Он не отличался большим умом.
Если уж собрался заниматься преступным бизнесом, размышлял Форд, нужно быть или академиком, или слегка задвинутым. Остальных ожидают только неприятности. Их мыслительных способностей всегда и слишком много, и недостаточно одновременно. Как у Тули.
Эта нить размышлений привела его к собственной персоне. У него диплом об окончании школы и два года колледжа за спиной. Он способен проверить отчет и написать докладную. Тули наверняка тоже смог бы, если бы у него было, что писать.
Но так ли он умен, как Фримэн Мак-Нэлли – доктор кокаиновой философии?
Лишь от одной этой мысли у него мурашки побежали по коже. Дул холодный ветер, а он уже больше часа торчал на улице. Форд начал прохаживаться взад-вперед.
Около десяти тридцати вышел Айк и сменил его, отправив внутрь погреться. Форд налил себе еще чашку кофе и пошел в ванную.
В тот момент, когда он стоял возле охранника с «узи» и отхлебывал кофе, отворилась дверь гостиной и появился Толстяк Тони Ансельмо, уже одетый в пальто. Фримэн стоял позади него.
Фримэн проводил Тони до двери, а Харрисон шел следом. Они стояли на крыльце и смотрели, как Тони Ансельмо садится в машину. Когда «кадиллак» укатил, Фримэн произнес:
– Вот поехали двое ребят, которые пару недель назад шлепнули Харрингтона и Линкольна.
Чтобы поддержать разговор, Харрисон Рональд спросил:
– Как ты узнал?
– Можно узнать все, что угодно, если у тебя достаточно денег и ты знаешь, к кому обратиться.
Фримэн вернулся в дом. Айк кивнул, и Харрисон неохотно спустился на тротуар.
Да, если есть, что тратить, можно узнать все, что захочешь, например, кто тайный агент полиции в организации Мак-Нэлли.
* * *
В субботу в восемь утра Харрисон Рональд Форд встретился со спецагентами Хупером и Мюрреем в мотеле Фредериксберга. Первым делом он отдал им сорок три сотни долларов, пожалованные ему Фримэном. Деньги, сказал Хупер, пойдут в фонд финансирования операций по борьбе с распространением наркотиков.
Пока они пили кофе, Харрисон Рональд сообщил им последние новости.
– Фримэн сказал, что Толстяк Тони Ансельмо и Винни Пиош две недели назад убили двоих, которых звали Харрингтон и Линкольн.
– Откуда он узнал? – спросил Фрэдди.
– Он сказал, что спросил нужных людей и заплатил деньги.
– Мы проверим это. Я думаю, сейчас эти убийства расследует местная полиция. Насколько я знаю, они так ничего и не обнаружили.
– Он не знает, за что?
– Фримэн не сказал. Прошлой ночью Толстяк Тони провел с ним полтора часа. Я думаю, это связано с отмыванием денег. Все совпадает. – Харрисон Рональд пожал плечами.
– В понедельник ты идешь в Большое жюри. Если у них будет готово обвинение на Мак-Нэлли и его банду, мы начнем их брать той же ночью.
Харрисон Рональд кивнул и посмотрел на свои ладони. Они дрожали.
– Нет необходимости возвращаться тебе туда сегодня ночью. Эти ребята никуда не денутся.
– Прошлой ночью я узнал новость насчет Ансельмо и Пиоша. Это даст возможность раскрыть два убийства. Кто знает, что мне удастся узнать сегодня?
– Ради этого не стоит рисковать, – настаивал Фрэдди, пододвигая свой стул поближе к Форду. – Слух о тайном агенте может дойти до них сегодня. И сегодня же они могут пустить тебе пулю в лоб для страховки.
– Может-может, могут-могут. Ты что, свихнулся? – сорвался Форд. – Они могли убить меня в любой момент за последние десять месяцев. Все это время я жил взаймы!
