Кругом валялись трупы и извивающиеся в корчах раненые, растоптанные своими же лошадьми. Те же, кто уцелел, в безумном страхе цеплялись за конские гривы и впустую размахивали саблями, которые представляли гораздо большую угрозу для своих, нежели для бандитов. А бандиты спокойно постреливали себе издали, терпеливо выжидая, пока мороз не уложит шершней в снег, чтобы затем дубинками прикончить еще шевелящихся в снегу врагов.
Наполовину потерявшему сознание капитану едва удалось вырваться из этого ада. Наконец он совладал с конем и принялся организовывать своих людей для повторной атаки. Но было уже поздно — разбойники рассеяли уцелевших и уже начали добивать раненых. Капитан понял, что бой проигран. Он повернул коня и галопом понесся по лесной дороге. Не выпускавший его из виду бродяга, превозмогая боль в плече, орал вслед своему врагу:
— Что же ты бежишь, не попрощавшись? Опять драпаешь сломя голову? Эх ты, Барон сучий, хоть бы лошадь пожалел — она у тебя того и гляди окочурится!
Путь был свободен. Разбойникам оставалось только наловить как можно больше уцелевших лошадей и уходить, куда им вздумается. И только теперь, превозмогая слабость, бродяга слез вниз и прислонился к стволу сосны. Бандиты окружили его и сделали перевязку. И лишь когда они уже набрали десятка два коней и садились в седла, вдали сердито пропела труба: то неугомонный Барон подавал своим людям сигнал сбора. На истоптанном снегу застывали трупы драгун, лошадей и подлинных победителей этой схватки — огромных полосатых шершней…
Разбойники вскочили на коней, подсадили в седло раненого атамана и помчались к «лисьей норе», ликуя, хохоча и размахивая шапками.
Входя в хижину угольщика, атаман столкнулся в дверях с фельдшером. При виде своих целых и невредимых товарищей, да еще на драгунских конях и с трофейным оружием, глаза у фельдшера полезли на лоб от удивления и испуга.
— Вот чудо! — вскричал он. — Так значит, вы живы и вернулись победителями? Я бы ни за что не поверил. Я-то думал, что мы с вами встретимся, как волк с лисой — на витрине у меховщика! Что же, садитесь, выпьем по маленькой! Черный Ибиц уже кончился, надо его похоронить.
Бродяга выпрямился в седле и сказал звучным голосом:
— Прочтем за него «Отче наш» и «Богородице, Дево, радуйся», и пусть Бог простит его и примет в царствие Свое. А нам надо поскорее уходить. Кто хочет идти со мной — пошли, а кто желает промышлять отдельно — пусть идет своей дорогой!
И когда бандиты, многим из которых не терпелось напиться по случаю победы и спасения, начали недовольно ворчать между собой, он продолжил с явной угрозой в голосе:
— Я теперь ваш атаман. Вы видели меня в деле. Вы должны слушаться меня! Чертов Барон за день-другой соберет своих людей, приведет их в порядок и опять атакует нас. Нам нужно уходить. Вы сами знаете, как быстро вертится колесо удачи!
В полдень они остановились в трактире, расположенном совсем рядом с польской границей. Здесь они были в безопасности. Снедаемый лихорадкой бродяга прилег на соломенный матрац, и фельдшер сменил ему повязку.
Сверни Шею остался сидеть с атаманом, а остальные разбойники расположились внизу, где принялись хлестать польскую водку и так сильно горланить, что их было слышно за полмили.
— Атаман, — сказал Сверни Шею, примостившись подле раненого, — тебе здорово плохо? Сейчас ты, видно, задремал и стонал так, что я думал, как бы ты у нас не помер.
— Да нет, просто я потерял много краски, — спокойно ответил бродяга. — А от этого всегда бывает жар и слабость. Ничего, еще и не из таких переделок выкарабкивался.
