Из трепетной мглы стоявших темной стеной деревьев сада доносились трели птиц, пробуждающие тревогу и сладостные ожидания.Княгиня Вассиана медленно шла по обсаженной с обеих сторон кустами шиповника аллее к пруду, где прежний хозяин дома, князь Афанасий Шелешпан-ский, разводил белозерскую рыбу. Никита, готовивший оружие к завтрашнему походу, поднял голову и увидел ее светлый силуэт, мелькающий за деревьями. Оставив работу Сомычу, он поспешил за княгиней, сам толком не зная, что собирался сказать ей. Но неведомая сила тащила его за собой, и силой этой было его неутихающее чувство к итальянке. Все его сердце, все клеточки тела наполняли то взмах ее руки, то долгий взгляд печальных синих глаз, то темные волосы, струящиеся по плечам и живущие своей особой жизнью, иногда плачущие, когда хозяйка весела, или радостные, когда ей бывало грустно. Весь ее тонкий, особенный, редкостный облик, полный невысказанной муки и одухотворенности, вечно меняющийся и многообразный, наполнял душу Никиты жаждой неутолимой любви, которая никогда не наскучит и оборвать которую не может ничто, даже смерть. Отсутствие Вассианы превращалось для него в пытку, долгую, тоскливую и неукротимую. Он злился на герцогиню, потому что понимал: она причаст-на ко всем бедам, постигшим его семью, но в глубине души знал, знал наверняка – как то, что мир сотворен Господом, – что простит ей все, уже простил, и сам злился на себя за свое прощение.Неторопливо обрывая лепестки с темно-малиновых цветков, обсыпавших кусты шиповника, княгиня подошла к пруду и остановилась у самой кромки воды. Подняла руки, закручивая волосы на затылке. Тонкая белая блуза с глубоким вырезом каре на груди и пышными итальянскими рукавами обтянула ее округлые локти и высокую грудь, обозначив дерзко топорщащиеся под нежной тканью соски. Силуэт княгини на мгновение застыл, облитый перламутрово-зеленоватым блеском луны, вобравшим в себя изумрудную свежесть налитых листьев сада. Ее волосы поблескивали на затылке, словно кольца отполированного металла, а из разреза бархатной флорентийской юбки виднелось округлое колено и точеная часть ноги.Остановившись в отдалении, Никита восхищенно наблюдал за ней, чувствуя как разгорается в крови его любовный призыв, и еще раз повторяя про себя, что нет и не может быть для него иного утоленья сладострастной неги, чем ее губы, рдеющие, как вишня, приникшие к его губам, и гибкие руки напоминающие упругость молодых ветвей, обвившиеся вокруг его шеи.Княгиня наклонилась, легко скинула юбку, затем также быстро сняла блузу и осторожно ступая, совершенно нагая, вошла в воду. Не удержавшись, Никита вышел из своего укрытия и, весь охваченный жаром, приблизился к пруду, не отрывая глаз от гипсово-точе-ного изящества ее спины и шеи. Почувствовав затылком его взгляд, итальянка обернулась. Но не испугалась, не вскрикнула, даже не пошевельнулась более. Она совсем не стеснялась своей наготы. Копна волос на затылке распустилась и локоны упали в воду, обрызгав мелкими светящимися капельками ее полные груди. Она смотрела в ожидании, готовая принять. Монисто из золотых итальянских монет с изображением гордых ликов римских кесарей, украшающее ее шею, торжественно мерцало в свете звезд. Не говоря ни слова, Никита сбросил рубаху и кинувшись в пруд, схватил в объятия ее теплое влажное тело.– Мука ты моя, проклятие ты мое, – шептал он покрывая горячими поцелуями ее шелковистую шею, плечи и трепещущую в волнении грудь.– А разве ты не знал, синьор Никита, – откликнулась негромко Вассиана, – что страдание всегда – всего лишь оборотная сторона любви…Но он не дал ей договорить, опалив страстным поцелуем ее мягкие губы. Затем поднял на руки, вынес на берег и осторожно опустил на прохладную траву.– «Луна в полночный поздний час плыла, – произнесла княгиня по-итальянски, откинувшись на руке Никиты так, что груди ее вздыбились как два переполненных кипящей лавой вулкана. – И понуждая звезды разредиться, – продолжала она вдохновенно, – скользила в виде яркого котла навстречу небу, там, где солнце мчится, когда оно за Римом для очей меж сардами и корсами садится…»Никита не отозвался. Склонив голову, он приник к ее груди, вбирая ртом обжигающую наслаждением упругость ее сосков и бархатистую податливость кожи вокруг. Вассиана легко встряхнула головой, закрыв в томлении глаза и все тело ее пронизал озноб вожделения. Ее мокрые волосы упали на лицо князя. Он поднял голову. Длинные ресницы ее вздрогнули, зеленоватый взгляд цвета омывающих Неаполь тиррентскиу вод устремился ему навстречу. Светящаяся пшеничной белизной кожа покрылась мелкими пупырышками возбуждения. Она вся напряглась и вдруг… быстро отвернулась и как-то вся сжалась в его руках, будто от морозного холода.