Казнясь в душе, Зазыба быстро распрощался, пошёл домой.На дворе вечерело, хотя заметить это даже опытному человеку, немало пожившему на свете, было нелегко, потому что снег, который хотя с самого утра и таял и постепенно темнел, делался грязным, не давал пока что наступить вечерним сумеркам.На деревне слышались голоса — то далёкие, то близкие, как и всегда, каждый день, когда ничего не менялось и тем более ничего не случалось; правда, Зазыбе немного странно было, что сегодня ни разу ещё не пробежал по заулку ни Микита Драница, от которого навряд ли остался в тайне приезд Острашаба в комендантовой таратайке, ни кто иной из компании Браво-Животовского. Да и сам Антон почему-то не показывался, хотя по службе ему как раз полагалось появиться, во всяком случае, совсем не помешало бы. «Может, где-нибудь тоже пируют, шалавы», — подумал уже на своём дворе Зазыба.Марфа начинала обихаживать на ночь скотину, которая подавала на весь двор голодные голоса — мычала время от времени корова в хлеву, а на воротца боковой загородки кидалась чушка, готовая прогрызть доски. Марфа металась, хотела успокоить и ту, и другую. Однако, увидев Дениса Евменовича, кинулась за помощью к нему.— Помоги хоть ушат отнести в хлев, — попросила она мужа, — а то припустил сразу из дому, как заяц по первому снегу.— А что, совсем неплохо, ежели сосед близкий да перелаз низкий. К тому же, кроме всего прочего, у меня там свой гость.— Ну да, на один день дак, сдаётся, и многовато гостей. А чего ж ты не позвал его на обед, как Алесь приехал? Я гляжу, ты молчишь, будто забыл или не хочешь, ну я и не стала второй раз напоминать.— И правильно сделала. У вас свои гости, у меня — свой.— А почему — у нас?— Да уж так… Ты вон как их употчевала!— Ну и что? Ты как маленький. Иль забыл, что гостю нужно прощать, а хозяину — промолчать?— Но я знаю и другое — гостю угоди да и себе не повреди.— Да я, если хочешь, не хуже тебя разбираюсь, что к чему. Ну, нехай с немцем приехал он, так ведь к моему сыну. А что немца с собой привёз, дак кто виноватый?— Виноватый не виноватый, однако… Помнишь, батька твой, бывало, говаривал: все гости за стол, а незваный — под стол.— Вижу, ты хотел бы, чтобы Масей истерзался тут один? Сперва эта тюрьма, теперь одиночество. У меня душа кровью обливается, когда слышу, как он кашляет. Дак нет, я самого черта с дьяволом посажу за стол рядком, только бы Масею от этого польза была. И угождать буду.— А какую ты пользу для него сегодня увидела?— А такую, что он обрадовался этому Алесю…— Ну, допустим, правда. Но чем все это может кончиться?— Как чем? Погостюет человек да и поедет себе, откуль приехал. И зря ты выставляешься перед ним. Коли хочешь знать, этот Алесь не такой простой — ты на него кидаешься, а он уступает тебе, хочет, чтобы все у нас хорошо было. — Глупая ты, — грустно покачал головой Зазыба.На этом и застала их во дворе Ганна Карпилова. Раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, а может быть, от первого снега, она нежданно шагнула в отворённую калитку, распахнув на груди красивый гарусный платок — словно напоказ.— Вот уж намело так намело, даже не пройти по вашему заулку, — начала она возбуждённо издали, как только увидела хозяев посреди двора, и принялась осторожно, даже с некоторым форсом, постукивать каблучок о каблучок высокими сапожками с замысловатой шнуровкой. — И лошадь чья-то незнакомая у вас.— Когда это ещё намело, — первой, и как бы с явной насмешкой, отозвалась на её голос Зазыбова Марфа. — А теперя…— Замечание о лошади Марфа пропустила мимо ушей.Кто-кто, а Денис Евменович знал, что его хозяйке Ганна не по душе, хоть и не из чего было волноваться после того, как в хату соломенной вдовы водворился Андрей Марухин. Он поморщился, хотел вставить несколько слов в беседу, которая не совсем ладно начиналась, однако Ганна поторопилась объяснить:— Я до Дениса Евменыча. Дело у меня.— Ну так погоди, Ганна, я зараз вот, только помогу отнести ушат в хлев, — кивнул ей Зазыба.Ганна вслед за хозяевами подошла к распахнутым воротам в хлев, спросила:— Хватит ли вам нынешний год чем скотину кормить? — И глянула наверх, на чердак, где обычно у крестьян хранится сено на метельную пору, когда нет возможности подобраться к стогу.— Да вряд ли, — ответила ей Марфа.— Ну, у вас ещё ничего, — без всякой зависти промолвила Ганна, — а вот у меня… Не знаю, как корова перезимует.— Не одной тебе, всем придётся эту зиму побираться, — снова откликнулась из глубины хлева Зазыбова жена.Зазыба вышел к Ганне, вытирая соломой руки, и насмешливо спросил:— И у кого же вы намерены побираться? Кругом, сдаётся, одни только побирухи и остались. Война-то как раз на косовицу пришлась.