– Он хотел убить их? – подхватила Дебора, едва рассказчица остановилась, чтобы перевести дух.– Истребить их всех до последнего! – откликнулась Дэнни. – Когда разнеслась весть, что Кромвель направляется в Кел, жители деревни придумали свой план. Они, все до единого, решили уйти с семьями и скотом и всем добром и укрыться в подвалах аббатства. Пусть круглоголовые приходят – они найдут Келдейл, но в нем они не застанут ни одной живой души.– Довольно громоздкий план, – усомнился Сент-Джеймс.– Но он должен был сработать! – с гордостью возразила девушка. Ее глаза ярко разгорелись, щеки покрылись румянцем, но теперь она понизила голос и заговорила печальней. – Если б только не ребенок. – Она наклонилась вперед, кульминация приближалась. – Явились круглоголовые, и все произошло в точности, как надеялись жители деревни. Они нашли пустые дома, тишину, густой туман – и нигде никого, ни единой живой души, ни одного живого существа. И тут, – Дэнни окинула взглядом свою аудиторию, убедилась, что внимание слушателей не ослабевает, – и тут в аббатстве, где прятались все жители деревни, заплакал ребенок. О боже! – Она ударила себя кулачком в грудь. – Какой ужас! Они ускользнули от Кромвеля – и только для того, чтобы младенец их выдал. Мать старалась успокоить малыша, давала ему грудь, но все напрасно. Бедное дитя плакало и плакало. Все пришли в ужас, в отчаяние, они боялись, что и псы тоже начнут выть и тогда поднимется такой шум, что Кромвель непременно найдет их. Они стали зажимать бедному малышу рот. И они задушили его!– Господи боже! – пробормотала Дебора, теснее прижимаясь к стулу, на котором сидел ее муж. – Подходящая история для брачной ночи, верно?– Да, но вам необходимо это знать. – Дэнни была по-прежнему полна энтузиазма. – Крик младенца – это недобрый знак, если вы не знаете, что следует делать.– Надеть гирлянду из чеснока? – уточнил Сент-Джеймс. – Не выпускать из рук распятие?Дебора легонько шлепнула его по ноге.– Я хочу знать. Мне непременно нужно это знать, Неужели вся моя жизнь будет загублена оттого, что я вышла замуж за циника и скептика? Расскажите мне, Дэнни, что следует делать, если я услышу крик младенца.Дэнни торжественно кивнула.– Крик младенца доносится из-за стен аббатства ночью. Вы должны спать на правом боку, а ваш супруг – на левом. И вы должны крепко сжимать друг друга в объятиях, пока плач младенца не прекратится.– Это интересно, – кивнул Сент-Джеймс. – оего рода живой амулет. Надеюсь, этот младенец часто плачет?Не слишком часто. Но я… – Тут девушка иервно сглотнула, и ее слушатели внезапно догадались, что для нее это была вовсе не занятная легенда, рассчитанная на влюбленных новобрачных, но реальная и страшная повесть. – Я сама слышала этот плач три года тому назад! Я этого никогда не забуду! – С этими словами Дэнни поднялась на ноги. – Вы теперь знаете, что надо делать. Запомнили?– Запомнили! – подтвердила Дебора, и Дэнни, исполнив свой долг, выскользнула из комнаты.После ее ухода воцарилась тишина. Дебора опустила голову на колени мужу. Длинные, изящные пальцы Сент-Джеймса легонько коснулись ее волос, разглаживая, убирая локоны со лба. Женщина подняла голову.– Мне страшно, Саймон. Я не думала, что стану бояться, никогда не думала, но сейчас мне страшно. – По глазам мужа она догадывалась, что он все понимает. Конечно же, он понимает. Он всегда понимал ее.– Я тоже боюсь, – тихо признался он ей. – Каждую секунду сегодняшнего дня я испытывал этот непонятный, смутный страх. Я вовсе не собирался терять из-за кого-то голову, даже из-за тебя. Но вот это случилось. – Он широко улыбнулся. – Ты вторглась в мое сердце, как армия Кромвеля, и я не мог больше бороться. И теперь уж не голову потерять я боюсь, нет, я боюсь только одного – утратить тебя. – Саймон коснулся медальона, который он сам надел утром на шею новобрачной. В ямке под горлом Деборы приютился крошечный золотой лебедь, давно ставший для этих двоих символом вечного союза: выбрав однажды, выбираем на всю жизнь. Саймон поднял голову и посмотрел прямо к глаза жене.– Не бойся, – ласково прошептал он.– Тогда… тогда люби меня, Саймон.– С радостью, дорогая.
