Они обзаводились обширными виллами, громадными домами в Риме с приемными, гостиными, библиотеками, статуями, картинами, дорогой посудой, бассейнами, банями, пышными семейными усыпальницами.
Состоятельные люди не жалели денег на строительство и украшение своих домов и вилл. Л. Лукулл за имение в Байях уплатил 10 тысяч талантов (талант — 26,2 килограмма серебра), дом Квинта Цицерона в Риме стоил 1 миллион сестерциев, дом Марка Цицерона на Палатине, купленный после отбытия им «исторического» консульства, обошелся ему в 3,5 миллиона сестерциев. Имущество М. Красса оценивалось согражданами в 200 миллионов сестерциев.
Стремление к роскоши всюду становится главным. «Считается, — негодует поклонник простоты предков, — что нет у тебя и усадьбы, если на нее не насело множество греческих слов, которыми по отдельности называют разные места: процетон, палестра, аподитерий, перистель, орнитон, перистерон, опоротека».
При этих усадьбах и виллах имелись обширные амбары, погреба, кладовые, цветники, огороды, птичники, рыбные пруды, парки, луга, леса и пастбища. Число рабов, вольноотпущенников, свободных съемщиков — колонов, дворовых слуг, всякого служебного персонала было очень велико. Дворовая челядь в городских домах крупных магнатов насчитывала до 150 должностей: лакеи, кондитеры, повара, вестники, номенклаторы, воспитатели, водворители тишины, шуты, художники, врачи, секретари, грамматики, философы, переписчики и пр.
Среди этих городских рабов существовала определенная, очень жесткая, иерархия. Наибольшим влиянием пользовались те, кто чаще всего контактировал с господином и пользовался его доверием: секретари, казначеи, банщики, спальники, устроители обедов и развлечений, вилики — управители имений, привратники и садовники. За небольшим исключением, все они происходили из греков или уроженцев Малой Азии.
Дом богатого римлянина античной эпохи, как говорил Плиний, напоминал город или даже целую республику. Тут также кипели страсти: ненависть, зависть и честолюбие. Здесь старались навредить удачливому соперник, ставили памятник на общие средства управителю, если он правил справедливо. Влиятельного раба тут именовали господином, ему льстили, за его здоровье молились. В домах своих господ рабы возносили молитвы ларам очага, семейным ларам, восточным богам Азии и Египта.
Но больше всего в Риме рабы и отпущенники молились богине Счастливой случайности, и Фортуне, надеясь на которую они рассчитывали быстро освободиться от рабства и «выйти в люди». Молились также добрым богам Сатурну или Сильвану, реже — Минерве, Церере, Надежде, Меркурию Счастливому, Кастору и Поллуксу, Гераклу. Охотно также прибегали к услугам гадателей, волшебников, гаруспиков и халдеев.
Впрочем, во всех прослойках рабов наряду с соперничеством имелось также много случаев крепкой дружбы. В одной могильной эпитафии, вполне типичной в античную эпоху, некий отпущенник написал: «Никогда между нами, дорогой мой товарищ, не возникало никакого неудовольствия, призываю в этом свидетелями богов неба и ада! Мы оба в одно время стали рабами, служили в одном доме, вместе были отпущены на волю и впервые разлучились в тот день, который отнял тебя у меня».
Сносить римское рабство было тяжело, но рабам ничего не оставалось, как набраться терпения и повторять каждый день в виде утешения слова Еврипида:
…в имени одном
Позор раба, а коль он добр и честен,
Свободным не уступит он ни в чем.
И все-таки и в городе, и в деревне рабы всеми способами старались раздобыть деньги, чтобы оплатить отпуск на волю. Они экономили на пище, получали подарки от друзей дома, от хозяина (если удавалось угодить ему), брали взятки, пропуская к господину вне очереди клиентов побогаче, крали еду и вина, торговали остатками роскошных обедов, получали какие-то деньги по завещанию (от друзей-рабов или в случае смерти господина), обрабатывали с величайшей тщательностью данный им кусочек земли и торговали полученными овощами, всячески выхаживали свою личную овцу на пастбище и т.д. О плохом рабе римляне говорили презрительно: «У него нет ни кусочка свинца за душой», то есть даже самой маленькой монетки. Цицерон считал, что в римских условиях предприимчивый раб может скопить нужные для освобождения деньги через шесть лет. Правда, и тут нередко были свои сложности. По римским законам раба можно было освободить только после 30 лет, за исключением некоторых особых случаев (раб был сыном, воспитателем господина или его хотели сделать управляющим). Категорически запрещалось единовременным актом освобождать от рабства более 100 рабов. Тем не менее в конце республиканского периода от рабства ежегодно освобождалось по 16 тысяч человек.
