— Мишкой, а тебя?— Соня, а она Катя. А у тебя собака эта откуда?— Отцова. Охотничья. Зайцев гоняет — страсть!Весело разговаривая, мы двинулись дальше.Платочек сначала перелетал с ёлки на ёлку, а потом, спустившись на дорогу, побежал перед нами, торопясь и оглядываясь. На Урсика он больше садиться не решался: видно, холодная ванна пришлась ему не по вкусу.Потешаясь над ним, мы и не заметили, как перебежали мостик, вырубку, огороды и оказались перед нашим крыльцом.На ступеньках стояла мама, сильно взволнованная. Она уже собиралась идти искать нас.Увидев её, Мишка вдруг замолчал и попятился. Но мы дружно схватили его за руки.— Мама, он меня из речки вытащил, — сказала я.— Мы заблудились, он нас домой привёл! — добавила Катя.— И он ворон теперь по носу не щёлкает!— И у него, собака не страшная вовсе, вот! — И мы одновременно положили руки на спину лохматого Волка.Мама улыбнулась.— Ну, спасибо тебе, мальчик, — ласково сказала она. — Идите все лепёшки горячие есть. А в лес я вас одних больше пускать не буду. Видите, гроза собирается. Что бы вы одни в лесу делали?— Мы теперь с Мишкой ходить будем, — уверенно сказала Катя и потянула его за рукав. — Видишь, мама не сердится, идём лепёшки есть!Мишка сначала немного дичился и упирался. Но не выдержал и вместе с нами принялся за лепёшки. Очень уж они были вкусные. А потом мы нарвали травы для кроликов, пришёл с работы отец, и мы не заметили, как стемнело.Первым спохватился Мишка.— Мне пора, — сказал он, — идти надо.— Куда ты пойдёшь в эдакую темень? — сказала мама. — Оставайся ночевать. Вот разве отец беспокоиться будет!— Отец-то беспокоиться не будет, — отозвался Мишка. — Я как на рыбалку пойду, иной раз по две ночи дома не ночую. А может, — сказал он, пораздумав немного, — и остаться?.. — И он состроил нам такую забавную гримасу, что мы так и покатились со смеху.Мишке мама постелила постель тут же, на полу, и мы ещё долго перекликались и болтали.— Спите вы, воронята! — окликнул нас отец. — Анюта, а ты долго ещё будешь возиться?— Сейчас, — отозвалась мама. — Я на завтра, на выходной день, всем вам одежду чистую приготовила. Скоро всё в доме успокоилось.
Утро было чудесное. Мама вынесла самовар на улицу, и мы сидели за столом, чистые, принаряженные Мишка так и сиял вымытыми веснушками и приглаженным рыжим хохолком.Мама уже выведала у него, что мать его умерла два года тому назад, что живут они одни с отцом в лесу. Накануне она успела выстирать ему майку, утром немного постучала швейной машиной, и Мишка оказался в чистой майке и новых трусах.Мы перемигивались с ним и толкали друг друга под столом ногами. Папа и мама обещали пойти с нами в лес за ягодами и зайти к Мишкиному отцу — леснику. На столе стояла вкусная каша с молоком, а над столом и на наших лицах сияло солнце.Даже Платочек был особенно весел. Он скакал по комнатам, таскал куски булки на крышу и только один раз подрался с Урсиком из-за каши.И вдруг — всё переменилось.Из дома выбежала Мария Яковлевна, наша квартирная хозяйка. Её лицо было красное. В руках она держала пустую коробочку.
