— А-а, немножко легкого средневекового чтива в качестве подготовки к собственным мучениям?
Он подтащил поближе к дивану торшер, расстелил на диванных подушках полотенца и сам устроился рядом со мной. Потом сделал неуловимое движение, после чего мой кушак развязался и халат, под которым было лишь необременительное нижнее белье, распахнулся. Бросив взгляд на мое лицо, Вольфганг сухо усмехнулся.
— Уж не хочешь ли ты, чтобы я проводил операцию с закрытыми глазами? — спросил он с шутливой вежливостью, извлекая мою руку из рукава и вновь благоразумно прикрывая меня халатом. — Так, для начала профессор Хаузер произведет осмотр.
Он поднес мою руку к свету и тщательно осмотрел рану. Он сидел так близко, что до меня доносился исходящий от него аромат хвойно-цитрусового одеколона. Но тут я обратила внимание на выражение его лица.
— К сожалению, должен сказать, что выглядит это ужасно, — сказал он. — Твоя рука зажила слишком быстро, рана практически срослась. Необходимо срочно удалить все швы. Но к несчастью, это займет немного больше времени, чем я ожидал, и будет несколько болезненнее, чем я думал. Нужно удалять швы очень осторожно, чтобы рана вновь не открылась. Выпей коньячку. Если боль будет слишком сильной, сожми зубами полотенце.
— А может, все-таки не стоит делать этого сегодня? — с надеждой спросила я.
Вольфганг непреклонно покачал головой. Он мягко положил мою руку и, налив из графина изрядную порцию коньяку, протянул мне рюмку.
— Послушай, я принес достаточно полотенец, чтобы покрыть тебя, но тебе придется повернуться на бок и предоставить мне удобное поле действий. Для начала выпей немного, это поможет.
Меня слегка мутило от страха, но я проглотила коньяк. Потом улеглась на полотенца, расстеленные на диване, мягкостью не уступавшем убаюкивающим материнским объятиям, и позволила Вольфгангу укрыть меня остальными полотенцами. Он осторожно развернул к себе мою руку. Я зажмурилась; огонь в камине так распалился, что жар согревал даже мои веки. Нужно было постараться успокоиться.
Сначала, пока антисептик лился мне на кожу, боль казалась незначительной, но ее значительность быстро возросла. После первого легкого щипка пинцетом мне почему-то подумалось о том, что чувствует рыба, заглотнувшая острый крючок. Вероятно, она испытывает не сильную боль или даже страх, а смутное ощущение того, что может произойти нечто ужасно странное.
Первый дергающий рывок лишь царапнул меня, как гвоздь по стеклу. Но поверхностная боль, постепенно нарастая, пробиралась вглубь. Я постаралась не дрожать, чтобы не осложнять и без того сложную процедуру, однако вскоре тупая пульсирующая боль стала почти невыносимой. Лежа с закрытыми глазами, я чувствовала, как под веками скапливаются жгучие слезы. Для укрепления мужества я делала глубокий вдох перед каждым новым укусом пинцета.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем эти укусы прекратились. Я открыла глаза, и сдерживаемые до той поры слезы заструились по моим щекам на полотенца, покрывающие диван. Зубы мои все еще были стиснуты от боли, а живот вообще свело. Я понимала, что если открою рот, то просто разрыдаюсь. Вновь глубоко вдохнув, я медленно выдохнула.
— Первый стежок оказался очень трудным, но мне удалось чисто удалить его, — сказал Вольфганг.
— Только первый! — запротестовала я, пытаясь приподняться на здоровой руке. — Может, нам лучше сразу отрубить мне руку, чтобы больше не мучиться?
— Дорогая, мне совсем не хочется мучить тебя, — заверил он меня. — Но надо пройти через это испытание. И тогда все будет хорошо.
Вольфганг поднес бренди к моим губам. Сделав большой глоток, я слегка задохнулась. Он вытер пальцем мои слезы и молча проследил, как я выпила еще немного, а потом забрал у меня рюмку.
— Ты знаешь, как наша мама обычно успокаивала в детстве нас с Беттиной, смазывая йодом наши ссадины? Она говорила: «Подуем, поцелуем, и быстро все пройдет».
Склонившись, Вольфганг коснулся губами первого издерганного пинцетом места. Закрыв глаза, я почувствовала, как приятное тепло расходится по руке.
— Сработало? — тихо спросил он. Я молча кивнула, и он добавил:
— Тогда каждый стежок получит по поцелую. А теперь давай закончим испытание.
Я опять опустилась на диван, готовясь к новым мучениям. Удаление каждого стежка неизменно сопровождалось мучительной болью, пинцет осторожно вытаскивал нить из кожи, а потом резкий лязг ножниц сообщал мне о выдергивании очередного стежка. После удаления каждой скрепки Вольфганг склонялся и целовал уязвленное место. Я пыталась считать поцелуи, но минут через пять или десять уже готова была поклясться, что из меня извлекли три десятка или даже три сотни стежков вместо оставшихся тринадцати. И все-таки его поцелуи каким-то таинственным образом облегчали мои мучения.
