Зато как инженер я точно знаю, что наши заводы должны работать. А чтоб они работали, должно быть ради кого. А это значит, что если мы и вылезем из этой ямы, так только благодаря женщинам, которые хоть и выгрызают зубами свои копейки, а все равно рожают. А, извините, не таким, которые вместо того, чтобы детей воспитывать, по командировкам шляются.
– А это не ваше дело решать, кому по командировкам шляться, а кому детей воспитывать! Тоже мне, вершитель судеб человеческих! – уже не возмутилась, а рассвирепела Ира. – Жене своей указывайте, а остальные в ваших ценных указаниях не нуждаются! Ненавижу таких, как вы, которые лезут куда не просят!
Аксенов испугался. Не ее свирепости, конечно, а за нее. Ее буквально колотило, и голос срывался, а ведь он ничего особенного не сказал. Попытался успокоить, а вышло еще хуже:
– Простите, я не хотел вас обидеть. Просто всю жизнь удивляюсь женщинам, которые в командировки ездят, а вы совсем не похожи на женщину, у которой нет детей. Наверное, ребенка бабушке подкидываете? У вас мальчик или девочка?
– Девочка, – по инерции ответила Ира и захлебнулась обидой. Обидой, от которой не можешь дышать и говорить, только махать руками. Обидой, которая всегда живет внутри и требует своего кусочка мести. Бесспорно, этот человек силен, еще как! Он умеет спрашивать так, что нельзя не ответить и соврать нельзя. Он в полной уверенности в своем праве казнить и миловать, осуждать и восхвалять, запросто, мимоходом, тычет пальцем в чужую еле затянувшуюся рану.
Она с болью выдохнула Воздух и как можно более размеренно, без интонации, сказала:
– Девочка. Только я ее не у бабушки, а на кладбище оставляю. Сектор Б дробь 2416.
Положа руку на сердце, она рассчитывала на эффект мести – задеть, усовестить, обвиноватить. Но эффект получился совсем другим. Аксенов не спешил с извинениями. Что в них проку? Он сделал единственное, что может предложить один человек другому для того, чтобы облегчить боль. Он переместился с корточек на колени, поближе к ней, взял ее руки в свои и попросил:
– Расскажите…
От прикосновения его длинных жестких пальцев Ира расплакалась, сжала их как спасательный круг и, в паузах глотая слезы, рассказала:
– Она только девять месяцев прожила. Такая веселая красивая девочка – как солнышко светилась.
Катюшка. Только-только ходить начала. Мы все забавлялись – протягивали ей какую-нибудь игрушку или лакомство и зазывали. А она не идет, а бежит, пытается равновесие удержать и руки вперед тянет. Смешно.
А один раз среди ночи поднялась температура. В больницу забрали. А меня не пустили с ней. Утром мы пришли – говорят, умерла. ОРЗ. Представляете? От ОРЗ умерла.
Ира подняла на Аксенова глаза – он просто принимал все, что она говорила, без оценок, без суждений – и решилась рассказать то, что не говорила никому:
– Странно, но я знала, что она умерла, еще когда утром мы с мужем шли в больницу. Неизвестно откуда знала. Это было хуже всего – никто еще не сказал, а ты уже знаешь. Как будто так должно быть! Как будто так полагается! Как будто это нормально!
Она думала, что давно справилась с этим ощущением вселенской несправедливости, с бешеной обидой на всех и вся, когда все, абсолютно все кажется бесполезным в этом неумном мире. Да нет, конечно, справилась. Просто вспомнила. Ища поддержки, она еще сильнее стиснула аксеновские руки, напрочь забыв, кто он такой, и повинилась:
– Знаете, а я тогда не выдержала. Обозлилась. Муж чего только не предпринимал – к психологу водил, на курорт возил, а я ему возьми да скажи, что это он виноват в ее смерти, потому что ее не хотел. Хотя это было не так. Совсем не так. Просто мне хотелось, чтобы ему тоже было больно. Не меньше, чем мне. Дура была, не понимала, что ему нисколько не лучше. Просто он должен был обо мне заботиться, вот и держался. Он потом, не сразу, но все-таки ушел. Ведь любой бы не смог такое простить, правда?
Аксенов немного подумал и сказал:
– Он вас очень любил.
Ира просветлела, отняла у Аксенова пальцы, поерзала, чтобы выудить из кармана дубленки платок. Он на мгновение замешкался, не зная, куда деть освободившиеся руки, потом поднялся и зашагал на месте, разминаясь от долгого сидения в неудобной позе. Ире очень захотелось, чтобы он сказал что-нибудь еще. Все равно что.
Она улыбнулась и раскололась:
– Знаете, а я сказку для детей пишу. Большую, целую книжку.
Он отреагировал сразу и с явным восхищением:
– Здорово!