Ответом на его тираду было молчание. Наконец, Фрэдди поднялся со стула и пересел на кровать.
Хупер взял стул и поставил его почти вплотную к Форду.
– Почему ты хочешь вернуться? – мягко спросил Хупер.
– Потому что я боюсь. С каждым днем я боюсь все больше и больше.
– Ты просто перегорел, – сказал Фрэдди. – Случается с каждым. Это нормально. Ты же не супермен.
– Фримэн не собирается просто сдохнуть или посвятить себя служению Господу после того, как вы его арестуете, Фрэдди. Даже в тюрьме он останется тем же самым старым бандитом. Рано или поздно его адвокат сообщит ему мое настоящее имя. Я должен привыкнуть жить с этим или мне конец.
Хупер вздохнул.
– Послушай, если бы твоя смерть давала Фримэну возможность удрать, он сделал бы это, не моргнув глазом. Но когда он наконец поймет, что вляпался, он отступится. А твое настоящее имя никто не узнает. Это я могу тебе обещать.
Но на Форда его слова не произвели должного впечатления.
– Я привык, со временем научился преодолевать страх, – тихо заговорил он. – Решал кроссворды, один или два, немного спал, немного выпивал и приходил в норму. Теперь не помогает. Я все время боюсь. Мне пора бросить пить, иначе стану алкоголиком на всю жизнь.
– Возвращаться нет необходимости.
– Мне нужно. Как ты не поймешь? Я напуган до смерти. Если я отступлю, я так и буду бояться всю свою жизнь. Разве ты не видишь? Как я смогу в одиночку всю ночь просидеть в патрульной машине в Эвансвилле? Как я смогу задержать нарушителя? Меня пошлют арестовывать какого-нибудь пьянчугу с ружьем – как я это сделаю? Я напуган до смерти и я должен с этим справиться, иначе я не смогу дальше жить, приятель. Все очень просто.
Глава 18
Около девяти часов утра Президент Буш отправлялся на уик-энд в Кэмп-Дэвид, расположенный в горах северо-западнее Фредерика, штат Мэриленд, чтобы обсудить с государственным секретарем и помощником по национальной безопасности некоторые вопросы внешней политики.
До того как подняться на борт вертолета, он еще раз встретился с Дорфманом и Генеральным прокурором Гидеоном Коэном.
– Что может знать этот Саба?
– Вполне достаточно, чтобы можно было вынести приговор Чано Альдане, – сказал Коэн. – Мы знаем, что он лично по меньшей мере с полдюжины раз встречался с Альданой – четыре раза на Кубе и дважды в Колумбии. Он отдавал приказания своим подчиненным оказывать помощь в транспортировке кокаина морем из Колумбии на Кубу. Он лично не менее четырех раз организовывал доставку кокаина в США.
– Он начал давать показания? – спросил Дорфман, немного раздраженный тем, что Коэн, как обычно, ставил телегу впереди лошади.
– Нет еще. Вчера судья Снайдер назначил ему адвоката. Некто по имени Шиманский из Нью-Йорка.
– Скромняга, который на прошлой неделе добился оправдания этих ворюг-финансистов?
– Да. Дэвид Шиманский. Известный адвокат. Судья Снайдер позвонил ему и спросил, не возьмется ли он за дело. Тот согласился.
– Шиманский способен заменить Ниагару, – кисло заметил Дорфман. – Если Шиманскому удастся заткнуть Сабе рот, мы ничего не добьемся.
– Я разговаривал об этом деле с госсекретарем, ему представляется очень важным назначить Сабе самого лучшего адвоката. Возможно, мы снова обратимся к кубинцам с просьбой выдать еще кого-нибудь и мы должны показать им, что любого из этих людей ждет справедливый суд и каждый из них сможет воспользоваться услугами квалифицированного адвоката. Это главное. Я лично просил судью Снайдера…
– О'кей, о'кей, – прервал его Джордж Буш.
– Так заговорит Саба или нет?
