Вода нашлась быстро. Правда, не в кринице, как думали, а в речушке, которая кособоко бежала по галечнику, хотя берега её были болотистые. Наверно, в речушке этой могла бы водиться форель, потому что от чистой и студёной воды даже ломило зубы. Жизнь у партизан, таким образом, наладилась почти идилличная, не хватало только омшаника, чтобы заночевать, однако назавтра, когда вернулась разведка из ближних деревень, стало известно, что по следам отряда уже рыщет какая-то конная немецкая команда, примерно в тридцать сабель. Скорей всего, конники собирались напасть на отряд внезапно: либо когда партизаны окажутся среди бела дня где-нибудь па юру, пригодном для манёвра, либо явно выдадут себя во время стоянки в лесу. Немцы каким-то образом проведали о тайном ходе отряда, словно имели в нем своё недреманное око. Хотя за все время, начиная с первого дня, когда отряд двинулся из леса между Васильевной и Горбовичами сюда на задание, никто сторонний даже не пытался присоединиться к партизанам. Значит, у немцев была какая-то иная возможность следить за отрядом. По какая?Отсюда, из Гусарских лесов, которые постепенно уже распадались на отдельные зеленые острова, окружённые со всех сторон полями, дорога в Забеседье предстояла не лёгкая. Дальше, до самых Батаевских лесов, что начинались за Большим Хотимском, местность лежала совсем открытая. При наличии такого «хвоста» в тридцать сабель, двигаться на виду было в высшей степени опасно. И все-таки нужно было как можно скорее оторваться от преследования, а если и не оторваться в полном значении этого слова, то хотя бы рассредоточиться, сбить конников со следа. Из прежнего опыта, полученного Митрофаном Нарчуком на манёврах тридцать второго года, о чем он теперь старательно вспоминал, выходило, что самое надёжное в таком положении — залечь на некоторое время в большом болоте, куда и зверь не часто заходит, не то что человек. Так и сделали. Но ради этого пришлось изменить маршрут и дать крюк влево. Большое болото и вправду попалось между Галичами и Забелышином. Разбили лагерь. Неожиданный манёвр вскорости дал свои результаты. Па пятые сутки немецкие конники, что стояли тремя группами в деревнях вокруг болота, сняли осаду, решив, что партизаны за это время сумели просочиться через посты незаметно и искать их надо уже в другом месте. Но те несколько суток, что были проведены в сыром болоте, как раз и задержали надолго партизан. Внезапно слёг командир. Сырость и голод свалили Митрофана Онуфриевича напрочь. Сперва он стал сильно кашлять, даже боялись, что услышат издалека, потом к нему прицепилась, недобрым словом будь помянута, другая напасть — острой болью пронзило спину по всему хребту, шевельнуться и то невозможно, не то чтобы подняться на ноги, а тем более пойти.Носилки, которые смастерили партизаны из подручных материалов, тоже дела но спасали: каждый пустяковый толчок причинял командиру нестерпимую боль.Митрофан Онуфриевич стал не только недвижимым, но и почти нетранспортабельным. Невзирая на его страдания, партизаны перенесли Нарчука из болота, где пережидали осаду, километров на пятнадцать ближе к Беседи, едва ли не в самые верховья её. В сосновом лесу, на песчаном склоне, что нависал козырьком над большой впадиной, которая давно покрылась старым, зачерствелым и будто посеребрённым мохом, поставили шалаш для хворого.Пристанище это налаживалось только на срок болезни командира отряда, то есть на неопределённое время, которое могло растянуться на несколько суток, а могло — на недели, все зависело от того, как удастся справиться со своей немощью Нарчуку, однако сидеть сложа руки в лесу партизаны тоже не собирались. В планы отряда пока но входило начинать активные боевые действия, но никто не мешал партизанам вести разводку для собственной безопасности, налаживать связь с местным населением, наконец добывать еду, которой почему-то всегда не хватало, —удивительно ли, столько бездельного народа в одном месте собралось!… На добывание харчей партизаны обычно направлялись небольшими группами, по два-три человека, при этом в самые далёкие деревни, чтобы не выдать своего нынешнего местонахождения. На разведку тем временем ходили и того меньшими группами. Руководил этой деятельностью по большей части комиссар. Он и сам иной раз отлучался из леса, все хотел выяснить, действительно ли немцы потеряли из поля своего зрения партизанский отряд. Однажды он привёл с собой в лагерь незнакомого человека. Вернее, незнакомым тот был для остальных, самому же Степану Павловичу известен ещё со времён учёбы в институте.