Нам стали доверять – горняки убедились, что каретка облегчает труд и что с ней мало забот. В самом деле, почему дают на производство «сырую» технику? В армии, к примеру, нет такого.
Разве солдат должен совершенствовать свое оружие?
На мой взгляд такое же положение должно быть в промышленности…
– Ваша лаборатория достаточно специфична. Как вы получаете заказы и как они у вас осуществляются?
– Мы самн постоянно ищем заказчиков. Пускают гдето завод или шахту, мы обязательно там побываем, посмотрим, свою помощь предложим. Так как мы на хозрасчете, заказчик для нас – главная фигура. И стараемся не подводить его ни в коем случае. Ведь если плохая конструкция, он от нее откажется, да и другие больше не обратятся.
– Мне кажется, эффективность отдачи научно-исследовательского института можно определить по количеству авторских свидетельств…
– В год сотрудники лаборатории получают пятьшесть авторских свидетельств. Ну а выпуск нашей продукции… – Ефим Ильич на секунду замолчал, – разный.
– Лаборатория растет?
– Естественно, ведь объем работ увеличивается.
Мы идем по двум путям. Во-первых, готовим научные кадры из инженеров, преимущественно молодых специалистов. Как только выпускник института появляется у нас, его назначают старшим техником. Учтите – не инженером. Если он относится к делу творчески, что-то предлагает, значит, он способен к научной деятельности и его оставляют в лаборатории. В противном случае мы с ним прощаемся. Это «сито» позволяет нам выявлять наиболее талантливых людей. Честно говоря, молодым у нас хорошо: самостоятельное, интересное поприще и большие возможности для развития. Многие групповые инженеры и заведующие лабораториями молоды. Я думаю, в этом залог успеха…
Во-вторых, лаборатория растет и за счет опытпых цехов. Каждое исследовательское учреждение, к которому мы относим и себя, постоянно лихорадит. Иногда работы много, иногда – мало. Чтобы обеспечить постоянный приток средств и заказов, мы организовали мелкосерийную сборку приборов это конвейер, который обслуживают в основном вчерашние десятиклассницы.
– Система оплаты у вас тоже отличается от той, что существует в отраслевых научно-исследовательских институтах?
– У нас премиальная система. Если ЦНИЛА за год дает прибыль, увеличивается и заработок. Но премию выдают тем лабораториям, которые выполнили заказы, а сотрудникам – в зависимости от того, как потрудились. Это определяет уже руководитель группы.
– А опытное производство?
– Там иначе. Не нужно, чтобы рабочий "гнал план" до 120 процентов. Качество – вот что главное. И если у него в течение месяца нет брака, дополнительные 25 процентов премии обеспечены. Эта система гарантирует нам отличное качество образцов. Ее преимущества очевидны. Приведу хотя бы такой пример.
Сделали мы один станок. Образец стоил 5 тысяч рублей. А требовалось всего 10 станков. Один из заводов взялся изготовить их по 4,5 тысячи… Присылают эти станки, а они никуда не годятся. Дефектов много. На и к устранение в общей сложности ушло еще по 3,5 тысячи.
Хотели сэкономить по 500 рублей на станке, и еще вдвое дороже обошлось. Лучше уж сразу больше средств затратить, но проследить за качеством.
– Как оценивается работа конструкторской группы?
Ведь конструктора нельзя приравнять ни к исследователю, ни к производственнику…
– Конструкторы зависят от лабораторий… Между ними очень сложные отношения. Если лаборатория передает им «сырую» идею, проигрывают исследователи, потому что и внутри ЦНИЛА господствует хозрасчет. Скажем, макет не идет, значит, исследователи не довели чтото до конца, а конструкторы не виноваты. Следовательно, лаборатория свой план не выполнила и лишается премии, конструкторы – не лишаются…
Есть у нас одна мысль. Поскольку обезличка при хозрасчете недопустима, мы думаем оценивать работу конструктора по тому, сколько времени и как доводится уже готовая конструкция.
Если по смете станок стоит тысячу рублей и потом выясняется, что много конструкторских недоделок, то ведь они тоже обходятся в изрядную сумму. Так вот, по степени совершенства того или иного станка мы и будем определять качество работы конструктора, если хотите, и его талант, и его профессионализм.
– Новая система планирования и материального стимулирования, – подводит итог директор ЦНИЛА Ефим Ильич Пригожий, – предусматривает оценку труда не только предприятия или института в целом, но и каждого человека. Как-то так получалось, что мы перешли на эту систему раньше, чем она была принята повсеместно, и убедились – так и лучше, и легче.
На следующий день, разговаривая с директором комбината Виктором Аввакумовичем Мамиловым, я спросил его:
– Довольны ли вы лабораторией?
– Не совсем. У меня много претензий к науке.
Слишком медленно освобождается горняк от тяжелых физических нагрузок. Не везде еще ученые могут помочь ему.
– Ваши претензии понятны. Потому что чем быстрее развивается наука, тем больше от нее ждут…
– Я думаю, только тогда мы перестанем требовать от ученых новых кареток, станков, комплексов, когда наши шахты и заводы будут полностью автоматизированы. Горняк будет добывать руду, сидя за пультом управления здесь, на поверхности земли…
Я верю, что мечты Мамилова осуществятся! Прообраз будущей шахты я уже видел в Желтых Водах.

