Остальные были любители, даже Антуан захватил с собой аппарат.Они нащёлкали нас со всех сторон. Рыжеволосая корреспондентка подошла ко мне.— Она хочет задать тебе вопросы для её читателей, — сказал Иван.— Согласен, — ответил я. — Только по-деловому.— Она спрашивает, — начал Иван, волнуясь перед публикой, — как тебе нравятся русские партизаны в бельгийском резистансе?— Простите, Виктор Борисович, — выступила Татьяна Ивановна, — ваш друг не совсем точно перевёл вопрос. Мадам Констант спрашивает, как вы оцениваете роль русских партизан в борьбе бельгийского Сопротивления?— Так я о том и говорю, — возразил Иван, не обидевшись.— Чудесно, Иван, становись рядом, — подбодрил я его. — В случае чего, будешь дублировать Татьяну Ивановну. — Я уловил в толпе, окружавшей нас, хмурое лицо мадам Любы, но это лишь придало мне уверенности. — Итак, я отвечаю. К сожалению, у меня нет под рукой точных официальных данных, поэтому буду говорить по памяти. Русские партизаны участвовали в борьбе против фашистов во всех странах Европы, где было освободительное движение. В Бельгии, если не ошибаюсь, русских партизан было порядка три тысячи человек. Я хоть и не воевал лично, понимаю: три тысячи — большая сила. И они же не одни тут были, бок о бок с ними дрались бельгийцы. Так что, я думаю, бельгийское Сопротивление внесло достойный вклад в дело разгрома фашизма.Мадам Констант записала все, что я сказал, и спросила:— Что вам удалось узнать о вашем отце?— Я тут всего несколько дней, за это время много не узнаешь. Но я узнал главное: моего отца здесь помнят и любят. Мне уже много рассказывали о том, как отец здесь воевал, однако ещё никто не сказал мне, как он погиб. У меня лично на этот счёт есть две версии, но пока они не настолько определённы, чтобы можно было говорить о них для печати. Вместе с моими друзьями мы сейчас ищем людей, имевших отношение к особой диверсионной группе «Кабан». Пока могу назвать вам лишь одно имя: Альфред Меланже, он был командиром «кабанов». Если нам удастся найти Меланже, то мы узнаем многое.— Что вы можете сказать… — начала было Татьяна Ивановна, но тут её остановил президент. Татьяна Ивановна смешалась, торопливо заговорила по-французски. В разговор вступил секретарь секции. Мадам Констант с жаром возражала им. Спор разгорался. Со всех сторон раздавались реплики. Многие улыбались.— Иван, помоги! — потребовал я. — Вот теперь ты можешь вступить.— Я тебе этого говорить не буду, — отвечал Иван с глупейшей ухмылкой. — Президент ей не велит говорить об этом.— Это же неприлично, Иван, при прессе! Скандал может получиться.— Сам узнаешь, — отрезал Иван, не меняя ухмылки.— Они говорят только хорошее, — вставила Татьяна Ивановна, — потерпите немного, вам скажут.— Так все же не годится, — пытался я повлиять на них. — А то получается, будто я ухожу от ответа.Наконец, они пришли к соглашению и утихомирились, но, кажется, и я начал понимать, что они таят от меня. Что тут можно таить, да ещё при всём честном народе? Ладно, подождём, пока они сами раскроются.— Мадам просит передать вам, что она всё же оставляет вопрос за собой. А сейчас она предлагает вам свою помощь, если вы пожелаете обратиться к архиву генерала Пирра. У неё есть знакомый человек, который связан с этим архивом. Возможно, там найдутся и материалы о группе «Кабан».— Мерси, мадам. Это было бы прекрасно.Толпа тем временем распалась на группы. Самые нетерпеливые спешили к машинам, чтобы ехать к монументу Неизвестного партизана, который был вторым пунктом нынешней церемонии. Мадам Люба пребывала возле Луи и Антуана. Про мадам Любу я тоже кое-что понял: она была в синем костюме. Значит, она и сообщила А.