Подумав немного, он добавил:
— Вообще-то, сейчас мне довольно паршиво. А если рана воспалится, будет гораздо хуже. Могу и умереть. Но я не хочу умирать! Я должен любой ценой завоевать свое счастье!
Он попытался встать, но тут же снова опустился на матрац.
— Эти олухи там, внизу, устроили попойку, — проворчал он хмуро. — Шумят, как лягушки весной, а ведь беда все еще гонится за нами. Видать, не знают, что всех нас ждет плетка, колесо и виселица… Нет, нам нужно уходить — поскорее и подальше. Скажи-ка лучше, как зовут каждого из наших парней и кто что умеет. Нам нужно решить, кого мы возьмем с собой, а кого оставим за ненадобностью.
— Меня ты уже знаешь. Меня зовут Сверни Шею. Другого имени не помню, да и не хочу вспоминать.
— Да, тебя я знаю! Ты сидел со мной в магдебургской тюрьме. Ох, и поели мы тогда хлеба из гороха с молотой соломой. Ты, конечно, останешься со мной.
— Другого я и не желаю! Я буду тебе надежным товарищем до тех пор, пока душа не покинет мое тело и меня не закопают в какой-нибудь канаве.
— Дальше! — потребовал атаман. — Кого бы ты еще хотел взять с собой?
— Прежде всего Косого Михеля! Он незаменим при вооруженном грабеже. По части стрельбы да рубки он троих стоит!
— Ну, до стрельбы да рубки я постараюсь дело не доводить. От этого всегда одни неприятности, — проворчал атаман. — Нет, его нам не надо, пусть работает сам по себе.
— Тогда Свистуна, — продолжал Сверни Шею. — Он здорово бегает. Ему впору гоняться за зайцами, как самой настоящей борзой!
— Вот и пускай бегает себе в одиночку, а нам этого не нужно! Накрой-ка меня, что-то знобит. Дальше!
— Бешеный Маттес. Отличный рубака на саблях.
Атаман задумался. Как бы скорее залечить рану? Если бы только он знал верный способ! Боль мешала ему думать, да и жизнь могла незаметно уйти с вытекающей кровью. Когда-то он слышал исцеляющее раны заклинание, но, сколько ни силился, не мог его вспомнить. А ему так нужно было поскорее восстановить силы!..
— Бешеный Маттес, — повторил Сверни Шею. — Он никогда не трусит и после дела всегда находит хорошие пути для отхода. Ты слушаешь, атаман?
— Да, — буркнул тот. — Если он не знает страха, так и осторожности у него недостанет. Нет, пусть уходит!
— Совушка, — продолжал Сверни Шею. — Он умеет не спать по нескольку суток.
— И это нам ни к чему. А есть среди них такой, кто
бы умел подделывать ключи и без шума вскрывать замки и запоры?
— Монашек Фейербаум, — сказал Сверни Шею. — Ему никакой замок не преграда.
— Хоть он и сволочь, но нам годится, — заключил атаман и, слабо охнув, прошептал про себя: «Болит, черт! И жжет, и колет… Как бы остудить этот огонь?»
— Вейланд, — говорил между тем Сверни Шею. — У него слух как у лисы: он за много миль слышит ржание коня, лай собаки и крик петуха. А за милю может разобрать голос человека.
— Из него выйдет хороший подстраховщик. Берем! Будет стоять на стреме.
— Не надо забывать о Литейщике Ханнесе! Вот уж силища так силища! Он ломает любые двери. Чуток нажмет плечом — и готово!
— Не то! — возразил атаман. — Я не люблю работать с шумом и треском. Нет ли кого получше?
— Брабантец! Когда нужно, он умеет представить из себя то крестьянина, то извозчика, то торгаша, а то и студента!
— Вот это подойдет! — сказал атаман. — Хорошие знакомства, хорошая разведка — это первое дело!
— Он еще и по-французски говорит как истый парижанин! — добавил Сверни Шею с улыбкой.
