например, кто мог предугадать, что вернутся из эвакуации в Крутогорье партизанские семьи и что немцы с полицаями сразу же используют это для борьбы с отрядом. И не только это. Поэтому Нарчук был уверен, что главное теперь для крутогорских партизан, которых он возглавлял, заключалось не в том, чтобы, испугавшись шантажа, уходить из района в чужие леса, где их никто не будет знать, или даже за линию фронта, а тем более — сидеть тут, в Цыкунах, сложа руки; главной задачей на ближайшее время оставалась попытка все-таки овладеть ситуацией на месте, как можно скорей выбраться из тенёт, которыми оккупанты старались опутать партизанский отряд, и, говоря военным языком, выйти на оперативный простор. Все, что задумывали и делали последнее время и Нарчук, и комиссар отряда Степан Баранов и остальные партизаны, которые были посвящены в ближайшие оперативные планы, было направлено на это. Но Нарчук знал обо всех планах, а Данила Афонченко — нет. Разумеется, до поры до времени. Поэтому он и кидался в крайности.И все-таки из их беседы Нарчук успел почувствовать, что с задумкой надо поторопиться.— Нельзя сказать, что Афонченко сегодня глядел как в воду, однако его сказочка про зайцев имела определённый смысл. Это Нарчук понимал довольно ясно. Но понимал он и то, что успех боевой деятельности отряда, организационной и политической, в дальнейшем будет зависеть прежде всего от того, как скоро сумеет отряд наладить связи с другими партизанскими группами на оккупированной территории; более того, как скоро он сумеет найти путь к центральному штабу партизанского движения, который, как думалось Митрофану Онуфриевичу, за это время обязательно должен был появиться если не тут, в тылу у врага, то где-то на Большой земле…Нарчук ждал, что сегодня к вечеру в отряд вернётся комиссар Баранов, который был где-то в Крутогорье. А к ночи придёт Павел Черногузов и, может быть, приведёт в Цыкуны депутата Батовкина. Но получилось все не так.Когда через несколько минут Митрофан Онуфриевич оказался на острове возле своего шалаша, он увидел лесника Абабурку, который знал сюда и иные потаённые тропы, а с ним человека, в котором узнал веремейковского Зазыбу. XII И все-таки зима сорок первого надёжно обложила и Забеседье. Это случилось вскоре после того как выпал и растаял первый снег. Через несколько дней снова завьюжило по округе, свет белый застило белой, как молоко, метелью; а главное — второй этот снег явно не собирался таять, а к исходу следующего дня стал черстветь да рассыпаться под ногами у людей, которые в постоянных своих заботах топтали его с утра до вечера, даром что в такой каламути бродили, будто незрячие.Между тем помаленьку вьюга утихла. И в Веремейках тоже прояснилось. И тогда на свободном от белых мух просторе все увидели — на этот раз снегу навалило столько, что лучше с ним не связываться, а только уминать ногами. Особенно много его оказалось на соломенных крышах, которые стали похожи на шапки-папахи.Странное дело, но снег не замёл, а как бы обволок всю деревню — и фасады, и крыши, и все задворки с крестьянской завалью и непотребщиной. Появились новые запахи, явно зимние, расплывающиеся в воздухе, и среди них особенно возобладал запах дыма, тяжёлый запах, словно в печах веремейковские бабы жгли не дрова, привезённые из лесу, а болотный торф.Выйдя с пустыми вёдрами в заулок против прибытковского дома, Зазыба, перед тем как направиться к колодцу, некоторое время постоял, прижавшись спиной к плетёному берёзовому палисаднику, посмотрел на свои Веремейки и словно бы не узнал их, в новом обличье деревни, которое пришло с этим снегом, ощущалось какое-то пронзительное, торжествующее первородство, оно не давало покоя, оно возбуждало душу. Последнее время Зазыба и без того жил в приподнятом настроении, даже пугался этого, а теперь ещё эта зима с её обновляющим колдовством. И снова Зазыба становился сильным, большим и великодушным, хотя много что в нынешнюю осень пыталось искалечить его и опустошить. Но закалённую натуру, оказывается, нелегко одолеть.Было от чего Денису Евменовичу чувствовать первородство.