Завершив пытку, Вольфганг слегка помассировал мою руку, и восстановившийся кровоток приглушил боль. Потом он продезинфицировал рану какой-то жидкостью с приятным запахом. После этого я наконец поднялась и села рядом с ним. Он помог мне продеть руку обратно в рукав и завязал кушак халата.
— Уверен, что ты пережила массу чертовски неприятных ощущений. Последнюю неделю ты не раз доказывала свою смелость, дорогая, но только что выдержала совершенно особенное испытание, — похвалил он меня, приобнимая за здоровое плечо. — Сейчас всего лишь начало восьмого, так что при желании ты вполне успеешь принять ванну или отдохнуть до того, как мы соберемся на ужин. Ну, как ты себя ощущаешь?
— Нормально, только устала.
Я действительно была бы не прочь принять ванну, если бы для этого не надо было совершать никаких телодвижений.
Вольфганг смотрел на меня с озабоченностью, но в его взгляде было еще какое-то непонятное выражение. Я и вправду слегка опьянела от коньяка, усиленного дозой природных эндорфинов, высвободившихся за полчаса ноющей и жгучей боли.
Вновь откинувшись на подушки, я попыталась прийти в себя. Вольфганг задумчиво вертел в пальцах прядь моих волос. После продолжительного молчания он заговорил с таким видом, словно только что убедил в чем-то сам себя.
— Ариэль, я понимаю, что, вероятно, сейчас неподходящее время, но я не знаю, когда наконец наступит то самое, подходящее. Если не сейчас, то, возможно, уже никогда… — Он умолк и закрыл глаза. — О боже, не представляю, как мне действовать. Пожалуй, стоит глотнуть коньяка.
Он перегнулся через меня, взял мою рюмку с оставшейся приличной порцией горячительного и одним глотком допил его. Поставив рюмку обратно на стол, он повернулся и взглянул на меня бездонными бирюзовыми глазами.
— Когда я впервые увидел тебя при входе в научно-техническое крыло вашего ядерного центра… ты услышала, что я сказал, проходя мимо тебя?
— Боюсь, что не совсем, — сказала я.
И живо припомнила, как мне послышалось, что он прошептал что-то вроде «очаровательно» или «потрясающе» — в общем, нечто почти неприменимое к тому, как я представляла или ощущала себя сейчас. Но я и думать не могла, как будут развиваться события дальше.
— Я сказал тогда: «чистый восторг». В тот же момент мне чертовски захотелось отказаться от всего этого задания. И уверяю тебя, даже сейчас кое-кто предпочел бы, чтобы я поступил именно так. Ты поразила меня, как… даже не знаю, как лучше объяснить… точно мгновенно сразила стрелой в самое сердце. Я полагаю, ты простишь мне такое неуклюжее признание.
Он умолк, а я в полнейшем смятении резко поднялась с дивана. Опять мне, трусихе, не осмеливающейся проехаться на лыжах по целине, волей-неволей предлагалось спрыгнуть еще с одной опаснейшей вершины. Я почувствовала легкую панику и попыталась подавить ее. Может, голова у меня и была как в тумане, но не нужно было обладать умом Альберта Эйнштейна, чтобы понять, чего именно я надеялась прямо сейчас дождаться от Вольфганга и какие вполне определенные желания охватывали его самого.
Я пыталась рассуждать разумно. Какой еще мужчина мог бы уговорить меня облететь половину земного шара и пригласить переночевать в его собственный замок? Какой еще мужчина мог бы смотреть на меня так, как Вольфганг смотрел прямо сейчас, не замечая того, какая я взъерошенная, грязная и вымотанная после путешествия и треволнений целого дня, и даже хотеть меня? От какого еще мужчины мог исходить тот опьяняющий аромат кожи, сосны и цитруса, в котором мне невольно хотелось раствориться и утонуть? Почему же тогда, во имя всего святого, я пытаюсь все усложнить?
Но в глубине души, разумеется, я отлично знала почему.
Вольфганг стоял прямо передо мной, но не касался меня. Он посмотрел на меня тем рентгеновским взглядом, что оказывал на меня такое же разрушающее воздействие, как криптонит на Супермена: слабость в коленках и пустота в голове. Наши губы почти соприкасались.
Не сказав больше ни слова, он прижал меня к себе и зарылся рукой в мои волосы. Наши губы соединились. Своим поцелуем он словно хотел выпить мою душу, смыть все тревоги из моей головы, но нежная страстность его губ всколыхнула во мне глубинные чувства. Соскользнувший халат окутал мои голые ноги. Вольфганг слегка прикусил мне плечо, а его руки ласкали мое тело, осторожно освобождая меня от нижнего белья. Я перестала дышать.
— Я боюсь, — отстранившись, прошептала я. Вольфганг взял мою руку и поцеловал ладонь.
