И побереги его, все-таки единственный в армии генерал среди комдивов…
От роты Кружилина осталось пятеро бойцов. Четверых он передал охране Особого отдела, взял с собою сержанта Чекина, с ним решил отправиться на КП командира 327-й дивизии. А по дороге Олег завернул туда, где располагался медсанбат Марьяны. «Надо ведь навестить жену, — думал Кружилин, — узнать, каково ей, не нужна ли помощь…» Хотя и понимал, что помощи ей он оказать никакой не сможет. У него боевой приказ Шашкова, у Марьяны раненые на руках и святой долг сестры милосердия.
Медсанбата на прежнем месте не было. Оставались палатки, брезентовые крыши их кое-где провалились, завернулись и стены, обнажая топчаны, на которых лежали умершие от ран бойцы и командиры. Трупов и вокруг, на земле, под деревьями, на расстеленных плащ-палатках было довольно. Кое-кто из раненых был еще жив, одни тихо стонали, глядели в радостное июньское небо с выцветшей от яркого солнца голубизной безразличными, равнодушными к происходящему глазами.
Олег заглянул в каждую палату, обошел вдоль и поперек, только не нашел ни Марьины, ни тех, у кого бы мог узнать о ее судьбе. У подножия сосны, верхушку ее срезало снарядом, Кружилин увидел молоденького военврача, лицо которого показалось ему знакомым. Военврач сидел, свесив голову влево, а в правой руке, упавшей на колени, сжимал пистолет. Сержант Чекин осторожно высвободил из его пальцев оружие, вынул обойму, выщелкнул на ладонь три патрона и подал командиру.
— Поторопился, бедняга, — сказал Олег Кружилин.
Он потерял уже надежду найти кого-либо, кто в состоянии был произнести хоть слово, как вдруг Степан показал ему рукою на санитарную повозку. Возле нее, опершись спиной на заднее колесо, сидел пожилой красноармеец.
— Живой, — определил Степан Чекин. — Вроде моргает…
Они подошли поближе, Олег всмотрелся и подумал, что он помнит этого человека.
— Санитар ихний, — подтвердил Чекин. — Сабиров его фамилия, а может быть, и Садыков…
Кружилин склонился над сидевшим у колеса человеком и легонько тронул его за плечо.
— Товарищ, — сказал он, — очнись… Идти можешь?
Красноармеец открыл глаза и посмотрел на старшего лейтенанта с укоризною. Или это так показалось ему?
— Ты меня помнишь? — спросил Олег. — Я к медсестре вашей приходил, Марьяне… Где она сейчас? Что с нею? Говори, пожалуйста, говори… Не умирай пока, товарищ!
Санитар разлепил губы и прошептал:
— Марьяна…
— Да-да! — оживился Олег. — Марьяна! Где она?
— Карман, — с трудом выдавил из себя умирающий Садыков, а может быть, и Сабиров.
Кружилин решил, что тот хочет передать ему документы, расстегнул пуговичку на кармане гимнастерки, пошарил пальцами. Документов и смертного медальона там не было, лишь клочок бумаги нащупали пальцы Олега. Он развернул его и прочитал: «Нас уже трое. Люблю». Подписи не было, не успела Марьяна подписаться.
— Вот и свершилось, — вслух проговорил Кружилин. — Теперь я бессмертен.
Он бережно спрятал листок в партийный билет, лежавший в левом кармане, и нагнулся к бойцу. «Что я могу сделать для тебя, товарищ?» — хотел спросить Олег красноармейца. Но санитар был уже мертв.
56
— Как поступим, Андрей Андреевич? — спросил Зуев у генерал-лейтенанта Власова.
С той поры, когда пришла радиограмма, командарм не проронил ни слова.
— Будем выполнять директиву, — усмехнулся Власов. — Я понимаю Ставку: вызволять нас извне попросту нецелесообразно. А выйти самим не хватает сил…
— Но вы, как командующий… — начал Иван Васильевич.
— Командующий чем? — перебил его Власов. — Армии больше нет! Ее высочайше предписано расформировать… Мелкие группы… Действовать каждой самостоятельно… А по сути, это отчаянный призыв: спасайся кто как может! От нас попросту отказались, комиссар.
— Все это так, — примирительным тоном сказал Зуев. — Только нельзя ведь сидеть сложа руки и ждать, когда появятся немецкие автоматчики. Надо действовать!
— Такое я испытал уже в прошлом году, — проговорил будто для самого себя Власов. — Мне повезло: через месяц блужданий вышел к своим с партийным билетом, который зашил в сапог. Но повезет ли во второй раз? А если плен?
— Этому есть альтернатива…
— Последняя пуля в висок? — спросил генерал-лейтенант.
— Иного выхода нет. Но до тех пор, когда наступит эта минута, надо попробовать пробиться… Сейчас отправлюсь в Триста пятую дивизию.
— Нам с вами она не подчинена. Это дивизия Яковлева.
