.
— Это личный секретарь папы, бывший при нем, еще когда тот был кардиналом в Кракове: магистр Ольбришский. Он остался здесь после избрания его святейшества.
— Значит, манускрипт был подарен высокопоставленному иностранцу?
— Этого я не знаю, и, признаюсь, меня удивляет интерес, который проявляет тот англичанин и вы сами к этому документу.
— О, он нас интересует, поскольку был обнаружен в папке, где не должен был быть и, ко всему прочему, на месте манускрипта более важного, помеченного числом «666»; а это есть наивысшее осуждение.
— Правда? — удивился Кашанский. — Никто никогда не находил ни одного экземпляра, потому что они были сожжены.
— Но речь все же идет о «Жизнеописании Сильвестра» — он же Басофон, — подчеркнул Мореше. — Не находите ли вы тревожащим такое совпадение?
— Послушайте, — сильно засуетившись, сказал поляк. — Я ничего не знаю об этом деле. Я копиист и, может быть, фальсификатор — это правда, но клянусь: я узнал о той подмене лишь от английского профессора, который приходил ко мне три дня назад с таким же разговором, что и вы.
Адриен Сальва тяжело поднялся, прошел к столу, на котором лежал раскрытый манускрипт с готическим шрифтом, долго рассматривал его, потом спросил:
— Разве вы не знали, что группа ученых тридцать лет искала оригинал «Жизнеописания»? Имя Басофона ничего вам не сказало? Будучи специалистом по той эпохе, разве не вспомнили вы фразу Венсана де Бове из его «Зеркала истории»: «Потерянная история Сильвестра, языческое имя которого было Басофон»? А еще фразу Родриго де Серето из его сборника легенд: «Этот Сильвестр, которого не надо путать с Басофоном»? Полноте, господин Кашанский, ничто не заставит меня поверить в то, что, открыв краковский манускрипт, вы не подумали, что у вас в руках документ, разыскать который отчаялись столько ученых. Признавайтесь, прошу вас.
Поляк оцепенел на продолжительное время. Кровь отлила от его лица. Потом он заговорил:
— Господа, когда мне попался этот манускрипт, я и в самом деле подумал, что подобная находка случается раз в жизни. «Басофон»! Но, расшифровывая текст, я очень быстро понял, что речь здесь шла совсем о другой версии, а не о заклейменной числом «666», обрекавшим на сожжение. И тем не менее там говорилось о Басофоне…
— И следовательно, — продолжил Сальва, — у вас возникла идея дописать манускрипт, вдохновившись «Жизнеописанием Гамалдона», чтобы продать его под видом нечестивого «Жизнеописания», на чем, по всей логике, вы бы прилично заработали, не так ли? Подумать только! Единственный уцелевший от огня экземпляр с числом «666»! Но об этом прослышал будущий папа. Он послал к вам своего человека, прелата Ольбришского, который, уверенный, что речь идет о подлиннике, потребовал продать его. Так было дело?
— Он мне ничего не заплатил.
— Не здесь, так в Швейцарии… Да ладно, это меня не касается. Вы сказали нам, что магистру Ольбришскому поручил купить манускрипт один высокопоставленный иностранец. Вы солгали, правда?
— Может быть, он предназначался для библиотеки Ватикана… Раз уж вы сказали мне, что он там имеется!
Отец Мореше и Сальва так больше ничего от него и не добились. С чувством некоторого отвращения они покинули квартиру. К абсолютному безверию этого Ка-шанского добавлялся и цинизм. Во всяком случае, кое-что прояснилось в изготовлении манускрипта. Оставалось посетить архиепископство и встретиться с бывшим секретарем его святейшества. По дороге иезуит выражал недовольство:
— Ходим от одного свидетеля к другому, расследование, похоже, продвигается, но куда все это нас заведет? А роль профессора Стэндапа во всем этом?
— Он раньше нас понял, что истоки этого дела находятся здесь. Не забывайте, что он ищет первоначальный манускрипт с клеймом. Он уверен, что его подменили поляки, положив на его место фальшивку Кашанского.
— Вне всякого сомнения! — воскликнул Мореше. — Он находится именно в Кракове!
— Отнюдь, — спокойно заметил Сальна, прикуривая сигару. Известно, что ни один документ не мог быть вынесен из библиотеки Ватикана. Почему бы ему находиться здесь, раз все, напротив, уплывает из Кракова? Полякам нужны доллары, а не «Жизнеописание»! Кстати, мне плохо представляется, что в такое католическое государство могли ввезти манускрипт, считающийся дьявольским.
Да, Сальва дурачился. Расследование, которое начинало давить на отца Мореше, доставляло удовольствие нашему сыщику. Он азартно шел по цепочке, связывающей различные события, которые в один прекрасный день принесут решение загадки. Но какой загадки? На память приходила ужасная фраза Изианы: «Никогда не верь тому, во что уверовал». А в голове уже выстраивалась теория, далекая от мыслей его компаньона.
Архиепископство Кракова представляло собой монумент в стиле барокко, и неизвестно было, таилось ли в нем зло, порожденное самой черной магией Средних веков, или же самые высшие умозрительные построения Божественных знаний.
После того как были пройдены паперть, крытый вход и первый двор, наших визитеров поглотили холодные коридоры мрачного здания, ведущие во второй двор, посреди которого возвышалась величественная статуя Ченстоховской Божьей Матери.
Из окошечка, освещенного запыленной неоновой лампой, послышался гнусавый голос и высунулась рука, постучавшая по объявлению, польский текст которого озадачил друзей. Но рука стучала так настойчиво, что Сальва приблизился. На скверном английском голос попытался объяснить:
— Писать! Нет входить! Тут на бумага писать!
Оказалось, что нужно было заполнить какой-то формуляр. Мореше попробовал дать понять, что они хотели бы встретиться с магистром Ольбришским. Услышав это имя, монах вышел из-за окошечка и, подняв руки к небу, движением этим напомнив лишенную суставов куклу, разразился серией односложных восклицаний, показывая тем самым, насколько неприличным было требование посетителей.
В этот момент появился священник в сутане и, привлеченный шумом, направился к ним. Он говорил по-французски и с явным удовольствием демонстрировал свои лингвистические познания. Он объяснил, что епископ — лицо настолько значительное, что никто не может увидеться с ним, не получив за два месяца разрешения на аудиенцию.
— Ну что ж, — произнес Сальва, — придется прибегнуть к помощи полиции и так или иначе добиться свидания.
— Вы бы хоть подумали! — возмутился аббат. — Кстати, монсеньор в отъезде. А что касается полиции…
— Не знаю, кто вы, — разгневался Сальва, — но будьте любезны поставить в известность кого следует, что мы действуем от имени папы и нас ничто не остановит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36