Этакий страж Истины, скажите пожалуйста. – Ты… Да ты не говорила бы таким тоном, если бы с тобой это действительно случилось. Не может быть.
– Да почему?
– Когда к обычным людям являются мертвые, они заикаться начинают. И это еще – по меньшей мере, а ты так об этом говоришь, будто твой Витька к тебе с концерта заскочил.
– Не исключаю такой возможности. Не знаю, дают ли концерты в тонком мире, но если дают, то, может быть, и с концерта. И играл замечательно. Тошечка, он играл замечательно! И был мил, мил невероятно.
– Погоди, погоди… он… как дух может играть на гитаре, ты понимаешь, что говоришь? Он был как сгусток эктоплазмы? Да?
Лариса рассмеялась.
– Как ты себе это представляешь – Ворон и сгусток чего-то там? Да он просто вошел и сел. И сидел со мной полночи. Разговаривал и играл для меня. А что такое эта твоя плазма – я понятия не имею.
Антон нахмурился и скрестил руки на груди.
– Все понятно. Я должен тебя предостеречь, Лариса. Римма права. Она звонила мне сегодня, сказала, что твоя душа вся окутана темным облаком. Я просто занервничал. Я даже посмотрел твой гороскоп, а там у тебя сущий кошмар. Ты не сердись, ладно? Просто теперь я понимаю, что Римма имела в виду.
– А я вот – нет.
– Слушай, пожалуйста, выслушай серьезно. Духи в таком виде смертных не навещают. Это был демон.
– О, круто. Значит, Ворона повысили.
– Лар, ну пойми! Тут же душа в опасности, твоя душа! Знаешь, визитеры из…
– Мест, не столь отдаленных?
– Да не перебивай одну минуту! Гости из…
– Чтобы сердцу легче стало, встав, я повторил устало: «Это гость лишь запоздалый у порога моего, гость – и больше ничего»…
– Лар, я…
– Каркнул Ворон: «Never mort!»
– Лар, ну как ты можешь…
– А ты как можешь, Антон? Демон, да? Ну чего там – давай уж сразу Молох, Люцифер и Азраил. И Волан-де-Морт заодно. И все – за моей душой. А почему это ты и твоя Римма так заботитесь о моей душе? Может, я сама разберусь?
Антон встал.
– Лар, прости, у тебя, кажется, не так уж много друзей?
– Да, правда, – ответила Лариса, тоже вставая. – Не так уж много… осталось… в толстом мире. Правда. И что?
– Да то, что до твоей депрессии никому нет дела, и до твоей души никому нет дела. А человек иногда нуждается в помощи…
– О, свыше?
– Лар…
– В помощи, значит? – Лариса вдруг почувствовала, что постепенно начинает выходить из себя. Утренней свежей легкости – как не бывало. – В помощи? А где вы с Риммой были, когда я действительно по стенам шарилась от боли и думала, как бы ухитриться вены не вскрыть? Когда аптечку в мусоропровод спустила, чтобы таблеток не нажраться? Я тебя не упрекаю в том, что ты тогда не заходил – я понимаю, баба в соплях – это скучно. Но скажи, за каким чертом мне помощь сейчас? А? Когда мне хорошо? Когда мне в первый раз за этот чертов год хорошо?
Пока Ларису несло, Тошечка-астролог слинял с лица.
– Лар, прости, мы потеряли много времени, так вышло… но все можно исправить, – заговорил он торопливо, заглядывая Ларисе в глаза преданно и виновато. – Римма очень просила тебя зайти сегодня или завтра. Она совершит ритуал на изгнание бродячих духов и квартиру твою закроет. И тогда все будет действительно хорошо…
– Нет.
– Что «нет»? – спросил Антон оторопело.
– Нет, не пойду. Нет, не будет. Нет, я не хочу закрывать свой дом от Ворона, живой он или мертвый, дух, ангел, черт – не хочу. И все.
– Он тебя убьет. Или – хуже, – изрек Антон замогильным голосом. Весь его вид был – живое воплощение заботы, печали и сочувствия. – Римма предупреждала, что он теперь может на тебя воздействовать. Как ты не понимаешь, что тут уже один шаг до беды?
– Нет.
– Да что – «нет»?
– Ворон не причинит мне вреда, – твердо сказала Лариса.
Антон сделал попытку схватить ее за руку, якобы в порыве неодолимого чувства, но потерпел фиаско.
– Как же ты не понимаешь! – вскричал он в отчаянии. – Мертвый – не то же самое, что живой! Он уже не принадлежит нашему миру! Он уже совсем не такой, как раньше! Лар, знаешь, как в древности говорили – слишком долгая скорбь по покойнику смерть зовет…
– Живой Ворон или мертвый – он мне вреда не причинит, – повторила Лариса, чувствуя тошный холод. – Прости, пожалуйста, Антон. Кофейку мы попили, а теперь мне потянуться надо немножко. У меня вечером выступление. Ты мне, конечно, звони…
И Антон, судя по вытянувшемуся лицу, понял, что аудиенция окончена.