Во-первых, вчера наконец и до Веремеек дошла весть, что под Москвой немцы стали отступать. Алесь Острашаб говорил за столом у Зазыбы всего только о какой-то задержке там, под Москвой, говорил туманно, явно неохотно и мимоходом, прикидывая, что к чему и что стало известно нынче, но на самом деле все было иначе. Операция «Тайфун», на которую так надеялись гитлеровцы, с планами которой так откровенно знакомили не только отечественного бюргера, но и того самого славянина, предназначенного для уничтожения или рабства в колониальной империи, — операция «Тайфун», разбившись о героизм и самоотверженность советских солдат и ополченцев, выдохлась и позорно кончалась на полях Подмосковья. Результаты её проявились даже на поведении оккупантов. С середины ноября, а вернее — ближе к концу месяца, немцы, которых приходилось встречать деревенским жителям (то ли когда через деревню проходила воинская часть, то ли когда кто-то из крестьян наведывался в Крутогорье, где чаще всего можно было наткнуться на оккупантов), вдруг будто полиняли, будто их пыльным мешком из-за— угла хватили. Куда девалась прежняя фанаберия, чувство превосходства? Непобедимые воины обрели даже словоохотливость, стали заговаривать со все ещё пугливыми, но тем не менее любопытными туземцами. Теперь от них можно было услышать такие слова как «катьюша», «Жукофф»… При этом, выговаривая, они крутили головами, будто и вправду узнали наконец цену и генералу Жукову.А во-вторых, Зазыба сделал большое дело и имел все основания чувствовать себя прочно на этой земле. Денис Евменович наконец наладил связь с местным партизанским отрядом. Отряд этот размещался нынче неподалёку от Веремеек, в Шурище, как раз за веремейковским озером, на полпути к Беседи, но с той стороны, где она огибала Топкую гору. Зазыба сам взялся сделать землянку для партизан. Он только попросил разрешения у Нарчука позвать в помощь из Гончи Захара Довгаля. На пару они несколько дней копали яму да рубили лапник, зачищая его топорами, а потом к ним на подмогу пришли из отряда Павел Черногузов и Харитон Дорошенко. Черногузов вернулся из-за Сожа, как говорится, ни с чем, следов депутата Батовкина не обнаружилось, как погнал в июле старый конюх племенной табун на восток, так больше и не показывался в Пропойске, видать, остался в эвакуации. Зато Павел Егорович встретил у Сожа спецотряд Зебницкого, который направлялся из-за линии фронта в Чечерские леса. Тут он и разузнал, что немцы под Москвой не только твёрдо остановлены, но терпят сокрушительное поражение. Последние километры до Цыкунов Черногузов чуть не бежал, чтобы обрадовать всех в отряде: как раз среди партизан был тогда и Денис Зазыба. Тогда-то он и узнал о битве под Москвой, которая должна была стать поворотом в войне.А в отряд Нарчука Денис Евменович попал неожиданно, и до этого случая ничего не слыхал о местных партизанах. Вернее, Захар Довгаль, встретив его на покосах, говорил, будто бы видели в Белой Глине ночью вооружённых людей в штатском и в одном из них узнали человека из Крутогорья. Но что это были за штатские, никто точно не знал, а если и знал, так не очень-то распространялся, то ли не имел права рассказывать, то ли другая причина заставляла молчать. Так они и не выяснили тогда ничего, подумали-подумали да и решили, что слухи остались ещё с тех времён, когда в Забеседье были московские партизаны. А оказывается, в Цыкунах стоял отряд, который весь состоял из своих людей, и Зазыба их знал.Между тем сошлось все очень просто. Когда Зазыбе надо было до зарезу попасть в Бабиновичи, он напросился в попутчики Острашабу. Сперва сказал дома, что покажет наезженную дорогу только до реки, чтобы не ехать гостям через брод, где от растаявшего снега могла высоко подняться вода. Дальше по Беседи стояла трухлявая плотина возле старой, с незапамятных времён мельницы, и по ней, а вернее, по обычной гати, хотя и настланной посуху, иные рисковые головы переправлялись порожняком с одного берега на другой. Этим-то Зазыба и соблазнил Острашаба и его фурмана, который прямо вцепился в спасительный вариант, мол, мало ли что при таком бездорожье. Ну а, когда удачно проехали злосчастную плотину, как-то само собой получилось, что благодарные поезжане будто и не заметили, что их провожатый снова подсел в таратайку, крепко потеснив главного седока. Так они и доехали до местечка, мало уже заботясь друг о друге> потому что Денис Евменович быстро почувствовал — бывший дружок его сына забрал недавнее гостеприимство в Веремейках. Кроме того, Зазыбу все время, пока они ехали через облетевшую дубраву в Бабиновичи, беспокоило, как бы Острашаб не выкинул чего-нибудь неожиданного, например, не припомнил те застольные беседы, когда хозяин не скрывал своих убеждений и проходился по поводу существующего порядка. Поэтому Денис Евменович у первых местечковых домов слез с комендантовой таратайки и, отдав поклон, зашагал прочь, выбирая в Бабиновичи другую дорогу, которая вела к торговой площади приречной улицей и напрямик. Скоро он увидел виселицу, а на ней… Марылю. Узнал он её сразу, хотя она долго провисела в набухшей верёвочной петле и мало напоминала ту привлекательную девушку, которую Денис Евменович привёз сюда в августе на крестьянской телеге. Больше всего потрясло Зазыбу несообразно длинное, вытянутое насильственной смертью, тело Марыли, её ужасное лицо. Хотя, с другой стороны, чего можно было ждать, если человек кончает жизнь в страшных муках.