— Ну а это и вообще все равно что хороший кусок сала в нашем супчике! — усмехнулся в ответ атаман. — Я и сам у него подучусь, чтобы, если нужно будет, сойти за дворянина!
— За дворянина? — удивился Сверни Шею. — Да ты что, бредишь, друг?
— Да нет, я знаю, что говорю! — ответил атаман. — Итак, считая нас с тобой, всего будет пятеро. Этого будет довольно. Сойди вниз и предупреди тех троих.
— А как же остальные?! — вскричал Сверни Шею. — Что будет с Клапротом, Афромом, Крещеным Ионасом? Они же отличные мужики! Мы обещали всегда стоять друг за друга и никогда не расставаться!
— Тебе не пристало спорить со своим атаманом, — сумрачно заметил бродяга. — Я могу с тобой советоваться, но последнее слово всегда за мной! Что вы там обещали друг другу — это ваше дело. А я не хочу набирать много народу, как это делал Черный Ибиц. Не хватало еще, чтобы мы шлялись кучей, как куропатки на снегу! Чтобы украсть кусок хлеба, твоей руке довольно пяти пальцев, а не шести и не восьми. Когда дело дойдет до дележки, то пятеро скорее договорятся между собой. А если дела пойдут худо, то, может, и они будут друг другу в тягость.
Он умолк и тяжело вздохнул: говорить ему было трудно. Но Сверни Шею, услышав о грядущей дележке, вспомнил кое-что такое, о чем не мог молчать.
— Вот, кстати! Тут неподалеку живет один богатый крестьянин, — быстро заговорил он. — Так у него полно сала, окороков и яиц, а в погребе есть бочки с вином. Да и денежки, поди, найдутся…
— Нет! — отрезал атаман и повернулся лицом к товарищу. — Крестьян я грабить не буду. Не стану также жечь деревни и мучить бедных людей. Пусть честные пахари спокойно работают!
— Ага! Так ты хочешь перехватывать на дорогах почтарей и торговцев? — спросил Сверни Шею.
— Тоже нет. У меня другое на уме, — почти со стоном проговорил атаман, держась за раненое плечо. — Я хочу повытряхивать золото из поповских домов!
— Ты хочешь грабить попов?
— Нет, мы будем брать золото и серебро из церквей и часовен, — объяснил атаман. — Возьмем то, чем проклятые лицемеры хотят откупиться от Бога, который их, кстати, все равно не помилует. Я наяву слышу, как это золото кричит мне, чтобы я его взял.
— Да пусть лучше меня молнией убьет! — воскликнул Сверни Шею в суеверном ужасе. — Это же смертный грех! Святотатство!
— А мужиков грабить — не смертный грех?! Слушай внимательно, да навостри получше уши — сейчас я расскажу тебе одну штуку, — тихо, но зло отозвался атаман. — Все вещи, какие есть на земле, принадлежат Богу. Все золото и серебро, какое имеется в мире, есть Его творение. И все равно, где они лежат — в поповском доме или в твоем мешке. Я думаю, что раздавать спящее богатство людям — это благое дело. А коли это грех, как ты говоришь, так ты и сам знаешь: прожить без греха — все равно что сшить себе куртку без ножниц и иголки или построить дом без дерева и камня. Один Иисус Христос без греха, и нам с Ним не равняться!
Сверни Шею усердно закивал головой, давая понять атаману, что он все понял и пойдет с ним хоть на край света. Бродяга между тем продолжал:
— Сойди вниз и скажи тем троим, которых мы выбрали, чтобы они были в полной готовности: в полночь мы уезжаем. Остальных предупреди: пусть завтра не пьянствуют, а схоронятся по норам. Для меня возьмите повозку — я еще не скоро сяду в седло.
Сверни Шею затопал вниз по лестнице. Как только утихли его шаги, у изголовья кровати возникла рыжая головка юной Лизы, бывшей любовницы Ибица.
— Атаман! — простонала она со слезами на глазах. — Возьми меня с собой! Я буду любить тебя больше жизни!