Скворцову про могилу, в которой замешана женщина. Только один у меня к ней вопрос: каким образом она про Жермен узнала?Президент подвёл ко мне седую женщину в чёрном.— Он хочет познакомить тебя с мадам, — снова вступил в работу Иван, — которая смотрит за этой могилой. Во время войны она знала русских партизан, они были хорошие люди, и она их любила.— Разрешите, мадам, преподнести вам сувенир. Объясни, Иван, это наша звёздочка, а в середине портрет Ленина, когда он был ещё мальчиком.— Она говорит, — переводил Иван, — что во время войны она тоже носила наш русский этуаль.— Ах, Иван, Иван, — я покачал головой, — русскую звезду, хотел ты сказать.Иван сокрушённо покачал головой:— Правильно, Виктор. Ты меня поправляй, а то я свой язык совсем разучил, для газеты вопрос напутал. Помнишь, ты меня спросил, как я думаю? По-ихнему я думаю, совсем тут обельгиелся.— Опять не угадал, Иван. Ты здесь офранцузился, а не обельгиелся, ты же не по-бельгийски говоришь и думаешь, по-французски.— Нет, офранцуживаться я не желаю, — Иван помрачнел ещё больше.Я подошёл к нему, хлопнул по плечу:— Не горюй, Иван, ты мне, знаешь, сколько хорошего сделал! Я же без тебя как без рук, честно говорю.Татьяна Ивановна заметила с улыбкой:— По-французски он говорит вполне сносно.Но Иван продолжал стоять как в воду опущенный. Я посмотрел на него внимательней.— Взбодрись, Иван, ты же дедом нынче стал. Отметим вечером. Хоть ты и офранцузился, так ведь в Европе живёшь.И тут его прорвало:— Ну её в задницу, эту Европу. Как же я теперь в Россию поеду с малым ребёнком? Уж я решил все: продам дом, мастерскую и уеду к себе на родину. Моя мать под Смоленском проживает. А теперь моя Тереза не будет согласная.— Так вот что тебя гложет? Чепуха, Иван, твою Терезу мы мигом уговорим. А внук — что? Да я вас в своём самолёте мигом домчу. Для грудных у нас специальные колыбельки имеются, Серж и не проснётся.— Так ты советуешь? — несколько оживился Иван. — Не желаю я тут до конца офранцуживаться.— Что за вопрос? Сегодня же вечером поедем к Мари с цветами. Надо же поздравить счастливую мать.Президент окликнул нас. Мы попрощались с женщиной, следившей за этой могилой, и пошли к машинам. Я подхватил Татьяну Ивановну под руку.— Садитесь к нам в машину, Татьяна Ивановна. Я вас с Луи познакомлю. Он замечательный человек, всё время хочет мне что-то сказать и не может. ГЛАВА 13 Так вот что они скрывали все эти дни! Мне бы давно догадаться про это слово «декорасьон», о котором они всё время говорили, а я сидел как истукан и не мог сообразить, что сие значит.Президент Поль Батист уже вытащил из портфеля плоскую зелёную коробочку, достал следом вторую, поменьше. И за грамотами полез! Роскошные у него были грамоты, в золоте и всяких завитушках. Вот уж действительно развели они игру с отцовскими наградами. Но что теперь скажешь: проиграл я им эту игру.Поль Батист покосился на меня, перехватил мой взгляд и просительно улыбнулся: ничего, мол, не поделаешь, такая была у нас игра, мы вели её по всем правилам и, кажется, не проиграли. Но теперь мы не будем играть.Я толкнул в бок Ивана:— Какие там ордена? Выкладывай.Иван скосил глаза в сторону президента:— Ты получишь за отца хороший серебряный орден и лист чести. Этот орден сделан по имени ихнего короля, которого звали Леопольдом. У меня тоже есть такие декорации.