– Я думаю, заговорит, – сказал Коэн. – Кубинцы поставили его перед выбором: если он сотрудничает с нами, он сможет со временем возвратиться на Кубу свободным человеком. А когда вернется туда, он во всем сможет обвинить Кастро.
– Который, к его счастью, уже мертв, – заметил Дорфман.
– Кубинцы, несомненно, преподнесут его свидетельские показания как пример коррумпированности прежнего режима.
– Вне всяких сомнений, – сказал Джордж Буш.
– Вы собираетесь предоставить ему возможность подать прошение о помиловании?
– Если Шиманский попросит, то да. Саба вынужден будет свидетельствовать против Чано Альданы. Слушания по его делу пройдут до окончания суда над Чано Альданой.
– Не даст ли это адвокату Альданы повод выступить с протестом? – спросил Дорфман.
– Да.
– Что насчет инцидента в понедельник? Все по плану?
– Да, сэр.
– Во вторник утром вы, я и директор ФБР проводим пресс-конференцию. Запланируйте ее, пожалуйста, Уилл.
– Да, сэр.
– И еще, Уилл, позаботьтесь, чтобы журналистов убрали подальше, я не должен слышать никаких вопросов по пути к вертолету.
Дорфман ушел. Когда они остались одни, Джордж Буш сказал:
– Гид, я знаю, что вы с Дорфманом на ножах, но вы оба нужны мне.
– Этот сукин сын мнит себя чуть ли не мессией, – горячо возразил Коэн.
Президент откинулся назад. Он никогда прежде не слышал, чтобы Коэн так кипятился – как правило, адвокаты из престижных нью-йоркских фирм не часто позволяют себе такие выражения.
– Это так, – криво усмехнулся Президент, – но он мой сукин сын.
Брови Коэна взметнулись вверх и тут же упали.
– Я не могу быть хорошим для всех в мире. А Дорфман отвлекает на себя все недовольство. Он берет на себя вину. Он принимает огонь на себя, чего не могу позволить себе я. Это его работа.
Генеральный прокурор кивнул.
– Эти наркотики… Мы должны наращивать свои усилия. Ведь мы стараемся, и избиратели нас поймут. Только телепроповедники и их паства верят в чудеса. А я не хочу никому навязывать свое мнение. Наша задача заключается в том, чтобы заставить эту проклятую систему работать.
* * *
Харрисон Рональд возвратился в свою квартиру около полудня. Он запер дверь на замок, задвинул засов и с «кольтом» сорок пятого калибра в руке упал на кровать. Спустя мгновение он уже спал.
В пять часов он проснулся и вскочил на ноги. Выше этажом кто-то хлопнул дверью. Пистолет по-прежнему находился в его руке. Пошевелив пальцами, он крепче сжал рукоятку и лег, напряженно прислушиваясь к звукам, раздававшимся в доме.
Как только все кончится, он уедет домой. Домой в Эвансвилл, и проведет Рождество с бабушкой. Он не общался с ней уже месяцев пять или шесть. Бабушка даже не знает, где он. Нехорошо по отношению к ней, но так лучше для него. Она очень общительная и всеми секретами делится со своими друзьями и со священником.
Ну, ладно. Вскоре все закончится. Осталась еще одна ночь. Выбравшись отсюда через три часа, он уже никогда больше не вернется в этот дом. Владелец дома может забрать себе все – подержанный телевизор, одежду, посуду, кастрюли, сковородки – все. Харрисон Рональд отсюда отправится прямиком в настоящую жизнь.
Он сцепился с Хупером из-за того, что хотел вернуться в настоящую жизнь. Но он должен привыкнуть жить со страхом – не с боязнью Фримэна Мак-Нэлли, а со страхом вообще. В морской пехоте его научили, что единственный путь одолеть этот недуг – повернуться к нему лицом.
Эх, приятель. Десять месяцев в выгребной яме. Десять месяцев в преисподней. А завтра в это же время он от всего избавится.
