Мариус вздрогнул. Ему в голову не приходило, что может наступить день, ког
да он встретится с отцом. Трудно представить себе что-нибудь более для не
го неожиданное, более потрясающее и, надо признаться, более неприятное. О
тец был так ему далек, что он и не желал сближения с ним. Предстоящее свида
ние не столько огорчало его, сколько представлялось тяжкой повинностью.

Неприязнь Мариуса к отцу основывалась не только на мотивах политическо
го характера. Он был убежден, что отец, этот рубака, как в хорошие минуты на
зывал его Жильнорман, не любит сына. В этом не могло быть сомнений, иначе о
тец не бросил бы его, не отдал бы на чужое попечение. Чувствуя, что он нелюб
им, Мариус и сам не хотел любить. Так надо, Ч уверял он себя.
Он был так ошеломлен, что не задал Жильнорману ни одного вопроса. А дед про
должал:
Ч Он, кажется, болен. Вызывает тебя.
И, помолчав, добавил:
Ч Поезжай завтра утром. Мне помнится, что с постоялого двора Фонтен каре
та в Верной отходит в шесть часов и приходит туда вечером. Поезжай с этой к
аретой. Он пишет, что мешкать нельзя.
Старик скомкал письмо и положил его в карман. Мариус мог бы выехать в тот ж
е вечер и быть у отца утром. В то время с улицы Блуа в Руан ходил ночной дили
жанс, заезжавший в Вернон. Однако ни Жильнорман, ни Мариус и не подумали сп
равиться об этом.
На другой день, в сумерки, Мариус приехал в Вернон. В городе уже зажигались
огни. Он спросил у первого встречного, где живет «господин Понмерси». В ду
ше он разделял точку зрения Реставрации и не признавал отца ни бароном, н
и полковником.
Ему указали дом. Он позвонил. Женщина с лампочкой в руке отворила ему.
Ч Дома господин Понмерси? Ч спросил Мариус.
Женщина не отвечала.
Ч Здесь живет господин Понмерси? Ч повторил свой вопрос Мариус.
Женщина утвердительно кивнула.
Ч Можно поговорить с ним?
Женщина отрицательно покачала головой.
Ч Но я его сын! Ч настаивал Мариус. Ч Он ждет меня.
Ч Он уже не ждет вас, Ч сказала женщина.
Тут только Мариус заметил, что она плачет.
Она указала ему пальцем на дверь в низкую залу, Он вошел.
В зале, освещенной горевшей на камине сальной свечой, находились трое му
жчин. Один стоял, выпрямившись во весь рост, другой стоял на коленях, трети
й, в одной рубашке, лежал на полу. Лежавший на полу и был полковник.
Двое других были доктор и священник, читавший молитву.
Три дня назад полковник заболел горячкой. В начале болезни, предчувствуя
недоброе, он написал Жильнорману, прося прислать сына. Болезнь приняла с
ерьезный оборот. Вечером, в день приезда Мариуса, полковник начал бредит
ь. Несмотря на попытки служанки удержать его, он с криком: «Мой сын все не е
дет. Пойду его встречать!» Ч вскочил с постели. Затем вышел из комнаты, уп
ал в прихожей на каменный пол и тут же скончался.
Послали за доктором и священником. Доктор пришел слишком поздно. Священн
ик пришел слишком поздно. Сын тоже приехал слишком поздно.
При тусклом огоньке свечи на бледной щеке неподвижно лежавшего полковн
ика можно было различить крупную слезу, выкатившуюся из его мертвого гла
за. Глаз потух, но слеза не высохла. Слеза означала, что сын опоздал.
Марнус смотрел на этого человека, которого видел в первый и в последний р
аз, на его благородное мужественное лицо, на его открытые, но ничего не вид
ящие глаза, на его седые волосы, на его сильное тело на котором то тут, то та
м выступали темные полосы Ч следы сабельных ударов и звездообразные кр
асные пятна Ч следы пулевых ранений. Он смотрел на огромный шрам, знак ге
роизма на этом лице, которое бог отметил печатью доброты. Он подумал о том
, что человек этот Ч его отец, что человек этот умер, но остался холоден.
Печаль, овладевшая им, ничем не отличалась от печали, которую он ощутил бы
при виде всякого другого покойника.
А между тем горе, щемящее душу горе царило в комнате. В углу горькими слеза
ми обливалась служанка; священник молился, прерывая молитвы рыданиями; д
октор утирал глаза; даже труп и тот плакал.
Несмотря на свою скорбь, и доктор, и священник, и служанка молча посматрив
али на Мариуса, Ч он был здесь чужим. Мариус, не опечаленный смертью отца,
испытывал чувство неловкости и не знал, как себя вести. В руках у него была
шляпа. Он уронил ее на пол, чтобы подумали, будто скорбь лишила его сил дер
жать ее.
И тут же он почувствовал нечто вроде угрызения совести и презрения к себ
е за этот поступок. Но был ли он виноват? Ведь он не любил отца!
Полковник не оставил никаких средств. Денег, вырученных от продажи его д
вижимости, едва хватило на похороны. Служанка отдала Мариусу найденный е
ю клочок бумаги. Он был исписан рукой полковника:
«Моему сыну. Император пожаловал меня бароном на поле битвы под Ватерлоо
. Реставрация не признает за мной этого титула, который я оплатил своей кр
овью, поэтому его примет и будет носить мой сын. Само собой разумеется, что
он будет достоин его».
На обороте полковник приписал:
«В этом же сражении под Ватерлоо один сержант спас мне жизнь. Его зовут Те
нардье. В последнее время, насколько мне известно, он держал трактир где-т
о в окрестностях Парижа, в Шеле или в Монфермейле. Если моему сыну случитс
я встретить Тенардье, пусть он сделает для него все, что может».
Отнюдь не из благоговения к памяти отца, а лишь из смутного чувства почте
ния к смерти, всегда столь властного над сердцем человека, Мариус взял и с
прятал записку.
Из имущества полковника ничего не сохранилось. Жильнорман распорядилс
я продать старьевщику его шпагу и мундир. Соседи разграбили сад и растащ
или редкие цветы. Остальные растения одичали, заглохли и погибли.
Мариус провел в Верноне двое суток. После похорон он вернулся в Париж и за
сел за учебники, не вспоминая об отце, словно отец и не жил на свете. Через д
ва дня полковника похоронили, а через три забыли.
Мариус носил на шляпе креп. Вот и все.