Атаман открыл глаза.
— Кто ты такая? — устало спросил он. — Ты не нужна мне, девчонка. К тому же ты рыжая, а я не люблю этой масти даже в кошках и собаках.
— Я Рыжая Лиза, козочка Черного Ибица. Он умер, и я осталась одна на белом свете. Возьми меня с собой!
— Козочкам нельзя бегать в стае волков, — прошептал атаман.
— Но я привыкла бегать с волками! — ответила девушка. — Возьми меня с собой, и я буду делать все, что ты захочешь. Прясть лен, варить суп, стирать тебе одежду. Я умею петь и играть на лютне. Я сошью тебе теплые рукавицы из заячьих шкурок. А еще у меня есть мазь из многоножки, вероники, подорожника и барвинка для твоей раны. Есть и цветок, что называется «чертов зуб». Надо взять один лот «черного зуба», три лота яснотки с
красными цветами и…
— Ты хочешь отвести от меня «холодный огонь»? — прохрипел атаман.
— Эльфы, которые наводят «холодный огонь», уйдут в пустынное место, спрячутся под водой, залезут в дупла деревьев, стоит мне произнести заветное заклятие, — пообещала Рыжая Лиза.
Бродяга уставился на нее мутным взором и со стоном потребовал:
— Заклятие! Если ты знаешь его, то скажи мне, и я возьму тебя с собой. Заклятие! Ради всего святого, скажи мне заклятие!
Подумав пару мгновений, девушка тихо запела:
Когда Христос на крест пошел,
Стонали поле, лес и дол,
Заплакали трава с листвой…
— Нет! — перебил бродяга. — Это не то! Я знаю это заклятие, но оно не помогает. Мне нужно другое — настоящее!
— Другое? — повторила Лиза. И, подумав еще мгновение, положила руку на пропитанную кровью повязку и вновь запела:
Растут три цветочка…
— Вот оно — верное заклятие! — обрадованно закричал атаман, узнав слова. — Пой до конца! И козочка Ибица запела громче:
Растут три цветочка по Божьему слову:
Один из них алый, белый другой,
И третий, посаженный Божьей рукой.
Трицветье, трицветье, рану закрой!
— Рану закрой! Кровь, стой! — повторил атаман, а затем закрыл глаза, и ему показалось, что черная птица-боль отпустила свои когти и отлетела от его тела. Блаженная усталость охватила его, и он глубоко, без сновидений, уснул. Когда его дыхание стало ровным, Козочка Лиза тихо улеглась рядом с ним на соломе.
Больше года бродила банда святотатцев по обширной области, простирающейся от Эльбы до Варты, заходя в Померанию и Польшу, Бранденбург и Ноймарк, Силезию и Горный Лаузиц. И везде, где бы они ни появлялись, преступники похищали святыни, которых никогда прежде, даже в самые лютые времена войн и напастей, не касалась воровская рука. Понятно, что эти деяния вызывали всеобщий ужас в народе. Вначале пронеслись слухи, будто бандитов не меньше сотни, потому что, казалось, они действовали одновременно повсюду. Они ограбили и осквернили священные здания в тысяче мест. Потом, когда полиция дозналась, что шайка состоит всего лишь из нескольких человек, люди стали поговаривать, что грабители церквей обладают колдовским искусством, позволяющим им в случае опасности делаться невидимыми, и поэтому неудивительно, что ни Барону Палачей, ни другим офицерам императорской и королевских охранных служб, несмотря на все их усилия, не удалось изловить ни одного из преступников. Многие всерьез уверовали в то, что атаман банды является не кем иным, как воплощением Сатаны, извечного врага Божия. Сам Сатана, говорили они, явился на землю, чтобы отнимать у церкви ее сокровища.
Первый, кому довелось воочию увидеть атамана, был священник из Крайбе — маленькой силезской деревушки, принадлежавшей графу фон Ностицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25