Он лежал в кровати, прислушиваясь к звукам, и думал о той жизни, куда собирался вернуться.
* * *
Из своего кабинета Танос Лиаракос услышал детские крики.
– Мамочка, мамочка, ты дома!
Она стояла в прихожей в окружении детей и смотрела на него. Ее волосы и одежда были в полном беспорядке. Она молча стояла и смотрела, а девочки с визгом скакали вокруг и дергали ее за руки.
– Обними их, Элизабет.
Теперь она взглянула на обращенные к ней детские лица. Провела ладонями по волосам, наклонилась и поцеловала их.
– О'кей, девочки, – сказал он, – бегите наверх и дайте мамочке поздороваться с папой. Постойте, почему бы вам не отправиться на кухню и не помочь миссис Хэмнер с обедом? Мамочка останется с нами пообедать. – Они еще раз обняли ее и умчались на кухню.
– Привет, Танос.
– Проходи, присядь. – Он сделал жест в направлении кабинета.
Она выбрала свое любимое кресло, которое в свое время сама покупала, – когда же это было, год назад? Он сел, не спуская с нее глаз. Она постарела лет на десять – мешки под глазами, морщины на щеках, кожа на скулах обвисла.
– Зачем ты вернулась?
Элизабет сделала неопределенный жест и отвернулась к стене.
– Ты не захотела остаться в клинике. Они звонили и сказали, что ты сбежала.
Она глубоко вздохнула и посмотрела на него.
– Как я вижу, ты по-прежнему принимаешь наркотики.
– Я думала, ты обрадуешься, увидев меня. Дети рады.
– Можешь остаться пообедать с нами, а потом уходи.
– Почему ты так поступаешь со мной?
– Не говори ерунды! Ты сама так поступаешь с собой. Ради Христа, взгляни на себя. Ты похожа черт знает на что.
Она посмотрела на свою одежду, будто видела ее впервые.
– Почему бы тебе не подняться наверх и принять душ, вымыть голову, переодеться в чистое? Обед будет готов минут через сорок пять.
Она собралась с силами и поднялась. Покивала головой, не глядя в его сторону, затем открыла дверь и вышла. Проводив ее до лестницы, Лиаракос постоял там минуты три или четыре, а затем медленно поднялся наверх в спальню. Дождавшись, когда из душа послышались звуки льющейся воды, он ушел.
Он импульсивно сказал, что она останется на обед. Теперь он об этом жалел. Удастся ли ему в эти два часа справиться со своими эмоциями? Ведь он любил ее и ненавидел одновременно. Он не мог противостоять этим чувствам и они разрывали его на части.
Ненависть. Из-за своей дурацкой слабости и эгоизма она бросила все ради этого белого порошка. Бросила детей, его – да, его – так ненависть это или гнев?
Любовь. Да, если бы не было любви, не было бы и ненависти. Только печаль. Затем он глянул на себя со стороны, посмотрел на этого человека как бы сверху – вот он ходит, делает ничего не значащие жесты, строит на лице гримасы – представил боль, которую он испытывал, прекрасно осознавая, что, в конечном счете, она ничего не значит.
Ты же понимаешь, не значит. Ничего не значит. Дети вырастут и станут взрослыми, будут жить собственной жизнью и забудут обо всем. А он ежедневно будет вставать с постели по утрам, бриться и ходить в офис. Годы возьмут свое, он состарится. Потом богадельня и кладбище. Ничто не имеет значения. Все это, в конечном счете, не стоит и гроша.
Так он и стоял, разрываемый на части узник старой усталой планеты.
– Лиза, расскажи маме, что ты делала в школе.
Ребенок затараторил о мышках, птичках и сказках. Элизабет не поднимала глаз от тарелки с едой, стараясь в нужный момент пользоваться ножом и вилкой и не перепутать, какой рукой следует брать тот или иной столовый прибор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72