Маленькие поросячьи глазки Джимми Хейверса так и шныряли по комнате – верный признак, что Джимми чем-то озабочен. Он-то воображал себя ловкачом, знатоком жизни, способным кого угодно обвести вокруг пальца и увернуться от наказания за любые прегрешения, от мелкого воровства до супружеской измены, однако глаза всегда преда вали его. Выдали и на этот раз.– Джим не знал, сможешь ли ты пораньше освободиться и раздобыть матери этот греческий путеводитель, так что он сам отправился за ним, так-то, девочка. – Джимми предпочитал говорить о себе в третьем лице. Это помогало уклониться от ответственности за любые неприятности, встречавшиеся на жизненном пути. Дескать, нет, я не заходил к букмекеру. И табачок не покупал. Если чего и было, это все Джимми виноват, а я тут ни при чем.Барбара следила, как взгляд отца мечется по гостиной. Господи, это же настоящий склеп, а не комната! Площадью десять на пятнадцать футов, экна наглухо закрыты, заросли многолетней грязью. Мебельный гарнитур, диван и два кресла – какой же в доме уют без мягкой мебели, но беда в что эта мебель была набита «искусственным конским волосом» тридцать пять лет тому назад, когда уж и от настоящего конского волоса многие отказывались. По обоям до самого потолка с утомительным однообразием ползли розовые бутоны. Спортивные журналы на столе спорили за жизненное пространство с пятнадцатью переплетенными в искусственную кожу альбомами – документальной хроникой, отражавшей каждый шаг, каждый дюйм на пути матери к безумию. И над всем этим – вечная, сияющая улыбка Тони.Угол комнаты был превращен в святилище. Последняя фотография перед болезнью – вне фокуса, пропорции тела искажены – маленький мальчик бьет по мячу, целясь в сетку, натянутую между деревьями в саду, где когда-то были и трава, и цветы. Теперь эта фотография в натуральную величину висела на стене, а по бокам в «дубовых» рамочках – все школьные табели, накопившиеся за недолгую жизнь, все выданные учителями характеристики, каждое слово хвалы, выпавшее на долю умершего. И в самом центре – Господи, смилуйся над нами! – свидетельство о смерти. Под ним дань почтения – пластмассовые цветы. Довольно запыленная дань, но чего еще ожидать в такой комнате.В противоположном углу комнаты, как всегда, ревел телевизор, специально установленный так, «чтобы и Тони смотрел». Умершему мальчику регулярно показывали все его любимые передачи. Время застыло, будто ничего не произошло, будто ничего не изменилось. Все двери и окна наглухо закрыты, замкнуты на засов, чтобы не впустить сюда страшную память о том, что случилось однажды августовским вечером на Аксбридж-роуд. Пройдя через комнату, Барбара выключила телевизор.– Эй, детка, Джимми смотрел эту передачу – запротестовал отец.Она резко обернулась к нему. Господи, что за свинья! Он хоть когда-нибудь моется? Она чуяла его запах из другого угла гостиной, запах пота, сальных волос, нечистого тела и давно не стиранной одежды.– Мистер Патель сказал, что ты заходил к нему, – произнесла дочь, усаживаясь на чудовищный диван. «Конский волос» тут же впился в кожу.Глазки бегают. То на погасший экран взглянут, то метнутся к искусственным цветам, то к омерзительным розочкам на стене.– Конечно, Джим был у Пателя, – признал он наконец.И улыбнулся дочери во весь рот. Зубы в желтой жиже, возле десен пузырится-слюна. Кофейная банка около стула ненадежно прикрыта журналом. Барбара хорошо знала, что отец ждет, пока она отвернется, чтобы быстренько спрятать концы в воду и не попасться. Но она не собиралась ему подыгрывать.– Выплевывай, папа, – с терпеливым вздохом произнесла она. – Что толку заглатывать эту гадость? Заболеть хочешь? – Она проследила, как тело старика облегченно расслабилось, и он, дотянувшись до пустой банки, выпустил туда слюну, приобретшую от табака густо-коричневый оттенок.Отец утер рот испещренным пятнами носовым платком, откашлялся и воткнул себе в ноздри трубочки, уходившие в недра кислородного баллона. Он печально повел глазами на дочь, пытаясь уловить хоть искорку сочувствия, но на это рассчитывать не приходилось. И вновь маленькие глазки нервозно забегали.Барбара сосредоточенно наблюдала за отцом. Почему он никак не умирает? Вот уже десять лет он постепенно разваливается на куски. К чему все это? Разве не милосерднее было бы – один шаг, один прыжок в темноту забвения? Не задыхаться от эмфиземы, отчаянно ловя губами воздух. Не жевать табак, в тщетной попытке утолить жажду курильщика. Обрести покой.– Ты заработаешь рак, отец, – отстраненно произнесла она. – Ты ведь сам это понимаешь.– О, с Джимом все в порядке, Барб. Не тревожься, девочка.– Ты бы хоть о маме подумал. Что с ней станется, если ты снова угодишь в больницу? – Как Тони. Но эти слова не могли быть произнесены вслух. – Может, мне поговорить с мистером Пателем? Мне бы не хотелось этого делать, но я сделаю, если ты будешь покупать у него табак.