Перковский — так звали новоприбывшего — до войны работал в Могилёве. Воинское звание — батальонный комиссар в запасе, по военно-учётной специальности значился лектором но социально-экономическим дисциплинам. В армию призван был в конце июня, когда немцы уже подходили к Днепру. Из Могилёва доцент Перковский вместе с другими преподавателями вскорости попал в Новозыбков, где формировалась новая стрелковая дивизия. Но повоевать в её составе не пришлось. В один прекрасный день, уже в июле месяце, в дивизию вдруг приехал представитель ЦК КП(б) Белоруссии, который стал подбирать людей, прежде всего белорусов, или тех, кто работал до войны в Белоруссии, в разведывательно-диверсионную школу, которая называлась школой подготовки партизанских кадров и находилась в Чонках, что неподалёку от Гомеля. Там Перковский прошёл кратковременную подготовку и вскоре, возглавив группу из четырех человек, переправился на оккупированную гитлеровцами территорию через линию фронта. Группу Перковского составляли учителя. Раньше они не были хорошо знакомы между собой, но, работая в деревенских школах недалеко один от другого, разумеется, кое-что слышали друг о друге. Линию фронта пришлось им переходить в Светиловичском районе. Как раз по Беседи. По левую сторону реки стояли в обороне наши войска, по правую — вражеские. Поскольку местность была незнакомая, а карты и в помине не было, то бессмысленно блуждать по окрестным лесам группа начала ещё от деревни Глыбовки. Однажды в разведку пошёл сам Перковский. Его схватили немцы. На допросе он выдал себя за военного сапёра, но поскольку был в штатском, то сказал, что их военную часть не успели обмундировать. Немцы, конечно, ему не поверили. Забрали оружие, взрывчатку. А самого повели на расстрел за деревню. Спасло Перковского то, что в голенище правого сапога остался у него маленький польский револьверчик, которого не нащупали немцы при обыске. Этот револьверчик Перковский и пустил в ход, когда два полицая во главе с немецким ефрейтором привели его на берег Беседи. Сейчас Перковский не мог сказать точно, попал он тогда в кого-нибудь из них или нет, по страху нагнал, это правда, недаром же ни холуи-полицаи, ни сам гитлеровец не бросились догонять его; к тому же условия для побега, как нарочно, были лучше некуда — сразу за рвом, где собирались его расстрелять, начинался сплошной ельник. Словом, фортуна была целиком па стороне Перковского. Но учителей своих на месте он не застал. Те как только услышали от местных жителей, что какого-то человека немцы схватили в деревне и повели в комендатуру, так сразу же ударились в бега. Догнал их Перковский уже за Чериковом и вытаскивал па задания, как говорится, из запечка.— А какое у вас задание было? — спросил Перковского Митрофан Нарчук.— Сперва должны были состав взорвать на железной дороге. Ну, а потом действовать на свой страх и риск.— Взорвали состав?— Да. Трудней всего было, кажется, поднять па это дело моих учителей. В каждой хате повторялось одно и то же, когда я приходил, — женский визг, слезы. Но отпускают бабы мужей от себя, и все тут, мол, немцы за отцовские провинности семью накажут. Еле уломал.— Гм… Ну, а как они узнали, с чем вернулся муж домой?— Недаром же говорят, муж и жена — одна сатана. Видать, рассказали, пока я их искал.— Их там, в школе, учили-учили, а мало чему выучили.— Выходит, так. Срок, правда, короткий был. Но состав все-таки пустили под откос. Хватило храбрости. На двух платформах были артиллерийские тягачи. Ну, мы их и перевернули. Охрану тоже на тот свет отправили.— А теперь? Что теперь намерены делать? — спросил Нарчук.— Да вот… Степан Павлович говорит, чтобы я немного побыл у вас.— Так… у нас пока что тоже ничего интересного нет. Затишье. Собственно говоря, просто время тянем. Не успели начать как следует, и вот…На это Баранов, свидетель их беседы в шалаше, сказал с улыбкой:— Митрофан Онуфриевич думает, что можно каждый день если не по эшелону немецкому под откос сбрасывать, так по автомашине с солдатами наверняка взрывать. И в такое-то время, когда ни взрывчатки, ни патронов! Гранаты, которые получили когда-то с армейского склада, мы уже использовали при одном удобном случае, теперь есть только винтовки да по нескольку патронов. Сдаётся, и на строгом счёту все было до сих пор, а как начали недавно проверку делать, так и у одного неполный комплект, и у другого. Словом, на большой риск в таком положении не пойдёшь…— Вот так-то, — промолвил в ответ командир отряда, хотя ни Перковский, ни Баранов так и но поняли, что он этим хотел сказать.Тогда комиссар снова улыбнулся:— Это хорошо, Митрофан Онуфриевич, что у тебя воинственный зуд появился. Не иначе от долгого лежания.