его похожее на транс восприятие окружающих машин превращалось в настоящий сон. Иногда ему снилось, что он бежит сквозь Город Мертвых по паутине узких дорожек между рядами надгробий и стел, а за ним гонятся какие-то люди, гротескно слившиеся с машинами. Иногда он бесконечно бежал от пса преисподней, с криком просыпаясь всякий раз, когда его накрывал полыхающий синий свет, а иногда он в кровожадном пылу сокрушал бесчисленных врагов и ликовал сердцем, глядя, как горят города и армии с его именем на устах железной волной прокатываются по миру. Он просыпался, с ужасом и стыдом обещая себе не видеть таких снов.
Но сны его не оставляли, словно кусочки холодного металла под кожей, они всегда были с Йамой.
Время от времени приходил префект Корин и начинал разговор. Медленно. Не сразу, с долгими паузами. Йама подозревал, что эти беседы на самом деле были допросами, но префект Корин интересовался в основном детством Йамы; расспрашивал о деталях, потом о деталях этих деталей, о мелких событиях и церемониях, о географии Эолиса и об отдаленных кварталах Города Мертвых, расположении книг в библиотеке замка, об уроках, которые ему давал библиотекарь Закиль и начальник охраны сержант Роден.
История с белой лодкой, тайна происхождения Йамы, попытка его похищения доктором Дисмасом, приключения Йамы в Изе – ни одна из этих тем не была затронута вовсе. Йаме не пришлось ничего придумывать о встрече с куратором Города Мертвых, о той табличке, которую они ему показали и на которой он увидел человека своей расы. Человек этот как раз отворачивался, чтобы посмотреть на усыпанное звездами небо. Ему не пришлось рассказывать, как он призвал смертоносную машину на дом торговца, ни о его последних словах, ни о том, как он сначала разбудил, а потом уничтожил зловещую машину, покоившуюся в глубокой ловушке под Храмом Черного Колодца, ни о том, что сказала ему, появившись в оракуле, женщина в белом, фантом одной из владычиц Древней Расы.
Но такие беседы оттесняли все эти события и приключения куда-то на задворки его памяти, им не оставалось места из-за терпеливых, но настойчивых вопросов префекта Корина о все более мелких подробностях обыденной жизни в дни его детства. Казалось, что все происходящее с Йамой за тот короткий промежуток, когда он покинул свой дом в Эолисе и очутился здесь, в одной из безликих келий, неотличимых от тысяч ей подобных в Департаменте Туземных Проблем, было не более чем очень ярким сном. И, может быть, частично по этой причине, оставаясь один в бесконечной тьме своей кельи, Йама без конца прокручивал в голове каждый свой шаг между Эолисом и Изом, подобно волу, неустанно бредущему по кругу. И с каждым кругом колея под его ногами незаметно углубляется. Он боялся, что если забудет хоть самую ничтожную подробность своих приключений, то начнет забывать их все, так ткань начинает распускаться, когда порвется одна-единственная петля.
Если Йама сам задавал вопрос, то префект Корин замолкал, будто углубившись во внутренний диалог с самим собой, перед тем как спросить что-то в ответ. Сухая лаконичная манера поведения, свойственная префекту Корину, обозначилась во время этих бесед еще более явно. Молчание его было долгим и отстраненным; взгляд жестко впивался в Йаму, пока тот свободно рассказывал о своем детстве, так смотрит горный барс на свою предполагаемую добычу, выжидая мгновения слабости или неточности, которое отдаст жертву в его когти. Казалось, он отлил весь свой интеллект в форму вопроса, подобно тому, как рыбарь из любого камня вытачивает наконечник гарпуна. Ответов Йама от него не получил – только вопросы. Йама не знал, удовлетворяют ли префекта Корина его ответы. Этот вопрос, как и все остальные, остался без ответа.
Кроме префекта Корина и бестелесного голоса в затемненной, разделенной надвое комнате, единственными человеческими существами, с которыми общался Йама, были его стражники. Четверо солдат на посту у дверей его кельи менялись через равные интервалы. Жили они в двух кельях по обе стороны его собственной. Вместе с Йамой они вышагивали до дверей комнаты, где проходили испытания, а потом сопровождали его назад.
Только один из стражей говорил с ним – пожилой человек, стоявший вторую из ночных вахт. Его звали Коронетис. Он поведал Йаме, что не возражает против ночных вахт: он уже стар, жена его умерла, спит он мало.
– Вы, молодежь, спите крепко, – говорил Коронетис. – Это дар божий. Старикам сон не нужен, они ведь скоро умрут, а проснутся лишь при конце света, сотворенного по воле Хранителей.