– «Уходит жизнь – уж так заведено», – произнесла она опять по-итальянски, и голос ее прозвенел печально-обреченным стоном в окутавшей их летней тишине.Уходит с каждым днем неудержимо, И прошлое ко мне непримиримо И то, что есть, и то, что суждено…Затем, смолчав мгновение, негромко попросила по-русски, не поворачивая головы:– Отпусти меня.– Нет! – Никита еще сильнее прижал ее к своему телу и сам обратил к себе ее погрустневшие глаза.– Возможно, с вашей высокой римской колокольни, – продолжил он резко, – мы здесь, на Московии, не слишком-то учены. Петрарку не читаем ни по-латыни, ни по-итальянски, а все больше Богу молимся и Святое Писание чтим, но вот по-нашему, по-лапотному, Ваше Римское Сиятельство, выходит…– Ничего. Ничего, Никита, не выходит. – Вас-сиана ласково прикрыла ладонью его рот. – По крайней мере, ничего из того, что ты сейчас хотел мне сказать. Зачем же так злиться, синьор? Я вовсе не желала Вас обидеть, – Ее легкая ладонь быстро скользнула по твердым бугоркам его мускулистых плеч, покрытых бусинками испарины, и, вздохнув, княгиня прислонилась лбом к его руке. – Не об учености вела я речь. И не о римской колокольне, не о ее превосходстве или отсталости. Поверь, наивная открытость русичей гораздо более по сердцу мне самой, но и нам в Риме сыщется, чем гордиться. Я потому вспомнила Франческо и стихи его, что лучше моего сказал поэт о том, что следует мне ответить тебе, русский принц. Ответить и оттолкнуть от себя. Текут веками рядом Тигр и Евфрат, но только впав в бескрайние просторы моря, они соединяют свои воды. Но более не существуют их протоки. Вот так и нам с тобой нельзя соединиться, как невозможно возвратить жизнь, которая уже прошла. Отпусти меня, прошу.Никита покорно разжал руки. Луна заскочила за серую тучу, и свет ее стал блеклым и тусклым как у прогоревшей лампады. На псарне тревожно завыла собака, а откуда-то издалека, из лесных болот, ей ответила уханьем выпь. Белозерские осетры, спокойно почивавшие на дне пруда, заволновались, раздались частые всплески воды, и то и дело над поверхностью пруда, увитого у берегов цветами белых и розовых лилий, замелькали выгнутые серебристые спинки и хвосты. Вассиана высвободилась из объятий князя и быстро поднявшись с травы, накинула на себя блузу, проворно застегивая ее мелкие золотые пуговки на груди и запахнула вокруг талии флорентийскую юбку. Уронив руки на колени, Никита молча наблюдал за ней, не шевелясь. Взгляд пронзительно-зеленых глаз его стал мрачен, а от самых уголков их вдоль загорелых скул пролегли к самому рту две печальные борозды – морщины.– Хотел бы я взглянуть на того, кто тебя неволит, – промолвил он слегка изменившимся, надтреснутым голосом, – Кто выдумал эту муку для нас обоих, чтоб утолить свою ненасытную страсть властвовать над сердцами и неволить души людей. Неужто сам он никогда не знал огня любви, не ведал тяги, по сравнению с которой и сама смерть – ничто, только возможность вечно быть с любимой?– И знал, и ведал. И кровь пролил, и всему миру оставил навеки беспримерный подвиг самопожертвования во имя той самой любви, о которой ты говоришь, во имя любви к женщине, которая тоже себя не пощадила, и во имя любви к Богу, что как известно,» движет солнце и светила». И сотворил о ней песни, да только, – Вассиана опустилась на колени напротив Никиты и взяла его руки в свои, – хоть и неизвестно тебе имя его, поверь, величием своим оно вполне заслуженно причислено к нетленному сонму мучеников за Христа. Вот только я всей жизнью своей, грехами своими не заслужила снисхождения, и не оставила ни в одном уголке земли живой души, которая отмолила бы мою дерзкую вину и гордыню. На всем пути своем земном до страшного смертельного ранения, я не просила у Господа того, о чем молю сейчас, с тобою встретясь. И если беспощаден ко мне тот, кто, как ты сам сказал, меня неволит, так только от того, что я сама того вполне достойна. «Мзда всем нам по заслугам воздается. Не меньше и не больше никогда». Не может быть доступно грешнику благословенье, которого не позволил вкусить себе святой. Признайся мне, сеньор Ухтомы, разве не жжет тебе сердце ненависть ко мне за все терзанья, что я уже доставила твоей семье? Ведь я не отрицаю, говорю прямо – все беды ваши от меня. Для того я и пришла в твою жизнь, чтобы ее разрушить. И ничего другого я сделать не могу, ничего другого не умею. Я не хочу, чтоб ложь стояла между нами, и не хочу, чтобы сжигали твое сердце напрасные надежды, коим никогда не суждено осуществиться. В твоей душе, не ведавшей дотоле грешного сомнения, борются ненависть и любовь, и что одержит верх? Вот ты пришел ко мне. Что ж, значит, любовь твоя сильнее. Но знай же наперед, что очень горьким будет мой ответ на преданность твою. Готовься к нему, принц де Ухтом, скрепи сердце свое. Уверена заранее, оно уже не выдюжит более. Ты, наконец, откажешься от меня. Так и должно быть. Так верно.