В ответ она не удержалась и затараторила:
– Я, правда, не уверена, что сейчас дети читают такие сказки. Такие большие, приключенческие. Ну, помните, как «Волшебник Изумрудного города» или «Лоскутик и Облако». Еще по таким большие мультики снимали.
А может, сейчас такие сказки не читают, потому что новых не пишут?
Она заискивающе заглянула Аксенову в глаза и, несмотря на темень, нашла там то, что хотела – серьезное отношение к ее дурацкой затее. Созналась:
– Вообще-то я не знаю – пишут или нет. Честно говоря, не смотрела, мне это не важно. Просто все это время я спасалась тем, что придумывала своей дочке разные сказки и истории. Как будто она растет, как другие дети, а я придумываю все новые и новые. А сейчас ей было бы уже десять лет. Знаете, для такого возраста очень трудно придумать интересную сказку. Вот у моей подруги сын Валерка, крестник мой – смешной такой малый, вредный, правда, но хороший, если по сути. Так он все время возле компьютера проводит. Ленка замучилась. Чего только не пробовала – и учебные программы покупала вместо игрушек этих дурацких, и провода с собой на работу забирала, и вообще компьютер из дома уносила. Ничего не помогает. Не дома, так у приятелей сидит.
Ира поймала аксеновский взгляд – чуть снисходительный и в то же время ласковый. Смутилась, представив себе, как глупо выглядит – растрепанная, с покрасневшими глазами, частит и позванивает высокими нотами в конце фраз, как трамвай на поворотах. Женщина! Тридцати двух лет! В таком возрасте пора бы привыкнуть и вести себя как женщина. А она ведет себя как пионерка на митинге по сбору макулатуры!
Ира вдруг ясно, живой картинкой, вспомнила, как однажды, классе в пятом, действительно выступала на таком митинге – устраивала разнос лентяям. А макулатура та потом целый год в подвале гнила. Ей стало неловко – все про себя да про себя. Чтоб переключить его внимание со своей персоны, спросила:
– А вы в детстве макулатуры много собирали?
Он не удивился странному вопросу, но и не купился на него, а, продолжая смотреть на Иру все с тем же смущающим ее выражением ласковой внимательности, спросил:
– А про кого ваша сказка?
Ире понравилось, что он так спросил – не про что, а про кого. Для пущей серьезности она постаралась замедлить темп и понизить голос, в полутьме очень хорошо говорить медленно и полушепотом:
– Про мальчишку и девчонку. Мальчишку зовут Толька-снайпер. Потому что он всех обходит в компьютерных играх. А девчонка чуть помладше. Дочь маминой подруги. Они попали внутрь, в программу. И оказались между человеком-охотником и его жертвой – монстром.
Еле выжили, пока не поняли, что ни тот, ни другой ни добр и ни зол, ни силен и ни слаб. Что они – просто придуманная кем-то программа. И самое трудное – перестать бояться, а попробовать понять логику того человека, который эту программу придумал. Во всех этих приключениях девчонка, казалось бы, только мешает – она ничего не понимает в компьютерных играх, потому что играет не в них, а на фортепиано, не умеет так быстро бегать и так здорово прятаться, как мальчишка. То, что она без него пропала бы, – само собой разумеется, но на самом деле и он бы без нее пропал. Ведь это для того, чтобы спасти ее, для того, чтобы не выглядеть перед ней размазней, он сумел не сдрейфить и вовремя включить не только ноги, но и мозги. В результате мальчик понимает, как важно для мужчины, чтобы рядом была женщина, а девочка – как нелегко приходится мужчине и как трудно научиться ему верить и его любить.
Аксенов молчал. Ира стала оправдываться за свой рассказ:
– Неоригинально и нравоучительно, да? Но я ведь вам смысл рассказала, а сказка – другое дело, она же в действии. Там никаких нравоучений нет. Дети нравоучений не любят, они любят, чтоб интересно было, это я точно знаю, недаром столько лет детскую страничку в журнале веду.
– Да что вы! Не смейте оправдываться. Это очень хорошо. Просто здорово! И ни капли не важно, оригинально или нет. Каждый ведь живет своей жизнью. Когда, например, рождается ребенок и человек счастлив в совсем неоригинальной ситуации, в которой так же счастливы миллионы людей, ему от этого хуже? В книге, как в музыке, главное – чтоб проняло. Я вообще не уверен, что действительно важные вещи бывают оригинальными.
Они смотрели на заметно бледнеющее небо и прорисовывающиеся границы зала, думая каждый о своем.
– Странно, – первой нарушила тишину Ира.
– Что странно? – моментально откликнулся он.
– А мне говорили, что вы терпеть не можете пустых разговоров.
– Правильно говорили. Я терпеть не могу пустых разговоров, – согласился он. А потом добавил:
– У вас все получится. Не сомневайтесь, ведь вы делаете очень нужное дело.
Она ему поверила. И тоже сказала:
– И у вас все получится. Вы сумеете. Потому что делаете очень нужное дело. Не только для себя. Хотя нет, вы это для себя. Просто каждому для себя разное нужно. Одним – особняки, другим – чистая совесть.