Йама улыбнулся этому образу и стал развивать его дальше:
– Тогда это будет совсем не сон, ведь в промежутке вы не будете существовать, и времени для вас не пройдет нисколько. Как говорится в первой суре Пуран, «до Вселенной не было времени, ибо ничего не менялось».
– Ты – благочестивый юноша.
– Я бы этого не сказал.
– Наверное, ты сделал что-то дурное, раз оказался здесь, но я вижу, что ты читаешь Пураны.
– Значит, за мной наблюдают? – Сам Йама об этом не подумал. Он-то полагал, что келья – его личное пространство и так же непроницаема, как собственная голова.
Коронетис энергично кивнул:
– Через ту же трубу, по которой идет свет. Я думал, ты догадываешься. Но сейчас они скорее всего не следят. Они спят.
Как и большинство простых служащих Департамента Туземных Проблем, Коронетис был сухощав. Его жесткие волосы, несмотря на возраст, оставались черными и висели сальными прядями до середины спины. Хоть он и любил говаривать, что он тощ, как ощипанный цыпленок, на самом деле он был еще достаточно сильным мужчиной: мускулы буграми перекатывались у него под кожей, как будто туда напихали каштанов. Он ушел добровольцем в армию, когда началась война. Ему пришлось сражаться во время Марша Утраченных Вод и он все еще страдал от бронхита.
– Там водятся песчаные мухи, которые заползают в рот и в нос, когда человек спит, – рассказывал он. – Они заползают в глотку и откладывают там яйца, потом личинки попадают в легкие и там время от времени выводится муха, а мне приходится кашлять, чтобы она вылетела. Но все же мне повезло больше, чем многим из моих однополчан. И дело тут не в битвах. В основном они погибли из-за болезней в срединной точке мира и из-за диких тварей в тамошних болотах и лесах. По этой причине еретики – братья пантере и песчаной мухе.
Когда Коронетис вернулся с войны, то был так истощен воспалением легких и лихорадкой, что жена его не узнала. Он стал клерком, как до него был его отец. Коронетис все еще носил белую рубашку служащего, ведь клерком он был дольше, чем солдатом, и даже сделал карьеру: сейчас он возглавлял отделение. Он был страстно предан своему Департаменту и ничего не боялся, но в старости страдал от одиночества. Детей у него не было, а друзей он почти всех пережил, потеряв их еще в молодости.
– Мы будем править миром, – заявил Коронетис, – потому что никто другой не возьмет на себя эту ношу. Поэтому ты покаешься перед Комитетом Общественной Безопасности и станешь на защиту нашего дела. Это единственное дело, которому стоит служить, юноша.
Коронетис и Йама сидели на койке в келье, освещенной зеленой светящейся палочкой, которую Коронетис поставил на откидную полку. Ни у кого из стражников не было светлячков. К Йаме вообще не приближалась ни одна машина за исключением тех, что были с другой стороны толстой стеклянной панели в испытательной комнате.
– Меня воспитал один из старших чинов Департамента, – сказал Йама. – Он всегда верил, что служение идеалам Хранителей – самая суть долга любого Департамента.
– Эдил Эолиса? Он может себе позволить жить там, где его власть не подвергается сомнению. Подобный взгляд на вещи считается старомодным. Он устарел уже, когда я был ребенком. А с тех пор утекло много воды. Взять хоть моего деда. Он тоже был солдатом. Еще до войны с еретиками. Он воевал в трех кампаниях внутри Дворца против департаментов, которые хотели узурпировать наши функции и территорию. Он знал, в чем его долг. Тебе повезло, что ты вырос там, где вырос, но теперь ты очутился в реальном мире.
– Эта келья…
– Она не отличается от моей.
– Кроме того, что ты меня остановишь, если я захочу уйти. Коронетис улыбнулся. Рот его напоминал лягушачий – такой же широкий и беззубый. Он потерял почти все зубы, а оставшиеся потемнели и стерлись почти до десен.
– Так и есть, – сказал он. – Сделаю все, что смогу. Если будет нужно, мне придется тебя убить, но надеюсь, этого не потребуется.
– Я тоже.
Йама и в самом деле ни разу не помыслил о побеге, когда Коронетис заходил к нему в келью. Это было бы бесчестно, ибо кем бы ни был Коронетис, какие бы мотивы им ни управляли, он вел себя как друг Йамы.
– Расскажи мне о войне, – говорил обычно Йама, когда чувствовал, что не согласен с хвалебными песнями доброму сердцу и праведным целям Департамента Туземных Проблем, которые затягивал Коронетис.