Глава пятая.
Чтобы стать революционером, иногда полезно ходить к обедне

У Мариуса осталась от детства привычка к религии. Как-то в воскресенье, от
правившись к обедне в церковь Сен Ч Сюльпис, он прошел в придел Пресвято
й девы, куда ребенком водила его тетка. В тот день он был рассеяннее и мечт
ательнее, чем обычно; остановившись за колонной, он машинально стал на ко
лени на обитую утрехтским бархатом скамейку с надписью на спинке: «Госпо
дин Мабеф, церковный староста». Служба только началась, как вдруг незнак
омый старик со словами: «Это мое место, сударь» Ч подошел к Мариусу.
Мариус поспешил подняться, и старик занял свою скамейку.
По окончании обедни Мариус в раздумье остановился в нескольких шагах от
скамейки. Старик снова приблизился к нему.
Ч Извините, сударь, я уже побеспокоил вас и вот беспокою опять, Ч сказал
он. Ч Но вы, по всей вероятности, сочли меня нехорошим человеком. Мне нужн
о объясниться с вами.
Ч Это совершенно излишне, сударь, Ч ответил Мариус.
Ч Нет, нет, Ч возразил старик, Ч я не хочу, чтобы вы плохо обо мне думали.
Видите ли, я очень дорожу этим местом. Отсюда и обедня кажется мне лучше. В
ы спросите, почему? Извольте, я вам расскажу. На этом самом месте в течение
десяти лет я наблюдал одного благородного, но несчастного отца, который,
будучи по семейным обстоятельствам лишен иной возможности и иного спос
оба видеть свое дитя, исправно приходил сюда раз в два-три месяца. Он прих
одил, когда, как ему было известно, сына приводили к обедне. Ребенок и не по
дозревал, что здесь его отец. Возможно, он, глупенький, и не знал, что у него
есть отец. А отец прятался за колонну, чтобы его не видели. Он смотрел на св
ое дитя и плакал. Он обожал малютку, бедняга! Мне это было ясно. Это место ст
ало для меня как бы священным, и у меня вошло в привычку сидеть именно здес
ь во время обедни. Я предпочитаю мою скамью скамьям причта, а занимать их м
ог бы по праву как церковный староста. Я даже знал немного этого несчастн
ого человека. У него был тесть, богатая тетка Ч словом, какая-то родня, гро
зившая лишить ребенка наследства, если отец будет видеться с ним. Он прин
ес себя в жертву ради того, чтобы сын стал впоследствии богат и счастлив. Е
го разлучили с ним из-за политических убеждений. Разумеется, я уважаю пол
итические убеждения, но есть люди, не знающие ни в чем меры. Господи помилу
й! Ведь нельзя же считать человека чудовищем только потому, что он дрался
под Ватерлоо! За это не разлучают ребенка с отцом. При Бонапарте он дослуж
ился до полковника. А теперь как будто уже и умер. Он жил в Верноне, Ч там у
меня брат священник, Ч звали его не то Понмари… не то Монперси… у него бы
л, как сейчас вижу, огромный шрам от удара саблей.
Ч Понмерси? Ч произнес Мариус, бледнея.
Ч Да, да. Понмерси. А разве вы его знали?
Ч Это мой отец, сударь, Ч ответил Мариус.
Престарелый церковный староста всплеснул руками.
Ч Так вы тот мальчик! Ч воскликнул он. Ч Да, конечно, ведь теперь он долж
ен быть уже взрослым мужчиной. Ну, бедное мое дитя, вы можете смело сказать
, что у вас был горячо любящий отец!
Мариус взял старика под руку и проводил до дома. На следующий день он сказ
ал Жильнорману:
Ч Мы с друзьями собираемся на охоту. Можно мне съездить на три дня?
Ч Хоть на четыре! Ч ответил дед. Ч Поезжай, развлекись.
И, подмигнув, шепнул дочери:
Ч Какая-нибудь интрижка!