Чернобыль. Первые дни аварии

В истории медицины работа врачей и сестер медсанчасти № 126 города Припяти станет одной из самых ярких страниц. Это великий подвиг медиков.
Они в числе первых были на месте аварии.
Они были последними, кто покинул эвакуированный город.
С 26 апреля по 8 мая медики спасали людей, позже большинство из них были госпитализированы – их самих надо было лечить…
Мне и коллегам из других газет довелось беседовать с некоторыми из тех, кто работает в медсанчасти № 126 и кто в Москве и Киеве спасали жизнь пострадавших во время Чернобыльской трагедии.
– Только часов в пять утра я почувствовал металлический привкус во рту, головную боль, тошноту… – рассказывает врач "Скорой помощи" Валентин Белоконь, – я на станцию приехал в начале второго. Три наших машины я поставил так, чтобы все их видели. До четвертого блока – метров сто. Вскоре начали отправлять пожарных…
– Фельдшер Скачок и я приехали на станцию вместе с пожарными, рассказывает водитель Анатолий Винокур. – Нам тут же погрузили обгоревшего Владимира Шашепка. Мы отвезли его… Машину проверяли дозиметром, Стрелку зашкалило… Утром вернулся домой, но все вещи снял за порогом и оставил их там…
Жена волновалась и переживала…
– В начале третьего в медсанчасти были уже все, кто нужен, рассказывает заместитель начальника медсанчасти № 126 Владимир Печерица. Мы обрабатывали пострадавших, делали вливания… Не хватало капельниц, оборачивали палки бинтом и прикрепляли к спинкам кроватей – вот штатив и готов… Вечером 26 апреля первая партия больных была отправлена спецрейсом в Москву…
– За первые сутки там, в районе аварии, было сделано около тысячи анализов, – говорит профессор Ангелина Гуськова. – Из них самых тяжелых отправили в Москву тремя специальными самолетами. Мы получили выписки от местных врачей, они правильно отобрали из огромной массы людей действительно тех, кто нуждался в специальном лечении у нас в клинике. А ведь местные врачи впервые столкнулись с подобными радиационными поражениями…

* * *

Записка из зала: "Почему пожарные попалипменпо в клинику № 6, которая находится в Москве. А в Киеве таких больниц нет?"
В Москву были доставлены не только пожарные, по и реакторщики, и те, кто охранял станцию, – в общем, все, кто получил сильное лучевое поражение.
Это клиника специальная, в течение многих лет здесь занимаются такого рода заболеваниями – к сожалению, несчастные случаи на атомных установках и станциях, а также в научно-исследовательских лабораториях все еще случаются. Кстати, помните фильм "Девять дней одного года"? В нем рассказывается о работе медиков именно такой клиники…
Есть отделения, пригодные для лечения лучевого поражения, и в Киеве. В частности, в онкологическом центре и других лечебных заведениях. Очень многие, пострадавшие во время аварии в Чернобыле, лечились именно там… В Москву были отправлены наиболее тяжелые.

Желтые Воды. Урановый рудник (окончание)