У Коронетиса был огромный запас военных рассказов. О длинных марш-бросках из одной части болот в другую; об операциях, когда врага было вовсе не видно, только отдаленные вспышки выстрелов артиллерии; о бесконечных днях, когда ничего вообще не случалось и рота Коронетиса валялась на солнце и травила байки. Война – это в основном марш-броски и ожидание, говорил он. Он принимал участие лишь в двух настоящих битвах. Одна из них была за высоту, которую раньше пришлось оставить, и длилась сто дней, а другая происходила в городе, где жители начали изменяться, и нельзя было понять, кто с кем воюет.
– Еретики как раз это и делают, – объяснял Коронетис. – Они вызывают изменение в расе, а с изменением приходит война. Война не одна, их много, ведь мы вынуждены сражаться за каждую непреображенную расу, чтобы увериться, что она не поддастся чарам еретиков, когда окажется наименее защищенной. Если бы мы все делали только то, что хотим, то стали бы подобны животным, даже хуже, ведь животные – только животные, они не в состоянии изменить свою природу. Вот префект – да! У него более опасная работа, он вращается среди непреображенных точно так же, как агитаторы еретиков. Если хочешь знать, настоящая война идет именно там. Еретики – могучий враг именно потому, что они умеют заставить непреображенных смотреть на мир их глазами. Наш комитет предназначен для уничтожения еретиков, но он тем не менее применяет некоторые из их методов, чтобы обеспечить безопасность внутри самого Департамента.
Комитет Общественной Безопасности преобразил Департамент Туземных Проблем, создав из косного сообщества чиновников и их полуавтократичных начальников гнездо радикально настроенных деятелей, которые присвоили себе право утверждать, что сражаются за каждую душу в Слиянии. Комитет заявил, что в борьбе все равны, так что самый мелкий клерк ощущал, что его вклад так же важен, как и военные подвиги великого военачальника. Иногда Коронетис с гордо сверкающими глазами рассуждал о преимуществах организации своего Департамента, о его прекрасных достижениях, о райской жизни, которую он устроит, когда разобьет еретиков и объединит Слияние.
Йама предпочитал слушать о войне. Патрули, рассекающие просторы травяных равнин, так и не встретившие врага, бивуаки среди висячих корней громадных деревьев в девственных лесах среди бесчисленных болот, схемы наступлений и отмирающий язык жестов, которым они пользовались вблизи врага. Более чем когда-либо он стремился попасть на войну простым наемником или офицером в отряде копейщиков. Оказаться в низовьях. Затеряться на войне.
Йама допускал, что эти посещения были частью допросов, но ему было все равно. Он с нетерпением ждал, когда поздно ночью раздастся поскребывание в дверь, он отзовется и пригласит старика войти. И хотя Йама был пленником, а Коронетис его сторожил, оба они поддерживали иллюзию того, что Йама – хозяин, а Коронетис – его гость. Коронетис, прежде чем отпереть дверь, всегда дожидался приглашения, и оба никак не комментировали тот факт, что, войдя, стражник всегда запирал замок изнутри. Вежливый отказ Йамы спорить по поводу пропагандистских утверждений Коронетиса тоже был частью этих иллюзорных отношений, кроме того, Йама подозревал, что любое его слово, порочащее Департамент Туземных Проблем или Комитет Общественной Безопасности, будет использовано против него. И в те ночи, когда никто ни скребся в его дверь, Йама чувствовал себя разочарованным. Он почти свыкся с монотонным течением дней своего заключения, как вдруг все переменилось.

11. ТЫ – ЧУДОВИЩЕ

Йама возвращался в свою келью после очередного выполнения тестов. Два стражника шли чуть-чуть впереди, два – сзади. Руки его были связаны полоской пластика, а узел устроен так, что он затягивался туже, если пленник пытался его снять. Йама научился сгибать руки и давать отдых кистям на груди, словно в молитве, так чтобы они шевелились как можно меньше. Коронетис объяснил ему, что если такую повязку держать слишком долго, она может даже отрезать руки.
Коридор освещался только люминесцирующими палочками в руках охранников. Йама двигался в колпаке тусклого зеленого света, а впереди и позади него смыкалась темнота. Через каждые десять шагов им попадалась пара дверей напротив друг друга. Дверями служили плотные зернистые плиты из белого пластика. Глубоко утопленные в оплавленный скальный грунт стен, они были неразличимы, как ячейки пчелиных сот.
Йама размышлял о тестах. В последние несколько дней, когда он двигал светлячками, на него надевали металлический шлем. Сами светлячки от этого тоже менялись. Они начинали медленнее реагировать на его команды, их маленькие мозги оказывались окутаны петлями и узлами ложной логики, которые ему приходилось расплетать, чтобы они снова начинали ему повиноваться. Те, кто его исследовал, пытались нащупать пределы его возможностей, а сам Йама начинал беспокоиться, что же произойдет, когда эти пределы будут достигнуты.
Неожиданно две двери по обе стороны коридора распахнулись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52