Княгиня попыталась встать, но Никита удержал ее руку и притянул к себе.– Знаешь ты, кто осадил монастырь? – негромко, но веско спросил он, не отрывая пристального взгляда от ее разгоряченного лица. – Не твой ли мученик-сеньор послал своих разбойников сеять смерть и разорение на моей земле и осквернить святыню нашу? Отвечай! Знаешь?Вассиана промолчала, но все тело ее напряглось, как у дикой кошки перед прыжком.– Что нужно им? – продолжал спрашивать Никита.Но княгиня упорно молчала. Тогда Никита отпустил ее руку. Еще мгновение – и, казалось, он ударит ее столь ненавистное и безмерно дорогое для него лицо. Но князь сдержался, только сильно оттолкнул Вассиану от себя, так что, поскользнувшись на траве, она едва не упала. Не оборачиваясь, почти бегом поспешила прочь и вскоре исчезла во мраке аллеи.Никита некоторое время еще смотрел ей вслед, затем поднялся с колен, перекинул через плечо рубаху и тоже направился к дому. За редкими ветвями яблонь, опоясывавших усадьбу, он увидел стремительно мелькнувшую на крыльце флорентийскую юбку княгини и почти тут же последовавшего за ней испанца, который поджидал ее на дворе. Не обращая внимания на Со-мыча, торопливо докладывавшего о приготовлениях к походу, Никита тоже поднялся в дом и у самых дверей своих покоев встретил Стешку, послушно дожидавшуюся его у порога. Завидев Никиту, девушка взволнованно вскочила на ноги, оправляя ленты в волосах, и низко поклонилась до земли.– Ты что сидишь здесь? – удивленно спросил ее князь. – Или работы нет? Или не спится?– Работы много, государь, – склонила голову Стеша, – только я вот спросить хотела, не нужно ли чего, воды али вина принести? – Она с надеждой заглянула в лицо Никиты.– Вина, пожалуй, принеси. – Князь открыл дверь горницы и, войдя, устало повалился на застеленную соболями кровать. – Принеси, Стеша, вина.– Я мигом, – радостно отозвалась девушка и тут же исчезла.Никита закрыл глаза. Перед ним тут же снова встало лицо Вассианы, ее сине-зеленые глаза удлиненный формы, как глаза феникса, полные невысказанного страдания и немых признаний. «Где берег тот в благоуханье роз, где гладь Тиррентская, укрытая от бурь, Неаполь окружает?» – вспомнились ему слова канцоны, услышанные еще во время путешествия в Италию, в краю, где на склонах вулканов, окутанных голубоватой мглой, смуглокожие пастухи в бархатных плащах и остроконечных шляпах, пасут ленивые стада овец.– Государь, государь, вина просили! – Стеша осторожно дотронулась до руки Никиты и пальцы ее заскользили по его плечам и груди. – Проснитесь, государь, – прошептала она ласково, наклоняясь к его уху.Никита открыл глаза. Стеша осторожно поставила на угол кровати кувшин с вином и забравшись с ногами на постель, стала нежно целовать его лоб, глаза, губы.– Совсем забыл меня, государь, совсем забыл. Истосковалась я, Никитушка, свет мой ясный, ненаглядный мой государь, – приговаривала она.Никита инстинктивно обнял ее, но тут же разжал объятия и отстранил Стешу от себя.– Не нужно, оставь меня.– Что ты, что ты, государик, миленький? – испугалась Стеша, и в голосе ее засквозили слезы. – Али не мила тебе стала? Разлюбил, стало быть, совсем околдовала тебя иноземка треклятая?Никита легко приподнял девушку и сел на кровати, поставив ее на пол рядом с собой.– Я виноват перед тобой, Стеша. – Он старался говорить как можно мягче.– Не всякий господин на моем месте стал бы объясняться, но я не хочу, чтобы в душе ты таила на меня зло. Я был искренен с тобой, но так вышло, что другая мне дороже самой жизни стала. Не завидуй ей – на ее месте, да и на своем тоже, я и врагу не пожелал бы оказаться. Но это один крест нам с нею на двоих, чтоб всю жизнь тащить его. А ты свою жизнь на меня не трать. Выходи за Фрола, живите счастливо. Приданым не обижу.– Так, может, переменится еще, государь? – робко предположила Стеша, и из глаз ее скользнула первая слеза.– Не переменится. – Никита решительно покачал головой. – Не обманывай себя. Она будет мучиться – я с ней буду, она умрет – я за ней пойду. Не дано мне другого. Да другого и не хочу.– Государь! – Не сдержавшись, Стеша зарыдала и закрыв ладонями лицо, бросилась вон из комнаты. Убегая, она задела край княжеской постели, и кувшин с вином упал на пол, разбившись вдребезги. Никита не удерживал ее. Потупив взор, он молча смотрел на растекающееся по коврам вино, как на все разраставшуюся лужу крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41