Антон действительно понял. И даже больше, чем Лариса хотела сказать.
Он вышел на улицу, но хрустальный голубой день был совершенно серым. И солнце было серым. И под ногами была сплошная слякоть. Выставили. Снова выставили.
Сам виноват.
Где были вы с Риммой? Не знаю, где была Римма, думал Антон, а я был в панике. В раздрае я был, вот где. И усмехнулся. Кажется, даже получилась хохмочка, а?
Придумывание каламбуров и острот никогда не было у Антона сильным местом. Но факт остается фактом. Когда Антон узнал, что умер Воронов, первое чувство было – паника. Ужас.
Что же, теперь путь свободен?! Восторг! Но Витька… А что будет с Ларкой?..
На похоронах она была, как стеклянная. Из матового стекла. Неподвижная и прозрачная. Лицо без цвета, волосы без цвета, глаза без цвета. И даже не плакала. И Антон не посмел подойти – у него было безумное чувство, что если он дотронется до Ларисы, она разобьется вдребезги.
Мать ее увела, мать. Мать у нее мягкая, мягкая, как ватная кукла на чайник – самое то для стекла, думал Антон в каком-то мутном полубреду. А у Воронова лицо было такое же стеклянное. Неподвижное и прозрачное. И они были очень похожи – Воронов в гробу и Ларка у гроба. И одинаково не похожи на себя… при жизни…
И что теперь – радоваться, что Витьки больше нет? И что никто уже никогда не скажет: «Лагин, не дрыгай рядом с Ларкой лапками»? А что скажет Ларка?
Антон ей звонил. Он ей звонил постоянно, но никак не мог заставить себя не то что зайти, а даже поговорить по телефону дольше пяти минут. Лариса снимала трубку – и голос у нее был бесцветный и мертвый. Или бесцветный и пьяный. И она говорила с тяжелым вздохом: «А, это ты, Тошечка…» – будто надеялась, что это Воронов ей позвонил, и страшно разочаровалась. И у Антона язык присыхал к небу, и слова куда-то терялись, и сердце замерзало от любви и жалости, но говорить он не мог. И Лариса выдыхала: «Ну ладно, пока», и вешала трубку.
И Антон сидел у телефона и вспоминал десятый класс, квадраты синего и желтого линолеума на полу в коридоре и Ларису, стоящую у окна, прислонившись к раме. С прядью золотистого льна, выбившейся из простенькой прически – волосы забраны в хвост, закручены черной бархоткой. Поднимает глаза от книжки. «Ну что тебе?» – но пойти в кино сразу не отказывается. «Я позвоню».
Антон задыхается от надежды. Антон идет домой, как по облаку и думает о ее ногах, гладких, длинных и сильных, с вечными пластырями на пальцах – ногах балерины. О самых восхитительных ногах на свете. О том, каковы они должны быть на ощупь – этот пружинистый металл под горячим атласом кожи… О том…
И совершенно ничего не видит вокруг, пока его не окликают: «Лагин!»
Чертов Воронов – бледная хамская рожа размалевана черной тушью, челка на глазах выкрашена в красный цвет, виски – в белый. Черная кожа куртки – в значках и заклепках, джинсы выцветшие и драные, ботинки спереди подбиты сталью. На плече сидит толстая белая крыса, и на голове у крысы шерсть выкрашена зеленкой.
«Лагин, жвачку хочешь?»
«Не хочу», – а что еще ответишь? Весь его вид – сплошное насмешливое превосходство. И смотреть на него тяжело.
«Ну как хочешь. Я же тебя не заставляю, – вынимает пластик жвачки, крутит между пальцами, дает обнюхать крысе. – Лагин, а знаешь, что?»
«Что?»
«Не дрыгай рядом с Ларкой лапками, старина. Нам это не нравится».
«Нам – это тебе и Ларисе, что ли?»
«Не-а… Нам – это Ворону Первому… Ну – дык?»
Антон выходит из себя, но все слова куда-то исчезают и не спешат появиться.
«Чего это я должен у тебя разрешения спрашивать?» – выдавливает он кое-как, через силу.
Воронов широко улыбается и кивает. И разворачивает жвачку. И уже жуя, говорит:
«Красивая куртка, Лагин… Слушай, а ты знаешь дуэльный кодекс?»
«Что?!»
«Если я тебя вызову… на дуэль? С трех… нет, смертельные условия… С пяти шагов? Плеваться на поражение? Ты как – дык?»