— Но ведь она тоже в окружении, — возразил Зуев. — Им, как и нам, надо выбираться отсюда. Там у меня знакомец имеется, комиссар…
— Удачи, Иван Васильевич, — сердечным тоном сказал Власов.
— А вы, Андрей Андреевич, не хотите возглавить прорыв?
— Командовать чужой дивизией, когда мою собственную армию распустили? Увольте, комиссар. Я — солдат. И выполню последний приказ: буду выходить из окружения в составе малой группы.
Зуев пожал плечами и молча отошел от бывшего теперь уже командарма. Он понимал его и потому не осуждал. Власов был военным человеком, остаться без армии для него означало потерять все. А вот он, Зуев, комиссар, солдат партии. Его задача сплотить сохранившиеся силы и ударить по врагу, прорвать кольцо и выйти с возможно большим количеством людей. Власов не может нарушить приказ, исключавший маневр боевыми частями. Формально 2-я ударная для него не существует. Нет ее здесь, в болотах, и для Ставки, для Волховского фронта. Списали из высших, стратегических соображений… Но для него, коммуниста Зуева, русские красноармейцы не перестали существовать. Вот они здесь, пусть и разрозненно, укрываются в лесу, по болотным закраинам. По одиночке им не выйти, он это хорошо понимает. Нужен еще один сильный удар, даже если таковой вовсе не запланирован Ставкой.
Вместе с Соболем и его людьми Иван Васильевич во второй половине дня добрался до позиций 305-й дивизии. На подходе к КП услышали сильную автоматную и ружейную стрельбу.
— Быстрее! — крикнул Соболь. — Наших бьют! Так оно и было. Гитлеровцы блокировали блиндажи, в которых размещался штаб дивизии.
— За мной! — подал команду Иван Васильевич и повел бойцов вместе с Соболем в атаку. Немцы были отброшены от командного пункта, еще и автоматчика взяли в плен.
— Отдыхайте пока, — сказал Зуев Соболю. — Пойду совещаться с командованием дивизии…
Нашлись знакомцы в штабе и у Ивана Дорофеевича. Больше всего командира полка мучила мысль о том, кто же приказал их армии распылиться. И вскоре майор узнал, что сюда пришел такой же приказ, а директиву эту подписали Сталин и Василевский.
— Тогда понятно, — протянул Соболь. — Высший уровень… Он понимал, что это соломоново решение. Для вызволения армии отсюда необходимы свежие силы, новые дивизии, много боеприпасов, которых, наверно, у Ставки нет. И затратить их придется ради тысячи обессиленных, истощенных людей, место которых не на поле боя, а в госпиталях. Вот и прикидывали полководцы по принципу баш на баш. Резервы огромные затратишь, а боеспособность Красной Армии не повысишь… Значит, невыгодно с той, верховной, точки зрения ее, 2-ю ударную, выручать. С другой стороны, перед остальным миром неудобно. Ведь пока армия существует как армия, бросить ее на произвол судьбы нельзя, в цивилизованном обществе не поймут. Вот и родился компромиссный вариант. Поскольку организованно сопротивляться вы не можете, разобраться вам на мелкие группы… Выручайте себя как сможете сами.
Поразмышлял Соболь на эту тему, с другими делиться не стал, а тут и Зуев появился повеселевший.
— Дело будет, майор, — сказал Иван Васильевич. — Убедил я их повременить разбегаться… У дивизии есть вполне боеспособный полк. Вот с ним мы и пойдем, когда стемнеет, на прорыв. А ты со своим штабом организуй здесь прочную оборону. С тем, чтобы прикрыть нас, не дать противнику зайти в тыл, ударить в спину.
Выполнить приказ Зуева делом было далеко не простым. В кольце окружения скопилось огромное количество разрозненных групп бойцов и командиров всех рангов. Никем не управляемые, люди метались из стороны в сторону, подставляясь под огонь немецких автоматчиков, разрывы бомб и снарядов. Соболь пытался сколотить из них отряд, но люди, потеряв собственных командиров, не хотели теперь подчиняться незнакомому майору. Они заразились паникой, которая подогревалась слухами о немцах, переодетых в советскую форму и заманивающих окруженцев в западню.
Кое-как Соболь собрал группу бойцов для прикрытия тех, кто ушел с Зуевым на прорыв.
Наступила ночь на 26 июня… Ночь эта была ужасной. Стремясь покончить с окруженной группировкой как можно скорее, не дать никому выйти из захлопнувшейся ловушки, гитлеровцы обрушили на нее массированный огонь изо всех стволов, ввели в дело ночные бомбардировщики.
С русской стороны, то есть оттуда, где проходила линия обороны двух армий, опекавших 2-ю ударную, никаких ответных ударов не производилось. Немцы громили оставшиеся в окружении дивизии и бригады безнаказанно. И то сказать: формально в кольце окружения армии уже не было, ведь ей приказано было исчезнуть, испариться.
Когда 305-я дивизия изготовилась к последнему удару, командование ее сумело связаться со штабом родной 52-й армии.