— Да и косить в ту пору некому было, — подхватила Ганна.— И это правда. Вокруг разоренье — ни табаку, никуренья, — пошутил Зазыба. — Ну что ты, Ганна, явилась? Чего тебе не сидится дома?— Спросить хочу.— Ну?— Куда вы послали моего будущего косца?— Почему ты думаешь, что я?— Ну… а кому больше?— А может, он сам надумал — уйти?— Да ведь…Зазыба заметил, как растерялась вдруг Ганна, пожалел её:— Никуда он не денется. Погуляет да назад вернётся. Недаром же он — кузнец, обещал — сала, соли принесёт. Детей твоих кому-то кормить надо?— Думаешь, он ради моих детей ушёл из дому?— И ради детей. А ты по-другому думаешь?Ганна поёжилась, часто заморгала. Зазыба заметил это, тихо сказал:— Не очень по деревне звони, кто да куда его послал. Сам-то он сказал что-нибудь, когда уходил?— А мне все равно тревожно стало, дай, думаю, спрошу у Евменыча…— Тревожно — это хорошо, — улыбнулся Зазыба. — Не мне, ясное дело, вмешиваться в твои дела, сами сходились, сами и разбирайтесь между собой, однако есть старая притча на это: чтобы козёл не оборвал привязи, надо её кое-когда отпускать, длинней делать. Так что твоё счастье, ежели это и вправду счастье, зависит в первую голову от тебя. Я же со своей стороны могу твёрдо заверить — вернётся твой Андрей в Веремейки. Он мне обещал засов покрепче выковать на ворота, так тоже жду.На незнакомый голос во дворе на крыльцо вышли сперва Масей с Острашабом, потом, следом за ними, возчик в помятой темно-зеленой шинели внакидку. Увидев подвыпившего немца, Ганна вдруг встрепенулась и тихо, еле слышно ойкнула, словно в ней что-то оборвалось. Но уже через мгновение женщина собралась с духом и словно отогнала от себя страх.— Спасибо, Евменыч, и на этом, — сказала она звонко, чтобы услыхали все. — А теперь пойду, дети одни в доме остались.Может, торопилась Ганна, боясь, что Масей станет удерживать её при гостях, пусть даже только из приличия, но тот как остановился у крыльца, так и уставился на неё. Тогда и Алесь Острашаб заметил Ганну. Но она уже шла к воротам, которые вели со двора в заулок, и никто её не задерживал.— Ничего себе! — проводив её приветливым взглядом, одобрил Острашаб.Но Масей не поддержал разговора. И не потому, что не захотел. Холодный и сырой воздух вызвал у него вдруг приступ сильного кашля. Содрогаясь всем телом, он скорчился и, на виду у всех, хватаясь одной рукой за рубаху, другой коснулся земли, стал судорожно цепляться за обжигающий снег.Не дожидаясь, пока Масей выпрямится и хоть немного передохнет от своего надрывного кашля, Марфа одним коротким движением отёрла мокрые руки о захватанный передник, свисающий из-под её кожушка, кинулась чёрной птицей к сыну, обняла за плечи и повела в хату, приговаривая нараспев:— А что ж это они наделали с тобой?…От её стремительности, а больше всего, наверно, от её жалости Зазыбе вдруг сделалось тошно, он даже побелел, поняв, что ничем не помогает Марфе лечить хворого сына. Но что-то удержало его на месте, не иначе цыганистый Алесь Острашаб, которого не слишком тронуло это зрелище, и смирный немец, вообще мало что соображающий.Марфа все не выходила из дома, несмотря на то что работы по хозяйству сегодня ещё хватало. Не дождавшись её во дворе, Зазыба заставил себя подняться на крыльцо, где по-прежнему прохлаждались Острашаб с немцем, и шагнул в дом.Но зря Зазыба беспокоился — Масей сидел на самодельном кресле-качалке, потихоньку раскачивался и беседовал с матерью. Казалось, ничего с ним и не случилось.— Ну как он тут? — тем не менее справился Зазыба.— С маткой не пропадёт, — отрезала неприступная Марфа Давыдовна.— Печку-то будем топить на ночь? — смущённо спросил Зазыба. * * * Сумерки надвигались на Веремейки хоть и не очень быстро, однако с той неодолимой последовательностью, которая не оставляет сомнений — скоро стемнеет. Правда, сомневаться не было и причин, пока в природе все чередовалось, как заведено, а главное — не сбивалось с шага. Если у людей происходит много чего, что нарушает порой не только привычные представления, но целиком перекраивает их существование, то в природе подобного не бывает. Она всякий раз повторяет себя, и в этом повторении человек всегда находит покой и защиту.Пока по-настоящему не смерклось, Зазыба наносил дров в хату (и на утро — для печи, и на вечер — для голландки), потом принялся таскать воду из колодца. Её понадобилось сегодня немало: пришлось поить лошадей — ещё раз Шарейкову, потом и комендантову, которую на ночь тоже поставили под поветь. Ноконец он отёр руки о промокшую на боках стёганку, вошёл в хату и тихо, чтобы не особо слышали, улёгся на топчан. Тело его сегодня было тяжёлым, как после долгой дороги, хоть на самом деле не много он за целый день наработал.