Сказала и смутилась – вряд ли такой человек нуждался в ее поддержке.
Глава 3
По пути из аэропорта домой Ира заглянула к Ленке.
В ответ на ее звонок за дверью послышался скоростной топот, словно слон сдавал кросс.
– Ой, теть Ир! Здорово, что ты пришла! – обрадовался неожиданному спасению распахнувший дверь Валерка.
Ну конечно, Ленка проводит воспитательную работу.
Выскочила из кухни, красная как рак. Мальчишка мгновенно сменил позу – поникла голова, опустились плечи, даже только что торчавшие во все стороны рыжие вихры покорно распрямились. Эту впечатляющую картину пробуждения сыновней совести портило только выражение Валеркиных глаз. Насколько они были небесно-голубыми, настолько же выражали тонкую хитрость и непоколебимое упрямство.
Ира млела от одного Валеркиного присутствия и заранее считала любые Ленкины придирки к сыну несправедливыми и ущемляющими человеческое достоинство.
Кроме тоски по умершей дочке и почти родственной близости к подруге, это весьма субъективное пристрастие объяснялось еще и тем, что Валерка уродился точной копией отца. А с этим самым отцом, то есть со своим одноклассником и соседом по бабушкиной коммуналке Вовкой Вороненком, у Иры в детстве много было исхожено заветных троп, исследовано окрестных подвалов и чердаков и отсижено утренних сеансов в ближайшем кинотеатрике.
Их с Вовкой отношения сложились еще с тех глубоко дошкольных времен, когда предметная деятельность интересует куда больше сексуальной. Эту первозданную простоту отношений она чувствовала даже сейчас, когда изредка встречалась с Вовкой – раздавшимся вширь, важным и, будто наперекор детской подвижности, обстоятельным мужчиной. Ире, не имевшей не только родного, но даже двоюродного брата, приятно было знать, что есть на свете хоть один мужик, с которым можно общаться просто так, не пряча за пазухой женский инстинкт и не рискуя нарваться на мужской. Какой тут, к черту, инстинкт, если в три года они вместе писали в кустах, в десять – гоняли в «казаки-разбойники», а в шестнадцать – готовились к выпускным. Все проведенные за одной партой десять лет Ира тянула Вовку по гуманитарным, а Вовка ее – по точным. Вернее, они даже не тянули друг дружку, а поступали проще. Ира писала по два сочинения, а Вовка по две контрольных. Странно, что учителя прекрасно это знали, но никому и в голову не пришло их рассадить, так все привыкли к их симбиозу, замечания делали привычно:
«Камышева – Вороненок, имейте совесть!»
Ленка, конечно, обижается, что после развода с «этим Вороненком», как она его теперь величает, Ира не проявила должной солидарности и не приняла безоговорочно ее сторону, захлопнув раз и навсегда перед его носом дверь, как это сделала сама Ленка. Глядя на подругу, Ире часто приходит в голову, что здорово повезло тем, у кого первая юношеская страсть закончилась полным крахом неразделенное™. Ну, положим, Ленка не особенно подвержена любовным страстям, зато для Вовки это была действительно первая и действительно страсть. Кому, как не Ире, это знать. Ведь Ленка и Вовка познакомились на первом курсе первого сентября не где-нибудь, а у нее дома. Ира, единственная в группе, была обладательницей отдельной квартиры. Понятно, что с первого дня учебы ее квартира стала местом сборищ. Вовка и так проводил у Иры куда больше времени, чем дома, а после встречи с Ленкой и вовсе переселился. Вовке тогда пришлось ох как туго. Почти год его крутило, ломало и било башкой о стенки, пока наконец перед армией Ленка не согласилась выйти за него замуж. Тогда как раз только-только ввели странный порядок забирать мальчишек в армию после первого курса.
Что заставило Ленку, недосягаемую, невероятную Ленку, выйти за рыжего Вороненка аккурат за две недели до призыва, одному Богу известно. Но уж точно не жалость.
Вовка, конечно, от страха, что за два армейских года Ленку он наверняка потеряет, почернел, насколько это возможно при его конопатости. Только Ленку такие вещи мало трогали. Она, в то время восходящая звезда знаменитого студенческого театра, страдальцам вроде Вовки даже учет не вела.
Может быть. Вороненок был настойчивее других? А может, из-за Иры оказался ближе других? В общем, Ленкино замужество так и осталось тайной за семью печатями.
Но Ире никогда не забыть, как Вовка влетел к ней в два часа ночи с громадной охапкой тюльпанов (клумбу, что ли, оборвал?), схватил ее, полусонную, в ночной рубашке, и как сумасшедший закружил по комнате. На лету Ира задевала ногами вазончики и конспекты и спросонья никак не могла уразуметь, почему клумба и стискивание до синяков предназначаются ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39