Глава шестая.
К чему может привести встреча с церковным старостой

Куда ездил Мариус, станет ясно дальше.
Мариус отсутствовал три дня; по возвращении в Париж он отправился в библ
иотеку юридического факультета и потребовал комплект Монитера.
Он прочитал от корки до корки весь Монитер, все исторические сочинения о
Республике и Империи, Мемориал святой Елены, воспоминания, дневники, бюл
летени, воззвания, Ч он проглотил все. Встретив впервые имя отца на стран
ицах бюллетеней великой армии, он целую неделю потом был как в лихорадке.
Он побывал у генералов, под начальством которых служил Жорж Понмерси, в т
ом числе у графа Г. Церковный староста Мабеф, которого он посетил вторичн
о, описал ему образ жизни полковника, не имевшего ничего, кроме пенсии, рас
сказал ему о его цветах и уединении в Верноне. Так Мариусу удалось узнать
до конца этого редкостного, возвышенной и кроткой души человека, это соч
етание льва и ягненка, каким был его отец.
Между тем, погруженный в свои изыскания, поглощавшие его время и мысли, он
почти перестал видеться с Жильнорманами. В положенные часы он появлялся
к столу, а потом его было не сыскать. Тетка ворчала, а дедушка Жильнорман п
осмеивался: «Эге Ч ге! Пришла пора девчонок!» Иногда старик прибавлял: «Я
-то думал, черт побери, что это интрижка, а это, кажется, настоящая страсть».

Это и в самом деле была настоящая страсть. Мариус начинал боготворить от
ца.
Во взглядах его также совершался переворот. Переворот этот имел множест
во последовательно сменявшихся фазисов. Поскольку описываемое нами яв
ляется историей многих умов нашего времени, мы считаем небесполезным пе
речислить и шаг за шагом проследить эти фазисы.
Прошлое, в которое он заглянул, ошеломило его.
Он был прежде всего ослеплен им.
До тех пор Республика, Империя были для него лишь отвратительными словам
и. Республика Ч гильотиной, встающей из полутьмы. Империя Ч саблею в ноч
и. Бросив туда взгляд, он с беспредельным изумлением, смешанным со страхо
м и радостью, увидел там, где ожидал найти лишь хаос и мрак, сверкающие зве
зды Ч Мирабо, Верньо, Сен-Жюста, Робеспьера, Камилла Демулена, Дантона и в
осходящее солнце-Наполеона. Он не понимал, что с ним, и пятился назад, ниче
го не видя, ослепленный блеском. Когда первое чувство удивления прошло, о
н, понемногу привыкнув к столь яркому свету, стал воспринимать описываем
ые события, не чувствуя головокружения, и рассматривать действующих лиц
без содрогания; Революция, Империя отчетливо предстали теперь перед его
умственным взором. Обе эти группы событий, вместе с людьми, которые в них у
частвовали, свелись для него к двум фактам величайшего значения: Республ
ика Ч к суверенитету прав гражданина, возвращенных народу; Империя Ч к
суверенитету французской мысли, установленному в Европе. Он увидел за Ре
волюцией великий образ народа, за Империей Ч великий образ Франции. И он
признал в душе, что все это прекрасно.
Мы не считаем нужным перечислять здесь все, что при этом первом, слишком о
бщем суждении ускользнуло от ослепленного взора Мариуса. Мы хотим показ
ать лишь ход развития его мысли. Все сразу не дается. Сделав эту оговорку,
относящуюся как к сказанному выше, так и к тому, что последует ниже, продол
жим наш рассказ.
Мариус убедился, что до сих пор он так же плохо понимал свою родину, как и о
тца. Он не знал ни той, ни другого, добровольно опустив на глаза темную зав
есу. Теперь он прозрел и испытывал два чувства: восхищение и обожание.
Его мучили сожаления и раскаяние, и он с горестной безнадежностью думал
о том, что только могиле можно передать ныне все то, что переполняло его ду
шу. Ах, если бы отец был еще жив, если бы он не лишился его, если бы господь по
своему милосердию и благости не дозволил отцу умереть, как бы он бросилс
я, как бы кинулся к нему, как бы крикнул: «Отец, я здесь! Это я! У нас с тобой в г
руди бьется одно сердце! Я твой сын!» Как горячо обнял бы он его побелевшую
голову, сколько слез пролил бы на его седины! Как любовался бы шрамом на е
го лице, как жал бы ему руки, как поклонялся бы его одеждам, лобызал бы его с
топы! Ах, почему отец скончался так рано, до срока, не дождавшись ни правос
удия, ни любви сына! Грудь Мариуса непрестанно теснили рыдания, сердце по
минутно твердило: «Увы!» Он становился Ч и теперь уже по-настоящему Ч вс
е серьезнее и строже, все тверже в своих убеждениях и взглядах. Ум его, оза
ряемый лучами истины, поминутно обогащался. В Мариусе происходил процес
с внутреннего роста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13