— А что, может, и так. Может, ты как раз и прав, комиссар? Кажется, когда все время двигались, когда в пути были, даже без дел, ну без боевой деятельности — так лучше сказать, — совсем иное чувство в душе было.— Чувство полной активности, — подсказал комиссар.— Да, — соглашаясь, закивал головой командир отряда, — полнейшей. Конечно, тоже иллюзия. Ну и пускай. В конце концов смысл не только в том, кого догоняешь, но и в том, от кого убегаешь. А теперь вот… Боюсь, чтобы разброд в отряде не начался от бездеятельности, чтобы паши бюрократы, наши начальники не забыли, для чего они оставлены в тылу у врага. Что обычно с солдат командиры требуют?— Ну, строевую, материальную часть…— Вот-вот! Надо и нам, Степан Павлович, позаботиться. А то слышу здесь, лёжа в шалаше, как некоторые лишнее болтают… Так вот, комиссар, пока я лежачий и пока вы одного меня оставлять не решаетесь…— Ну, о чем ты говоришь!…— Погоди, погоди! Так вот, пока мне предписано лежать тут, в этом шалаше, надо налаживать нормальную жизнь в отряде. Пускай люди и строевой занимаются, пускай и материальную часть изучают, не все же без патронов сидеть будем, когда-то и до дела дойдёт, словом, пускай опытные партизаны проводят занятия хотя бы по технике стрельбы. Кто у нас служил в армии?— Степаненко, Смирнов, кажется, Валга.— Ну вот, пускай они и займутся делом. Необходимо разбить людей на группы и дать каждому по несколько человек. Тогда и языками меньше чесать будут. Меньше времени останется на всякие сплетни.— А что за сплетни? — насторожённо спросил комиссар.— Да так, — отмахнулся было Нарчук. — Демагогия.— А все-таки?— Да как в первую ночь, когда блуждали по своему району. Мол, и это не так, и то надо было бы иначе делать. Словом, демагогия. Хотя, с другой стороны, во всякой болтовне смысл определённый есть.— Ничего странного, — сказал на это комиссар, — собрались вместе люди, которые и до сих пор могли на любую тему порассуждать. Любую идею не только укрепить могли, но и расшатать. А с нашим партизанским делом и вообще пока мало что. Поэтому…— Я вот о чем думаю, комиссар, — не дал ему договорить Нарчук. — Пока мы остаёмся на месте, надо наладить учёбу по всем направлениям в отряде. Надеюсь, товарищ Перковский тоже поможет нам, раз говорит — проходил курс в специальной школе. Как, товарищ Перковский?Тот кивнул.— Из тактики партизанской борьбы, — сказал он, — которая излагалась нам в школе, навряд ли что может пригодиться теперь. Очень она приблизительной была, скорее выдуманной, чем настоящей, та тактика. На практике все оказалось иначе. По крайней мере, условия здесь, на оккупированной территории, уже за этот, короткий срок, мало похожи на те, о которых говорилось. Всем, кто будет подыматься па борьбу, придётся проходить новую школу этой борьбы. В каждом отдельном случае — разную. Все с новыми и новыми деталями. Наверно, вы сами могли убедиться, насколько велико расхождение между тем, что мы ждали увидеть в тылу у врага, и тем, что увидели на самом деле?— Это так, — сказал Нарчук.— Ну, а что касается всего остального, менее значительного, то я готов помочь вам. Например, у нас в школе были хорошие преподаватели по взрывному делу.— Взрывать нам пока что нечего, вернее, нечем, — усмехнулся командир отряда, — хотя, конечно, настоящая наука никогда не пропадёт понапрасну. Не сегодня, так завтра пригодится. А вот о нынешнем положении в стране рассказать надо…— Это тоже не очень-то простая задача. Нет не только точной информации, но и вообще никакой. Последнее время приходится слухами пробавляться. Одни принимать, потому что сам видишь — правдивые, другие отбрасывать. И тоже иной раз всего только потому, что нет точной информации.— Это уже дело комиссара дать вам точную информацию, — легко, как о чем-то незначащем, сказал Перковскому командир отряда и тут же повернулся к Баранову: — Вот видишь, Степан Павлович, и для тебя вдруг, с помощью товарища Перковского, нашлась совершенно конкретная задача. Надо поискать по окрестным деревням, у кого есть исправный радиоприёмник. Листовки, которые ты носишь в торбе, тоже отдай Перковскому. Пускай он все изучит, обобщит, а тогда и выступит перед нашими партизанами. Все же человек новый, незнакомый, а к таким, что ни говори, нужно больше внимания. Да и не только перед партизанами. Пора начать нам агитационно-пропагандистскую работу среди населения. Думаю, не надо слишком бояться, что этим выдадим своё местонахождение. И за меня тоже не стоит слишком тревожиться. В конце концов нечего мне долго лежать тут, в этом шалаше. Что я за командир? Надо найти где-нибудь доктора и смело привести сюда, а если не доктора, так хотя бы знахаря. Пускай ставит на ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46