— Ты неправильно переводишь, Иван, — засмеялся я, оглядывая зал, где мы собрались. — «Декорасьон» — это значит награда, а ты переводишь буквально.— Но ты меня понимаешь, — отозвался он.— Я тебя понимаю, Иван.Столы были расставлены в виде буквы «П», занимая большую часть просторного зала. Сквозь стеклянные стены видна автострада, убегающая к холмам, стоянка, забитая автомашинами. Люди с оживлением рассаживались за столом, поглядывая в нашу сторону. Антуан и Луи сидели против меня, между ними мадам Люба. Иван занимал место рядом с президентом. Официанты в белых пиджаках осматривали накрытые столы.— Во время войны, — рассказывал Луи Дюваль, а мадам Люба переводила, — на этом перекрёстке тоже стоял ресторан, правда, тогда он не был таким большим и модным. Хозяин этого ресторана был честным патриотом. И вот однажды мы с твоим отцом возвращались из штаба. Мы ехали на велосипедах и сильно устали. Дело было утром, и мы рассчитывали, что бошей тут не будет. Мы поставили велосипеды у столба и вошли в зал. И что же ты думаешь? Конечно, боши сидели тут, шесть здоровенных бошей за большим столом. Уходить нам нельзя, боши могли бы остановить нас и обыскать, а мы имели при себе пистолеты. Мы сели в уголке. Хозяин знал, кто мы такие, и был сильно напуган. Мы думали, что все обойдётся, но боши смотрели на нас с подозрением. Теперь и мы разглядели их, это были гестаповцы. Они шептались между собой и поглядывали на нас. Что нам было делать? И тогда Борис налил полный стакан вина и пошёл прямо к ним. Там сидел офицер в пенсне, худой и важный, как гусь. Борис подошёл к нему, притворился пьяным и начал говорить на плохом немецком языке. Если бы он заговорил с ними по-французски, боши сразу поняли бы, что перед ними не бельгиец, но знать немецкий язык бельгийцу не обязательно. Борис все это рассчитал и он сказал им: «Господа офицеры, я хочу выпить вместе с вами за славу великой Германии». Офицер холодно посмотрел на него и ничего не ответил. Борис обиделся: «Неужели вы не хотите выпить с бельгийским патриотом? Или вам не нравится мой акцент? Да, я плохо говорю по-немецки, но я хороший патриот и хочу выпить с вами», — «Иди на своё место и пей», — рявкнул офицер. Но Борис уже разошёлся и стал наступать на гестаповца: «Ага, значит, ты не хочешь выпить с патриотом? Или у тебя нет денег? Я работаю в карьере, и великая Германия так хорошо мне платит за это, что я могу угостить немецких офицеров вином». Они на него обозлились. Я сидел ни живой ни мёртвый, сейчас у него вывалится пистолет из кармана, тогда мы погибнем. Но Борис не растерялся. Он сказал: «Господа офицеры, я поднимаю этот бокал за великого фюрера. Зиг хайль!» Он повернулся к портрету фюрера, который висел на стене, поднял стакан и выпил его.Что же было дальше, как ты думаешь? Боши вскочили и выпили своё вино, правда, чокаться с Борисом не стали, но тот, по-моему, не жалел об этом. Тогда Борис сказал им: «Спасибо, господа, теперь я могу спокойно уйти отсюда». Мы сели на велосипеды и уехали. Потом в отряде я передразнивал Бориса, как он играл перед бошами, но тогда в этом зале мне было не до смеха. А Борис мне ответил: «Я бы застрелил того гусака, только и всего». Вот какой отчаянный был у тебя отец, он никогда никого не боялся.Президент де Ла Гранж постучал ножом по бокалу. Говор над столом затихал. Поль Батист поднялся и оглядел зал.