В кругу новых богачей, появившихся после победы Суллы, встречаются самые различные люди: знаменитый ученый и писатель М. Теренций Варрон; будущие полководцы, противники Митридата и фракийцев, братья Лукуллы, Луций и Марк; соперник Помпея, упорно делающий миллионы М. Красс; красноречивейший и алчный Кв. Гортензий; будущие противники Цицерона и мятежники — П. Корнелий Лентул Сура и Л. Катилина; ищущий славы оратора М. Цицерон.
С ними сталкиваются богатые и зажиточные юноши из италийских городов, приехавшие в Рим за государственными должностями и модными учителями, философы различных направлений, родовитые римские дамы, сочетающие любовь и политические интриги, восточные и греческие красавицы куртизанки. Куртизанки начинают играть в римском обществе все большую роль, и количество их сильно возрастает. Настоящая куртизанка должна была уметь остроумно говорить, знать философию, любить стихи, уметь танцевать, петь латинские, греческие в египетские песни, играть на музыкальных инструментах и хорошо писать.
Эти куртизанки имели множество поклонников из числа победителей, которые меньше всего думали о строгой морали предков. Не довольствуясь многочисленными наложницами, они в погоне за новыми ощущениями с величайшей охотой соблазняли молоденьких рабынь, хорошеньких отпущенниц и красивых мальчиков, целыми вечерами и ночами пропадали у мимов и кифаристок, в публичных домах и грязных кабаках. Жены знатных господ не уступали мужьям и охотно снисходили до простонародья, отпущенников, гладиаторов и рабов.
Ужасающее падение нравов признавалось всеми. Люди преклонного возраста возмущались, молодежь отделывалась шуточками. Величайшей популярностью пользовался афоризм, пущенный каким-то острословом: «Развращать и быть развращаемым — значит идти в ногу с веком!» Овидий несколько позже (уже в эпоху Августа) выразил общее настроение разгульной молодежи в следующих насмешливых стихах:
Воистину тот простоват, кто измен не выносит подруги,
И недостаточно он с нравами Рима знаком.
Ведь при начале его — незаконные Марсовы дети:
Илией Ромул рожден, тою же Илией — Рем.
Да а при чем красота, если ты целомудрия ищешь?
Качества эти, поверь, не совместятся никак.
Если умен ты, к жене снисходительным будь и не хмурься,
К ней применять перестань грозного мужа права.
Жениных лучших друзей приветствуй (их будет немало!) —
Труд не велик, но тебя вознаградит он вполне.
Ты молодежных пиров постоянным участником станешь,
Дома, не делая трат, много накопишь добра!
Среди аристократии создается новый кодекс приличий: непременной переписки с друзьями даже в самых отдаленных частях республики, путешествий с многочисленными рабами в качестве свиты (адвокат не признавался влиятельным, если за его носилками шествовало меньше восьми рабов, магистрат, вышедший на улицу меньше чем с пятью рабами, подвергался насмешкам!), неимоверной пышности при похоронах, моды на дорогую посуду, мраморные изваяния, серебряные украшения, роскошную одежду, наконец, на непременное путешествие в Грецию или Малую Азию для завершения образования. Прилежное изучение Аристотеля становится признаком культурного человека.
В деле воспитания молодого поколения в аристократических семьях решающую роль приобретают греческие рабы и рабыни, учителя и риторы. Это особенно раздражало ревнителей старины, и Тацит, выражая их мнение, в период ранней империи с негодованием писал: «А теперь новорожденного ребенка препоручают какой-нибудь рабыне-гречанке, в помощь которой придаются один-два раба из числа самых дешевых и непригодных к выполнению более существенных дел. Их россказни и заблуждения впитывают в себя еще совсем нежные и восприимчивые детские души; никто во всем доме не задумывается над тем, что именно они говорят и делают в присутствии своего юного господина. Да и сами родители приучают малолетних детей не к добропорядочности и скромности, а к распущенности и острословию, и вот незаметно в их души вкрадываются бесстыдство и презрение и к своему, и к чужому. И наконец, особенно распространенные и отличающие наш город пороки — страсть к представлениям актеров, и к гладиаторским играм, и к конным ристаниям, — как мне кажется, зарождаются еще в чреве матери; а в охваченной и поглощенной ими душе отыщется ли хоть крошечное местечко для добрых нравов? Найдешь ли ты в целом доме кого-нибудь, кто говорил бы о чем-либо другом? Слышим ли мы между юношами, когда нам доводится попасть в их учебные помещения, разговоры иного рода? Да и сами наставники чаще всего болтают со своими слушателями о том же; и учеников они привлекают не своею требовательностью и строгостью и не своими проверенными на опыте дарованиями, а искательными посещениями с утренними приветствиями и приманками лести».