— Анна Михайловна, — закричала она злым, визгливым голосом. — Вот вы всегда так, с вашей добротой. Приваживаете всяких проходимцев, а у меня брошка пропала золотая. Никто как он стащил! — И она рукой показала на Мишку.Мы с Катей сразу перестали болтать ногами и взглянули на него.Вся краска сбежала с его лица, и веснушки резко выступили на побледневшей коже. Обеими руками он схватился за стул и, не отрываясь, смотрел на злосчастную коробочку, дрожавшую в жирных руках Марии Яковлевны.— Сейчас же пускай отдаст! — продолжала визгливо кричать Мария Яковлевна. — Пускай сию минуту отдаст, а то я в милицию пойду! В тюрьму тебя засажу, негодяй! — И, бросившись к Мише, она схватила его за плечо.— Не брал я вашей брошки! — крикнул вдруг Мишка и оттолкнул Марию Яковлевну так, что она даже пошатнулась. — Не брал! — и вскочил с места.— А кто брал? Кто? — наступала Мария Яковлевна.Но тут вмешался отец.— Вы, Мария Яковлевна, успокойтесь! — строго сказал он. — Брошку надо поискать, а набрасываться так на мальчика не годится.Мы стояли около Миши и держали его за руки.— Он не вор, вы не смеете! — кричала я вне себя.Мама подошла к нему.— Миша, — сказала она спокойно, — я тоже не верю, что ты взял брошку. Не огорчайся.Мишка стоял, опустив голову и крепко стиснув кулаки. Потом вдруг тряхнул головой и подошёл к маме.— Штаны мои отдайте, — сказал он глухо, смотря в сторону. — Домой я пойду. Не надо мне ваших!..— Не пускай жулика! — визгливо кричала Мария Яковлевна. — Я и на вас в суд подам! Да я…Она в ярости взмахнула руками и уронила на землю хорошенькую красную коробочку от злосчастной брошки.— Карр! — выступил на сцену Платочек. Он один до сих пор не принимал участия в скандале и спокойно сидел на спинке стула. Коробочка привлекла его внимание. Он мигом слетел, подхватил коробку и, взмахнув крыльями, отправился приспосабливать её в своё хозяйство на крышу под дранкой.Все невольно притихли и следили за его полётом.— Коробочку!.. — взвизгнула Мария Яковлевна и метнулась за ним. — Птицу и ту научили воровать!— Мария Яковлевна! — вдруг воскликнул отец. — Постойте-ка, брошка у вас где лежала?— На окне, где же ей ещё лежать? На окне зеркало. Я одевалась да на минуту отошла. А негодяй этот с окна-то…— Анюта, — воскликнул отец, — помоги мне переставить лестницу!— Да тебе-то зачем на крышу? — недоумевала мать. — Неужели за её коробкой полезешь?— Подожди. За чем надо, за тем и полезу, — отвечал отец уже на бегу.Мы все бросились помогать отцу, и через минуту он оказался на крыше.— Да что это за день такой, все точно с ума посходили! — воскликнула мать.А отец оторвал оттопырившуюся дранку и просунул руку в отверстие.Напрасно Платочек шипел, каркал и бросался на него.— Держите! — крикнул отец, и на землю полетело… Батюшки! Чего тут только не полетело!— Коробочку свою держите! — крикнул отец.— Ложка, ложка моя чайная! — удивилась мама.Мы с визгом подбирали пёстрые лоскутки и разноцветные обломки.— Да ты долго в игрушки играть будешь? — всё ещё не понимала мама. А Мишка стоял и косился на забор. Ему хотелось убежать, да мешали чужие штаны, а своих не доискаться.И вдруг… Папа вскрикнул и торопливо полез вниз.— Миша! — скомандовал он весело. — Садись за стол пить чай. Сейчас Мария Яковлевна у тебя прощение просить будет. — И торжественно подал удивлённой хозяйке блестящий маленький кружочек с красным камешком посредине.— Моя брошка! — вскрикнула Мария Яковлевна.— А вор вон где сидит, — спокойно добавил отец и показал на крышу.Ворона в ярости металась по крыше, собирая своё разграбленное имущество. Тряпки, кости, обрезки жести засовывались обратно в дыру под доской.Урсик сунулся было понюхать упавшую вниз косточку.