В печке пылали берёзовые дрова, и с другой половины хаты, где расположились теперь Масей, Острашаб и немец, умеющий делаться незаметным, казалось, что его и нет в доме, доходил яркий отблеск пламени, который не перебивала и керосиновая лампа — её тоже зажгли сегодня ради гостей.— История человечества, — внушал Масею ровным голосом Острашаб, — как раз и началась с жертвований, когда люди стали приносить на алтарь своим богам всякие дары, начиная от животных и кончая плодами. И не потому, что наши далёкие предки очень уж усердствовали перед богом. Нет, это пошло не от искренней веры или благодарности.Страх заставил человека вскоре принести тому же идолищу, на тот же алтарь или, как говорят, теперь, — на жертвенник, и самого себя. Думал, что за счёт ближнего своего откупится от бога, спасётся. И не заметил, как цепочка этих жертв постепенно сделалась бесконечной. Особенно с того времени, как начались войны.Зазыбе было слышно через отворённую дверь, что Масей в ответ засмеялся. И сказал:— Гм, по-твоему выходит, что все в жизни давно обусловлено и оправдано. Но долго ли будет тянуться это жертвование?— Об этом, считай, и сам всевышний не знает. Ну, а человек давно зарекается не делать ничего дурного. Только из его зароков ничего не получается.— Значит, и нынешняя война не последняя?— Думаю, нет. Не нужно забывать, что войны, кроме горя, несут людям кое-что и полезное. — Тем, кто их выигрывает?— Это в первую очередь. Но я имею в виду другое.— Что?— Ну, например… Если брать результат всех войн в широком масштабе.— Как это?— Прошлая война, как известно, кроме разрушений в Европе и несколько миллионов человеческих жертв дала революцию в России. Другое дело, что её использовали потом в своих целях большевики. В Италии и в Германии появился фашизм. А знаешь, чем кончились крестовые походы?— Небось тоже миром, как и вообще все войны кончаются.— Конечно, миром. Но кроме мира?— Не помню. Я никогда не любил читать о войнах. Не люблю войны и военных.— Ну, известно, когда гремят пушки, музы молчат. Так?— Допустим. Хотя на самом деле это не так. Но хорошо. Чем все-таки крестовые походы закончились?— Европейцы стали мыть руки перед тем, как сесть за стол.— Всего-то? — засмеялся Масей. — Был ли смысл воевать ради этого?Острашаб, посмеиваясь, сказал:— Но в итоге, побывав в восточных странах, европейцы познакомились с новыми земледельческими культурами, например, стали выращивать рис, лимоны, абрикосы, арбузы. Научились вырабатывать шёлковые ткани, зеркала. Но и мыть перед едой руки тоже научились только после крестовых походов.— Значит, наши предки были в те времена дикарями?— Ну…— А может, это поклёп?— Могу отослать к историческим источникам.— Не надо. Это, так сказать, занимательная история. В жизни все происходило и происходит иначе. Война — всегда несчастье. Ну, а что может дать теперешняя?— Думаю, в результате её Европа снова изменит своё обличье. Это во-первых. А во-вторых, принесёт мир и победу.— Кому?— Разумеется, и нам, белорусам.— Но теперь «мы» — это совсем не однородное понятие. Ты же слышал, как отец мой рассуждает?— Отец твой сегодня в расчёт не идёт. Он вообще уверен, что большевики не сдадутся.— А ты, как ты на самом деле считаешь?— Мне не хотелось бы сейчас говорить об этом.— Почему вдруг?— Вдруг черт подслушает да разболтает.— Черти давно небось куда-то попрятались. Они и так большого шума не любят, а тут — война…— Нет, ты ошибаешься. Про чертей я тоже могу лекцию прочитать. Но не буду. Скажи лучше, друже, как ты тут живёшь?— Разве не видишь?— Ну, вижу, в общих чертах…— А в частности — отдаюсь целиком деревенскому дольче фар ниенте. По-итальянски это означает сладостное препровождение времени или попросту безделье.— Не пишешь?— Нет. Пытался, но ничего не вышло, душа засохла. А ты чем теперь занимаешься, кроме того, что служишь в городской управе?— Ищу «модус агенди». Modus agendi — способ действия (лат.).

— Что ж, занятие весьма похвальное. В конце концов теперь, видимо, многие увлечены этим. Правда, все по-разному понимают «модус агенди». Ищут его соответственно своим убеждениям и тем обстоятельствам, которые сложились вокруг каждого. В чем же заключается твой «модус агенди»?Острашаб засмеялся.— Долго придётся объяснять.— А ты начни по порядку. Я так понимаю, что способ действия для тебя зависит от того, как будут разворачиваться события?— Конечно.— А события в свою очередь будут зависеть от того, на чьей стороне окажется победа?— Можно сказать так, а можно и наоборот.— Так чьей же ты, Алесь, ждёшь победы?— А неужто ты ещё не понял?— Нет.— Нашей победы жду, нашей!— А если ещё ясней?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46