Новые духовные запросы и рост потребностей изменили в корне молодое поколение нобилитета. Это хорошо видно даже по ранним письмам Цицерона, начинавшего карьеру в качестве «нового человека». В одном из писем он сообщает другу Аттику: «Я уплатил Луцию Циннию 20 400 сестерциев за статуи из мегарского мрамора в соответствии с тем, что ты написал мне. Твои гермы из пентеликонского мрамора с бронзовыми головами, о которых ты сообщил мне, уже и сейчас сильно восхищают меня. Поэтому отправляй, пожалуйста, мне в возможно большем числе и возможно скорее и гермы, и статуи, и прочее, что покажется тебе достойным и того места, и моего усердия, и твоего тонкого вкуса, особенно же то, что ты сочтешь подходящим для гимнасия и ксиста (то есть крытой галереи. — В.Л. ). Ведь я так увлечен этим, что ты должен помогать мне, хотя, пожалуй, от других лиц я заслуживаю осуждения».
В рядах сильно ослабленного Суллой сословия всадников (ведь он уничтожил в проскрипциях всю его верхушку) появляется слой новых дельцов, выделившийся из среды победителей. Именно они, напористые и жадные, обладающие большими связями, не чувствующие отвращения знати к коммерческим предприятиям, произведут в Италии великие преобразования.
Богатые собственники, они дают взаймы царям зависимых царств, обедневшим городам и аристократическим фамилиям. Убедившись, что Греция и Азия посла всех бедствий войны не представляют такой богатой добычи, как прежде, они начинают вкладывать значительные средства (чего не делалось раньше) в италийские земли.
А рядовые солдаты и офицеры многочисленной сулланской армии, хорошо нажившиеся в Азии, беспощадно обобравшие во время проскрипций марианцев, быстро обзаводились хозяйствами. Все они после страшных войн и сражений, в которых неоднократно видели гибель собственных товарищей и сами не раз рисковали головой, жаждали теперь мира, тишины, сельской идиллии. Каждый с умилением вспоминал дни детства и юности, проведенные в деревне на лоне природы, мирный земледельческий труд отцов и дедов и теперь сам хотел вернуться к такому труду, рассматривая его как почет, как заслуженный отдых. Деревенская жизнь по сравнению с городской, где не было ничего святого после жестокой гражданской войны марианцев и сулланцев, после проскрипций и доносов, повседневной яростной борьбой честолюбий и зависти граждан к успехам друг друга, казалась поистине райской. Варрон в своей сатире «Встающий спозаранку» немногими словами нарисовал эту картинку недавнего прошлого, казавшегося многим столь соблазнительным: «Молодые люди сами себе стелют постели, которые после работы кажутся им мягкими, и сами ставят около них кружку с водой и светильник. Питьем им служит светлая, свежая ключевая вода, едой — хлеб и приправой — лук. В доме и на поле всякая работа спорится. Дом — вовсе не замечательное строение, но архитектор мог бы по нему изучать симметрию. О полях заботятся, чтобы они от беспорядка и заброшенности не пришли в нечистоту и запустение, зато благодарная Церера отстраняет от растущих тут злаков все невзгоды, так, чтобы их впоследствии высоко нагроможденные скирды радовали сердце земледельца. Здесь еще почитают гостеприимство; желанным гостем является всякий, кто вскормлен материнским молоком. Кладовая с хлебом, бочки с вином, запас колбас, повешенных на перекладине, все ключи и замки всегда к услугам странника, перед которым вырастет высокая пирамида яств; довольный, сидит потом насытившийся гость у кухонного очага, не озираясь по сторонам, но тихо кивая головой. Для его ложа расстилают самую теплую овчину с двойным мехом. Здесь еще люди как добрые граждане слушаются справедливого закона, который не преследует невинных из недоброжелательства и не прощает виновных из милости к ним. Здесь не говорят дурно о ближних. Здесь не попирают ногами священного очага, но почитают богов молитвой и жертвоприношениями; духу дома бросают кусок мяса в подобающий сосуд, а когда умирает домохозяин, его хоронят с той же молитвой, с которой хоронили его отца и деда».
Вот именно такую жизнь хотели вернуть себе сулланские посессоры средней руки. При этом в организации хозяйства они следовали не только старику Катону, видному наставнику римских земледельцев. Очень популярным у них стал агрономический трактат Сазерны, галльские владения которого (200 югеров, то есть 50 гектаров, две парные упряжки быков и восемь рабов; из них — два пахаря и шесть полевых рабочих) славились обильным производством зерна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55