Сдерживая волнение, которое полнило сердце горечью, Зазыба прошёл на приличном расстоянии мимо виселицы и, не ожидая, пока кто-нибудь его узнает, а тем более — задержит здесь, зашагал дальше по местечку, направляясь незаметно на ту улицу, где жила Шарейкова дочка.Абабурка увидел Зазыбу уже на самом повороте, когда Денис Евменович собирался отворить калитку во двор. Как бабиновичский председатель оказался именно здесь, понять было невозможно, потому что уговора у них не было об этом ни тогда, ни заранее. Надо признать, что Зазыба, внезапно увидев Абабурку, дрогнул, ещё не понимая, рад он этой встрече или нет. Но прикидываться, делать вид, что не заметил знакомого или, чего доброго, не узнал, — претило и тому, и другому. И они сошлись, чтобы поздороваться. И случилось так, что, сойдясь, быстро поняли друг друга, а поняв — сразу доверились. Удивительно, но в часы великой опасности иной раз и случается так, что люди находят самый короткий путь к доверию. В тот же день Зазыба был уже у свояка Абабурки, — лесника. Прокоп выслушал Дениса Евменовича и повёл его в Цыкуны. Там их и увидел Митрофан Нарчук, возвращаясь через болото на остров из дальнего шалаша.Зазыба с Нарчуком были хорошо знакомы ещё с тех пор, как Митрофан Онуфриевич работал председателем колхоза в «Парижской коммуне», а Зазыба в Веремейках, хотя несколько последних лет им нечасто доводилось встречаться. Понятно, что Зазыба не стал таиться перед Нарчуком, рассказал все как есть — особенно о том, почему оказался в Бабиновичах. Ночью они втроём — командир отряда, Денис Евменович и Прокоп Абабурка — пошли в местечко, сняли с виселицы разведчицу и принесли её в лес.Похоронили на следующий день, на окраине Цыкунов, неподалёку от наблюдательного пункта с артиллерийской буссолью.Документы, которые остались от Марыли и которые привозил в Веремейки напуганный Шарейка, тоже вскорости перекочевали в отряд. Среди них, например, обнаружили заново составленный справочник тактических обозначений германских вооружённых сил, он, кажется, больше всего пригодился партизанам; Были среди бумаг и другие ценные сведения и схемы, однако и Митрофан Нарчук, и Степан Баранов, не говоря уж об остальных партизанах, мало что понимали в них; таким образом, документы, добытые дорогой ценой, пока не находили применения, а передать их было некому, кто бы в них по-настоящему разобрался.Подыскать новое место для дислокации попросили Зазыбу сами партизаны. Нарчук так и сказал Денису Евменовичу:— Ты нас на первый случай выручи, брат, а потом уж вместе начнём действовать.Если говорить прямо, Зазыбе и самому не нравилось, что отряд осел в Цыкунах, рядом с местечком, где находился полицейский гарнизон, куда чуть не каждый день наезжало немало разного военного люда, и не только из ландвера или охранных войск, но также и из регулярных частей. Правда, Зазыба открыто не сказал об этом партизанам ни в первый день своего нахождения в отряде, ни во второй. И тем не менее он чуял, что такой вопрос — о переброске отряда в другое место — обязательно встанет. Так, в конце концов, и случилось.Теперь Зазыба был в Веремейках ухом и глазом партизан. В посёлке Озёрном ему помогал Федор Поцюпа. По ту сторону Беседи наблюдателями оставались Абабурки — один в Бабиновичах, другой в Кушелевке. В Гонче тем временем партизанские дела всячески улаживал Захар Довгаль. На их плечах лежала не только доставка в отряд агентурных и разведывательных данных, а также, что в партизанских условиях было не менее важным, обеспечение всем насущным, в первую очередь едой, потому что понятие «всем насущным» имело весьма широкое толкование и не каждый раз зависело от желания тех и других. Особенно это касалось всякого оружия, которого не хватало для мощи отряда. Были, конечно, и другие сложности, однако нынче, когда все как будто стало складываться благоприятно, если не сказать — удачно, добыча оружия представлялась не такой уж трудной, по крайней мере, выполнимой…Стоя теперь с вёдрами в заулке, Денис Евменович подумал о том, что с приходом зимы, верней с новым снегом, в налаженном деле возникнут новые сложности, которые будут мешать им с партизанами. До сих пор ходил из деревни до отрядной землянки и обратно, не боясь, что кто-то наткнётся на его след в лесу; по снегу много не походишь, надо будет подолгу ждать метельных ночей, когда тайная тропа будет не заметна чужому глазу ни вблизи, ни издали;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46