— А ты думаешь, я не боюсь? — спросил он, серьезно глядя на меня. — Но давай будем смотреть только в будущее, Ариэль. Не оглядывайся назад.
«Не оглядывайся назад»… С легким страхом я подумала, что таково было единственное условие, поставленное богами Орфею перед его путешествием в подземный мир ради освобождения его драгоценной возлюбленной Эвридики.
— Мне не на что оглядываться, — солгала я и опустила глаза, но слишком поздно.
— О нет, есть на что, любовь моя, — сказал Вольфганг, приподнимая к себе мое лицо. — Ты оглядываешься на ту тень, что стоит между нами с самой первой встречи, — на тень твоего покойного кузена Сэма. Но сегодня, я надеюсь, она растает и ты больше никогда не будешь оглядываться назад.
Отлично, назовите меня идиоткой. В сущности, я и сама думала, что в тот вечер могу слегка тронуться умом. Вольфганг разбередил другую рану, совсем не похожую на шрам, затягивающийся у меня на руке. Та давняя рана притаилась глубоко внутри и так незаметно кровоточила, что я даже не осознавала, насколько она болезненна. Эта незалеченная травма, которую я умудрилась так глубоко запрятать от самой себя, заключалась в том, что мое отношение к Сэму, возможно, слегка выходило за рамки братской любви. И кем же я оказалась в такой ситуации? Изрядно смущенной ядерной дурочкой.
Однако эти противоречивые, раздирающие мне душу чувства — как и все прочие — были по крайней мере частично забыты в тот вечер благодаря тому, что Вольфганг открыл во мне нечто совершенно новое. Ничего подобного в себе я раньше даже не подозревала. Когда наши тела в пылу страсти слились воедино, во мне родилась острая и томительная любовная жажда, и она усиливалась и обострялась с каждым новым движением, проникая в мою кровь, словно наркотик. С какой-то изголодавшейся одержимостью мы взаимно подпитывали воодушевление друг друга, пока я не начала дрожать от полного истощения сил.
Наконец Вольфганг замер, прижавшись лицом к моему животу, и мы продолжали неподвижно лежать на мягком турецком ковре перед камином. В мерцающем свете углей влажно поблескивала наша кожа, а его крепкое мускулистое тело отливало бронзой. Моя рука скользнула вниз по его спине к талии, и он невольно вздрогнул.
— Пожалуйста, Ариэль! — Он поднял взлохмаченную голову и с усмешкой глянул на меня. — Надеюсь, ты хорошенько подумала, прежде чем начать снова дразнить меня. Ты же настоящая колдунья, опутавшая меня своими чарами.
— А по-моему, волшебная палочка является твоим атрибутом, — со смехом заметила я.
Вольфганг откинулся назад и, встав на колени, поднял меня с ковра. В камине догорали тлеющие угольки. Несмотря на наши недавние упражнения, в комнате ощутимо похолодало.
— Кто-то должен сохранить остатки благоразумия, хотя бы ненадолго, — сказал он, накидывая халат мне на плечи. — Тебе нужно немного отдохнуть и расслабиться.
— Твоя последняя терапия, по-моему, оказала на меня замечательное воздействие, — заверила я его.
Вольфганг покачал головой и улыбнулся. Поднявшись с ковра, он подхватил меня на руки и отнес в ванную комнату за моей спальней, где посадил меня на стул и набрал в ванну горячую воду. Он щедро растворил в воде душистые минеральные соли, потом принес для нас чистую одежду и положил рядом с ванной. Когда мы погрузились в ароматную воду, Вольфганг намочил большую губку и начал выжимать ее, поливая ручьями мои груди и спину.
— Я не представлял, что на свете существуют такие соблазнительные особы, — сказал он, целуя сзади мои плечи. — Но полагаю, что нам пора вернуться на землю. Сейчас всего лишь начало девятого. Ты, наверное, проголодалась?
— Ужасно, — призналась я, внезапно почувствовав сильный голод.
В общем, закончив принимать ванну, мы быстро вытерлись, облачились в теплые вещи и прошли через виноградники к ресторанчику, который, как и было сказано, смотрел на реку. Когда мы вошли туда, в камине весело потрескивал огонь.
Мы заказали горячий суп, салат из свежей зелени и французское блюдо raclette — отварной картофель с острым плавленым сыром и хрустящими маринованными огурчиками. Собрав подливку с тарелки кусочками хрустящего хлеба, мы облизали друг другу пальцы, по которым стекал огуречный сок, и запили все это превосходным сухим рислингом.
Уже в начале одиннадцатого мы побрели обратно вверх по дороге между виноградниками. Клочья поднимавшегося от реки тумана, точно призраки, слонялись по рядам подвязанных виноградных лоз, на которых начали проклевываться ростки новой жизни. Воздух еще звенел от холода, но от земли уже исходил тот особый влажный и острый вечерний запах, возвещавший приход весны. Стащив с меня перчатку, Вольфганг завладел моей рукой, и, как обычно, от его прикосновения меня всю обдало жаром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85