Ворона стремительно слетела вниз: «А ну, так ты туда же, грабить меня?»Урсик взвизгнул и в ужасе понёсся к сараю, а ворона на лету догоняла и долбила его нещадно. Урсик забился под крыльцо, а она, ухватившись за кончик хвоста, тянула его обратно.Волк залаял. Мы засмеялись.Мария Яковлевна сконфуженно вертела в руках брошку.— Ну, что же… Я, конечно… Ну, уж не сердись, мальчик!Мишка отвернулся от неё и обратился к маме:— А я рассердился, — сказал он вдруг басом. — Очень рассердился!Мария Яковлевна ушла, а мы снова уселись за стол.Тревожное утро переходило в весёлый день.Один Платочек, бросив Урсика, долго ещё ворчал на крыше, обиженный и ограбленный.А Урсик сидел под крыльцом, высунул свой чёрный нос и подсматривал карим глазом.Выйти он не решался. «На этом путаном белом свете иногда не знаешь, когда и за что попадёшь в беду!» — наверно думал он огорчённо. ПРО УЖА МАТВЕИЧА И ДЕВОЧКУ АНЮТУ
Молодые берёзки тесно обступили маленькую полянку в густом лесу. И всё же солнечный луч ухитрился: проглянул всё-таки между кудрявыми ветками. Ему, наверное, очень хотелось дотянуться до большого, заросшего мхом пня, там, на другой стороне полянки. Наконец, он до него добрался. И тут стало заметно, что по его золотистому следу между травинками скользит что-то чёрное, блестящее. Вот оно потянулось за солнечным теплом кверху, по морщинистой коре старого пня и вдруг одним гибким движением оказалось на мягкой моховой подушке, покрывающей этот пень. Это был уж удивительной величины. Он свернулся на пне и почти закрыл его своими кольцами. Потом из середины их поднялась чёрная головка с двумя жёлтыми пятнышками, поднялась, осмотрелась и опять улеглась на середине пня. Уж больше не шевелился: приятно ведь хорошенько отогреться после долгого зимнего сна в норе, под корнями старой берёзы.
— Дедушка, а это что такое? Оно живое?..Девчушка в красном платьице попятилась и уцепилась за руку высокого старика. Точно в ответ ей чёрная головка медленно поднялась, тонкий, как ниточка, раздвоенный язык мелькнул и исчез.— Ай! — испугалась девочка. — Оно так кусается? Да?— Эх ты, трусишка, — засмеялся дед. Да мы с ним сколько лет дружим. Уж это, Матвеич, змея некусачая. На этот самый пень лет десять греться приползает. Каждое лето. Вот как! А ты — бояться!— А зимой он где греется? — заинтересовалась девочка. Она всё ещё крепко держалась за руку деда, но за спину его уже не пряталась.— Зимой спит. В норку куда-нибудь залезет, ни тепла, ни еды не требует, пока его солнышко весной не разбудит. Я его на зиму хотел раз в избу забрать — пускай под печкой живёт, молоком питается. Да бабка твоя не пустила, боится. Говорит: уж сонному человеку в рот залезть может. Глупости это всё, да разве её переговоришь?— Не надо! Пусть лучше в своей норке спит… Дедушка, а он тебя знает?— Ещё как знает, если только за зиму не забыл. Матвеич! Матвеич! — позвал старик.Уж медленно поднял голову, тихо-тихо прошипел и подвинулся на пне, словно собираясь спуститься на землю.— Ай! — И девочка опять спряталась за деда. — Пускай он тебя не знает. Он страшный!Дед засмеялся.— Лежи, лежи, старина. Не знал я, что ты проснулся, молочка не принёс тебя попотчевать. Завтра принесу.— До свидания, ужик, — торопливо проговорила девочка и потянула старика за руку. — Дедушка, пожалуйста, пойдём скорее!Они ушли. Голова ужа медленно опустилась на своё место. Он, должно быть, по дороге сюда успел хорошо пообедать после зимней голодовки и теперь с удовольствием грелся, тихо шевеля блестящими кольцами. Но вот тень от соседней берёзки добралась до пня. Уж забеспокоился, неслышно спустился в траву и исчез. Травинки, чуть колыхаясь, отметили его путь.