– Патель сам подсказал Джиму эту идею, – запротестовал отец. Его голос сорвался на визг – Ты же запретила ему продавать Джиму сигареты.– Ты сам знаешь, это для твоего же блага. Как можно курить, сидя возле баллона с кислородом? Тебя доктор предупреждал.– Но Патель. сказал, жевательный табак Джиму не повредит.– Мистер Патель не врач. А теперь отдай мне та5ак. – И она требовательно протянула руку.– Но Джимми хочет…– Не спорь, папа. Отдавай табак.Он сглотнул. Еще и еще раз. Глаза метались затравленно.– Оставь хоть чуть-чуть, Барби, – проныл он. Барбара содрогнулась. Только Тони называл ее так. Из уст отца это имя звучало кощунственно. И все же она придвинулась к старику, коснулась рукой его плеча, даже заставила себя дотронуться до его немытых волос.– Попытайся понять, папа! Мы должны подумать о маме. Она не выживет без тебя. Значит, мы обязаны заботиться о твоем здоровье. Ты же знаешь, мама… она так тебя любит.Неужели в этих глазках и впрямь что-то блеснуло? Неужели они все еще различают лица друг друга в маленьком аду, созданном их собственными руками? Неужели густой туман еще не скрыл их друг от друга?У отца вырвалось глухое рыданье. Грязная ладонь скользнула в карман, извлекла из него маленькую жестянку.– Джим не хотел ничего плохого, Барби, – сказал он, протягивая контрабанду дочери. Глаза его продолжали метаться. То на ее лицо глянет, то скользнет взглядом вбок, к семейному святилищу, к пластмассовым цветам в пластмассовом сосуде. Барбара спокойно прошла к вазе, выдернула цветы и извлекла оттуда еще три жестянки табака.– Завтра утром я поговорю с мистером Пателем, – холодно пообещала она и вышла из комнаты.
Конечно же, Итон-террас. Не Итон-плейс – самая сердцевина Белгравии – для Линли это было бы слишком претенциозно. К тому же речь идет всего лишь о городском особняке. Подлинный дом Линли – Хоунстоу, имение в Корнуолле.Барбара постояла с минуту, созерцая изящное белое здание. Как тут все чисто, как все мило в Белгравии. Высший класс, светское общество. Где еще люди согласились бы жить в домах, переделанных из бывших конюшен, да еще и похваляться этим.Мы переехали в Белгравию. Мы вам еще не говорили? Заходите к нам на чашку чая. Ничего особенного. Всего триста тысяч фунтов, но мы рассматриваем это как выгодное капиталовложение. Пять комнат. Прелестная тихая улочка, булыжная мостовая. Ждем вас к половине пятого. Вы сразу узнаете наш дом. Я посадила бегонии буквально на всех подоконниках.Барбара поднялась по отмытым добела мраморным ступеням и презрительно сощурилась на маленький герб, притаившийся под медным светильником. Старинное дворянство! Линли не придется жить в конюшне.Она уже протянула руку к звонку, но задержалась, тоскливо оглядывая улицу. Барбара так и не успела со вчерашнего вечера обдумать свое положение. Разговор с Уэбберли, поездка за Линли на свадьбу, заседание в Скотленд-Ярде и беседа со странным стареньким священником – все эти сцены так быстро сменяли друг друга, что у нее не осталось времени разобраться в своих чувствах и выработать стратегию, которая помогла бы без потерь пережить навязанное ей партнерство.Правда, вопреки ее ожиданиям, у Линли эта ситуация не вызвала возмущения. Ничего похожего на ярость самой Барбары он не испытывал. Однако, с другой стороны, в тот момент инспектора занимали иные проблемы – свадьба близкого друга и, уж конечно, ночное свидание с леди Хелен Клайд. А теперь, когда он успел обо всем поразмыслить, он, несомненно, заставит Барбару сполна поплатиться за то, что ему в коллеги навязали парию, да еще и простолюдинку.Что же делать? Накоиец-то ей представилась долгожданная возможность, о которой она мечтала и молилась, возможность показать себя с наилучшей стороны, закрепиться в следственном отделе. Единственный шанс сгладить все шероховатости, все глупости, слетевшие у нее с языка за последние десять лет, все идиотские ошибки.«Вы можете многому научиться, работая с Линли», – озадаченно хмурясь, припомнила она слова Уэбберли. Чему она может научиться у Линли? Какое вино заказывать к обеду, как пройтись в танце, как развлечь полную комнату блестящих гостей? Чему она может научиться у Линли?Разумеется, ничему. Но Барбара слишком хорошо понимала, что Линли – ее единственная надежда вернуться в следственный отдел, и, стоя на ступенях у входа в его роскошный особняк, она тщательно продумывала, как ей установить нормальные отношения с этим человеком.– Полное подчинение, – сказала она себе. – Никакой инициативы, никаких идей, соглашаться с каждой его мыслью, с каждым словом.Главное – выжить, решила она, нажимая на кнопку звонка.Она думала, что дверь откроет красивая горничная в нарядном форменном платье, но ее ожидало разочарование: Линли собственноручно отворил дверь. Он был в тапочках, в одной руке держал гренок, а на кончике аристократического носа красовались очки.– А, Хейверс, – приветствовал он ее взглядом поверх очков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42