— Идем на прорыв! — сообщили окруженцы. — Помогите огнем… Дайте залп по переднему краю немцев! Надо подавить их пулеметные гнезда…
В ответ на эту пронзительную мольбу генерал Яковлев, командарм, обругал комдива.
— Что ты там самовольничаешь?! — грозно вопрошал Всеволод Федорович. — Какие еще организованные прорывы? Приказом Ставки велено вас раскидать на мелкие группы — вот и выполняйте приказ! И никакого артогня для вас не положено… По какой-такой статье боекомплекты потом спишу?
И ни один снаряд не был выпущен в помощь тем, кого поднял в отчаянную штыковую атаку комиссар Зуев. Не дождавшись, когда их товарищи из-за края света подавят огневые точки гансов, русские ратники бросились с криком «ура» на противника. Свинцовый ливень гитлеровских пулеметов встретил их редкие цепи. Но самоубийственный порыв обреченных был таким яростным и неудержимым, что с двух позиций русским удалось выбить пришельцев. Казалось, еще немного — и вот они, наши окопы… И тогда немецкое командование бросило на безумцев то, что успело собрать, благо освободились войска на других направлениях.
— Они расстреляли почти всех, — сказал Соболю чудом уцелевший в этой бойне знакомый комбат, это было уже утром, часов в шесть следующего дня. — Кто уцелел, вернулся, как вот я, или заполз в Замошское болото.
— А Зуев? — спросил Иван Дорофеевич. — Комиссара ты видел?
— Среди погибших не видел… Может быть, и уцелел.
В восемь утра немцы перешли в наступление, стремясь уничтожить разрозненные части армии или захватить их в плен. Русские продолжали драться, теперь уже без команды, на собственный страх и риск, не думая о безысходности положения.
Многие стали понимать: к своим не пробиться. Значит, надо постараться проскочить сквозь боевые порядки немцев и выйти в их тылы. А потом к партизанам примкнуть. Пока жив и здоров — надо драться с супостатом.
И Соболь, калач тертый и командир хладнокровный, обстоятельный человек, прикидывал, где бы поудобнее прорваться к немцам в тыл. Там он получит некоторую свободу действий, оглядится и выберет направление для выхода к своим. А не удастся — станет партизаном, как и предписано директивой.
Пока он соображал, появился капитан из инженерной службы 305-й дивизии.
— Дорогу знаю через Замошские болота, товарищ майор, — сказал капитан. — Зимой ставил там мины натяжного действия. Если осторожно передвигаться, то можно днем одолеть это поле. Берусь провести…
— Тогда бегом марш! — скомандовал Соболь товарищам, нельзя было терять ни минуты.
На берегу болота залегли и по-пластунски поползли друг за другом по минному полю. Ползти предстояло с километр. Когда миновали половину смертельного пути, увидели, как на краю болота немцы окружили группу наших и принялись разоружать их. Кто-то крикнул там, в этой толпе прижатых к минному полю людей: «За мной!» И все бросились за смельчаком бежать прямо по минам, задевая проволочки, ведущие к детонаторам. Они видели, конечно, что у них под ногами, но повернуть обратно, где ждал их плен, не захотели.
Раздались взрывы. Ошеломленные пришельцы опустили оружие и уважительно смотрели на погибающих русских.
А Соболь понял, что в такой обстановке, когда уцелевшие от разрывов люди уже подбегают к его группе, не имеет смысла ползти по-пластунски. Он поднял товарищей и повел их за проводником к опушке леса. Немцев там пока не было. По их следу вышли еще три десятка бойцов и командиров.
Несколько дней Иван Соболь и его товарищи находились в немецком тылу. А в ночь на 4 июля пробились через передний край противника и в районе деревни Тютицы вышли на позиции 225-й стрелковой дивизии.
57
Шура Капецкая была самой молоденькой в их компании, ей и шестнадцати не исполнилось… Когда 364-й хирургический полевой передвижной госпиталь в декабре сорок первого остановился ненадолго в Тихвине, туда пришли устраиваться местные девчонки. Шура увязалась за ними, недоросток, а туда же. Но чем-то пришлась по душе начальству, ее и взяли вместе с тридцатью другими сандружинницами.
Госпиталь тогда не в Тихвине был, а в Пикалево, потому как в самом городе шли бои. Потом госпиталь поколесил по железным дорогам, в предполье Волховского фронта, и уже в конце января 1942 года проследовал в полном составе через Мясной Бор.
Было непривычно тихо. 2-я ударная продвинулась уже вперед. Дороги накатали по снегу на славу, зимняя суровая стужа сковала болота, о которых медики и не подозревали. Хотели расположиться в деревне Вдицко. Но едва подобрались к ней, а ехали на лошадях, на них и имущество везли, как вдруг налетели «юнкерсы», принялись бомбить.
— Нет, — сказал начальник госпиталя Юмаев, осмотрев уцелевшие после налета избы, — сюда мы заползать не будем. Опасно… Лучше в палатках и в лесу, там безопаснее будет.
Шура Капецкая трудилась самозабвенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116