— Ты, смотри, бабке про молоко не проговорись!Дед вынул горшок из печки и осторожно оглянулся: бабкин сердитый голос слышался откуда-то из-за дома.— Ладно? Это она с козой Машкой воюет, не иначе в капусту забралась. А нам самое время идти. Поняла?Девочка захлопала в ладоши.— Знаю! Знаю! Это ты ему молока наливаешь, Матвеичу. А бутылочку куда спрячешь?— В карман. Она же маленькая. Ну, идём, пока бабка с козой разборку не кончила.— Сейчас солнышко в самый раз пенёк прогрело, — заговорил опять дед уже на ходу, закрывая за собой калитку. — А Матвеичу того и надо, знай лежит, нежится.— А как ты знаешь про солнышко? Ты же отсюда не видишь, — удивилась внучка. Она крепко ухватилась за руку деда и едва поспевала за ним вприпрыжку: за старым охотником угнаться нелегко. Если же за руку держаться, то и бежать легче и потом… всё-таки Матвеич дедушкин друг, а она-то, Анюта, с ним ещё подружиться не успела.Всё было так, как дед предсказал: пень на прежнем месте, и солнце на него светит, и Матвеич, чёрный и длинный, на солнышке греется.— Я отсюда очень хорошо вижу, — торопливо проговорила девочка и потянула свою руку из дедушкиной. — Отсюда даже лучше смотреть.— Как хочешь, — согласился дед. — Эй, Матвеич, старый приятель, ну как? Молочка спробуешь?— Ссс… — тихо прошипел уж и пошевелился. Он выглядел значительно бодрее, чем в первый день после зимнего сна.Старик вытащил из кармана бутылочку и глиняный черепок.— Тёплое ещё, — довольно проговорил он и осторожно шагнул ближе.Уж забеспокоился, приподнялся, шипение стало угрожающим. Но что это? Глиняный черепок вдруг оказался на пне, перед самым его носом.— Пей, глупышка, — проговорил старик и отступил на шаг. — Ишь, всполошился!Чёрная голова на мгновение застыла в воздухе, тонкий язык молнией метнулся и скрылся. Ну разве можно удержаться, когда молоко так близко… и тёплое, и пахнет…И уж не удержался. Голова на гибкой шее опустилась и прильнула к черепку. Глотков не было заметно, но молоко на глазах убывало. И вот в черепке не осталось ни капли.— Ссс… — опять прошипел Матвеич, покачал головой будто жалея, что мало, и спокойно опустил её.— Слыхала? — проговорил дед и осторожно поднял черепок. — Совсем не тот шип теперь. Успокоился и благодарит. Подумать только, змей, а тоже свой разговор имеет.
Но от бабки утаить что-либо было трудно.— Угостил приятеля? — встретила она деда. — Знаю, знаю. Да ещё Анютку с собой водил. Дитя малое к чуду-юду на поклон. Нам её мать на что? На поправку из города привезла. А ты её до смерти напугать затеял?Дед Максим только руками развёл и головой тряхнул: поймала, мол, деваться некуда. А сам так забавно подмигнул внучке, что та не выдержала и расхохоталась.— Бабушка, я вовсе и не напугалась, — сказала она. — Нисколечко. Он разговаривать умеет, Матвеич. И дедушка всё понимает по-змеиному.— Головушка моя бедная, — запричитала бабка и в сердцах бросила веник, которым подметала пол. — На старости лет вон чему выучился! Да я тебя со змеиным-то разговором и в избу не пущу. Ещё змеюку христианским именем назвать додумался!Продолжая браниться, бабка подхватила с пола веник, и неизвестно что бы дальше случилось, если бы не внучка. Она проворно взобралась на скамейку и крепко обняла бабушку за шею.— Бабушка, не сердись, миленькая, — проговорила она, заглядывая ей в глаза. — Не сердись. Ну мы его по-другому назовём. Я его сама немножко боюсь, а немножко люблю, вот столечко!Как ни сердита была старуха, а не вытерпела — улыбнулась:— Ладно, коза, кого хочешь улестишь. Ну, слезай с шеи, завтракай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37