— Медам и мсье, — начал он приподнято и взволнованно. Все взгляды обращены на него. — Сегодня мы собрались в этом зале по весьма волнующему случаю. — После каждой фразы президент делал торжественную паузу и полуоборачивался к Ивану. Шульга переводил. И снова вступал президент. — Мы с вами уже посетили сегодня три могилы, восславляя отдавших свои жизни, но наш путь ещё не окончен, и теперь мы пришли сюда, чтобы приветствовать живых. Слава и доблесть отцов переходят к сыновьям, от сыновей — к внукам. В нашей с вами воле сделать так, чтобы имена тех, кто погиб за наши идеалы, дошли до будущих поколений, и мы должны исполнить свой долг перед грядущим.Красиво он говорил. Я уже понял, к чему он клонит. Верно, и в Бельгии есть такая награда, вроде нашего ордена Отечественной войны, которая является фамильной реликвией и передаётся из поколения в поколение.Президент сделал паузу, протянул руку ко мне. Я встал. Президент продолжал. До чего же интересные вещи он говорил:— Борис Маслов погиб и награждён орденом посмертно. Но теперь к нам приехал его сын Виктор Маслов. По поручению совета я прочитаю вам грамоту, о которой мы долгое время ничего не знали. Мы восстанавливаем справедливость спустя десятилетия. Эта грамота была обнаружена в архивах генерала Пирра, — он прочистил горло, и тон его сделался ещё более торжественным. — Административный совет Армии Зет имеет честь сообщить мсье Борису Маслову, что благодарственный бельгийского королевства орден Леопольда второго класса отдаётся ему за боевые услуги, оказанные братству Армии Зет, убежище Виля, зона четыре, сектор пять. Подписано генералом Пирром августа месяца пятого дня одна тысяча девятьсот сорок четвёртого года, город Брюссель.
Прижавшись друг к другу, они стояли на перроне. Состав был уже подан, за стрелками протяжно пели гудки. И время оставалось лишь для главных слов.— Береги себя, — сказала она.Он слегка отодвинулся от неё, глянул в её влажные глаза.— Я тебя беречь буду, — ответил он. — Поэтому знай, я героем к тебе вернусь. С Золотой Звездой.— Умоляю тебя, не надо, — испугалась она и заплакала. — Не нужна мне твоя звезда, ты мне нужен! Только ты один!— Вот увидишь, буду героем, — твердил он. — Разве не порадуешься тогда?— Не надо, не надо, — слёзно молила она, протягивая к нему руки, потому что вагон в этот миг двинулся, и та же неумолимая сила потащила его за собой от неё. Он отступал от неё спиной к площадке, чтобы последний раз увидеть и запомнить её лицо, а она тянула руки и уже не доставала, потому что вагон уходил беспощадно и навсегда.— Буду, буду, — как заклинание отвечал он.— Не надо, не надо, — взывала она глазами, руками, голосом, слезами и криком, потому что он уходил все дальше и дальше, уже надолго, уже навечно, уже лица не различить под гулкой крышей в сумраке перрона, уже не лицо, а белое расплывшееся пятно, уже ни пятна, ни рук, ни гимнастёрки, ни даже красной ускользающей точки последнего тамбура — уже ничего. И лишь колеса бессмысленно и безжалостно стучали в висках: буду, буду…
Так расстались они, отец и мать, в том далёком сорок первом июля месяца двадцать пятого дня, но ещё не скоро узнал я о том, как они расстались. И не сразу я понял, что тут к чему, потом подрос и начал разбираться. И горько мне было думать: грозился стать героем и погиб ни за грош. Срезался в первой же стычке, может быть, не успев даже выпустить ни одной пули во врага. И пропал. Верно, потому и пропал: слишком сгорал от нетерпения сразиться, поторопился, не рассчитал хладнокровно и мудро, ринулся неосмотрительно, сгоряча, прямо в лоб, без оглядки. И срезался, пропал нелепо и безвестно, как пропадает неудачник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43