Уран неприхотлив. Он легко взаимодействует с другими элементами, образуя различные соединения, и практически проник во все существующие минералы. Если вы возьмете простой камень, в нем непременно есть уран, правда в ничтожном количестве. Даже в метеоритах его обнаружили. Так что "металла XX века" достаточно много.
Но распространенность урана ни в коей мере не дает гарантий для его промышленной добычи: слишком мало его в обычных рудах. И поэтому геологи ищут специальные месторождения уранита и урановой смоляной руды (урановой смолки). Таких месторождений известно несколько: к примеру, в Канаде, Конго, США, Скандинавских странах и в СССР. Там построены шахты и обогатительные комбинаты, которые в основном и обеспечивают сырьем мировую атомную промышленность.
Но нельзя пренебрегать и маленькими месторождениями – дефицит урана все-таки велик. Американцы, например, выкапывают "урановые баобабы". Когда-то, очень давно, рос баобаб. Он хорошо сорбировал уран.
И теперь геологи находят вместо этого баобаба «столбик» урана.
В Советском Союзе метод подземного выщелачивания позволяет разрабатывать некоторые из месторождений с минимальной затратой сил и средств. Одна из таких установок действует неподалеку от Желтых Вод. Это своеобразный "экспериментальный цех" комбината.
Много миллионов лет назад в этих местах текла могучая река, росли непроходимые леса. Воды древней реки – прапрабабушки нынешней – несли уран. На ее излучине уран оседал. Здесь были углисто-органические породы, которые впитывали и не пропускали его. Долго продолжается этот процесс.
А когда уже в наше время геологи определили русло древней реки, они наткнулись на небольшое урановое месторождение. Между двумя слоями глины находилась урановая линза. Как быть? Запасы не столь велики, чтобы роди них возводить дорогостоящие шахтные сооружения.
И тогда на помощь пришло подземное выщелачивание. Внешне устройство для него выглядит слишком просто. На краю поля пробурены скважины, соединенные между собой полиэтиленовыми трубками. В одни скважины нагнетается кислота, из других выкачивается урановый раствор.
Кислота, попав под землю, вымывает уран и выносит его с собой на поверхность, где металл осаждается.
В принципе схема выщелачивания такая же, как и на обогатительном заводе. Разница в том, что многие аппараты и установки отсутствуют, процесс идет в естественных условиях.
Позже, когда урановая линза исчезнет, скважины закроют, и колхозники вновь посадят пшеницу и картофель. Ничто не будет напоминать им, что здесь было урановое производство.
В маленьком здании, приютившемся неподалеку, живет несколько человек, но лишь двое из них обслуживают установку, да еще лаборантка, которая контролирует качество раствора.
Спрашиваю у начальника установки Игоря Величко:
– А может ли урановый раствор попасть в реку?
– Мы все рассчитали. Даже если остановить насосы и не откачивать раствор, он практически останется на месте и только через 1800 лет доберется до реки… Но реальнс это невозможно. Из-за разницы давлений весь раствор стремится в скважину, это как раз нам и нужно. Когда проводили эксперименты, «запустили» раствор и первый раз «вернули» его через месяц. Измерили концентрацию урана. Второй раз проверили еще через месяц – концентрация не изменилась. Более того, всю зиму здесь не работали. А весной установили – концентрация прежняя.
Это подтверждает, что внизу раствор движется чрезвычайно медленно.
– Используя новый метод, вы рисковали. Вдруг чтото не получится… Не могли вы погубить месторождение?
– Эксперименты проводились на его "хвосте".
И только когда убедились, что подземная технология себя оправдывает, расширили их.
Вначале сомневались, что подземное выщелачивание у нас пойдет хорошо. Большинство технологов подгрунивали над энтузиастами. А они приехали сюда и доказали делом. Неприятностей было больше чем достаточно. Вода в трубах стояла, трубы корродировали… Новое никогда не внедряется гладко.
Мы прошли вдоль нитки трубопроводов, посмотрели, как в стеклянных колпаках скважины булькает раствор, познакомились с сорбцией. Действительно, все чрезвычайно просто. По сравнению с обогатительным заводом в Желтых Водах установка для подземного выщелачивания выглядит примитивной. Там – насыщение автоматикой, сложнейшие приборы, здесь трубы и емкости. А уран идет…
– Так что же, за этим методом будущее урановой промышленности? обращаюсь я к Величко.
– Нет, – улыбается он, – подземное выщелачивание не везде можно применить. Все зависит и от концентрации урана, и от пород, и от их залегания. Где породы плотные, там ничего не добьешься. Существуют разные методы, один из них – подземное выщелачивание…
…По цилиндрическим емкостям струится желтоватая вода. А внизу, прямо перед нами, грузятся контейнеры.
Добытый из-под земли уран отправляется на переработку. Где мы с ним встретимся? Может быть, в море, на атомоходе "Арктика", а может, на берегу Каспия, где с его помощью опресняется вода, или в Димитровграде, в недрах СМ – сверхмощного реактора, рождающего потоки нейтронов, которые так необходимы ученым для исследований?..
В Желтых Водах приезжему легко заблудиться. Это кажется невероятным, потому что городок небольшой. Но тем не менее в первый день я долго бродил по улицам в поисках своей гостшшцы. Улицы обсажены деревьями.
Их кроны переплелись, сквозь ветви трудно разглядеть даже двухэтажные здания. И поэтому улицы похожи ОДНУ на другую… Первое впечатление, что ты находишься в огромном саду.
Зелень – гордость желтоводцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33