Антон сам чувствует, как меняется в лице.
«А не пошел бы ты…»
Ворон презрительно смеется, сплевывает жвачку ему под ноги.
«Какашка ты розовая, Тошечка. А если б я стреляться предложил?»
Разворачивается и уходит. Не торопясь, снимает крысу с плеча, может быть, сует за пазуху. Антон стоит, как уже оплеванный, и знает, что Лариса позвонит и скажет: «Я сегодня не могу. У Ворона тут сейшн…»
И Антон думает, что сегодня они будут шляться по улицам всю ночь – этот панк с размалеванной мордой и серьгой в ухе и самая лучшая девушка на свете. И что Воронов, чтоб он сдох, наверняка знает, каково прикасаться к ее ногам. И может быть даже…
И вот он сдох.
И Римма – чудная, чудная тетка! Когда Антон позвонил Ларисе, чтобы рассказать про медиума, она болтала с ним целых полчаса и даже один раз рассмеялась. И он к ней уже три раза, заходил, сама ведь звала. И вот сегодня он напросился и она разрешила, хотя это против их общих правил. Даже, можно сказать, хотела, чтобы он пришел.
Чтобы поговорить о Вороне. А потом выставила.
Антон плелся по грязному тротуару к дому Риммы, не обходя луж и комков раскисшего в слякоть снега. Воронов, живой или мертвый, стоял у него на дороге, по-прежнему стоял у него на дороге.
Римма тушила капусту. Капустный запах стоял не только в квартире, но и в подъезде – Антон учуял его еще на лестнице. Дверь открыл Жорочка.
Жорочку Антон по непонятной причине недолюбливал. Мерещилось в нем нечто неприятное, хотя был Риммин сын существом очень добрым и кротким, и никогда не повышал голос, и всегда улыбался. Скорее всего, причина такого непонятного неприятия была в том, что Жорочка все время находился поблизости и либо говорил о вещах, даже для Антона до тоски заумных, либо просто пожирал глазами. Почему-то не нравилось Антону, когда Жорочка на него пристально смотрел. Вот и сегодня – Антон пришел поговорить с Риммой, а Жорочка притащился на кухню, уселся в углу на табурет и уставился на него, как на экран телевизора. Будто на Антоновом лице детектив показывали.
Но приходилось мириться. Что тут сделаешь?
А Римма, повязанная фартуком в голубую клетку поверх малинового бархатного платья, задумчиво созерцала капусту в глубокой сковороде с антипригарным покрытием и говорила:
– Я, конечно, могла бы предложить тебе приворот, Антоша. Но ты сам должен понять – это все-таки нарушение естественного порядка вещей, попытка исправить карму. А к чему ведут такие вещи, очень тяжело предсказать. Тем более, если речь идет о такой женщине.
– Да я и не думал, – заикнулся Антон. Римма хмыкнула.
– Знаешь, милый, я же не без глаз. Я прекрасно вижу, что эта девица тебе не безразлична – и не вполне естественно. Ты подумай, – продолжала она, помешав капусту лопаточкой, отчего запах усилился, – ну что общего между тобой и этой особой, курящей, пьющей, циничной, холодной и себялюбивой? Я просто удивляюсь, как она сумела не начать колоться вместе с этим своим гопником, который на тонком уровне превратился в настоящую тварь.
– Да он был не гопник, – попытался возразить Антон. Римма закатила глаза.
– Послушай меня, Антоша, я тебе в матери гожусь. У тебя есть талант, но ты предпочитаешь не видеть то, что для всех кругом очевидно. Она тебя использует, и использует именно для всей этой мерзости. Ты веришь, что она общалась с этим духом?
Антон пожал плечами.
– Он воздействует на нее, – Римма посыпала капусту чем-то серым и остро пахнущим из баночки в горошек. – Девица уже просто кукла для черных сущностей, ее душа выгорела… а тобой она питается. Сосет энергию. Причем это так давно началось, что ты уже привык. Ты от нее зависим, Антоша. С этим пора кончать.
Антон машинально покачал головой.
– Не спорь, – сказала Римма. – Эта девица – энергетический вампир. Хочешь капустки?
Антон снова потряс головой. Ему было тоскливо.
– Она полезная, – сказала Римма, накладывая капусты на Жорочкину тарелку. – Я о капусте говорю. А твоя Лариса… Ты же сам составлял ей натальную карту. Неужели тебе это ничего не объяснило?
Антон с отвращением посмотрел, как Жорочка ест капусту. Заглянул в чашку с жидким травяным чаем, которую Римма поставила перед его носом. Ему хотелось котлету, но при Римме поедание мяса не обсуждалось вообще, а поедание мяса в пост – в особенности. Антон вздохнул. Римма присела за стол и принялась изящно кушать капусту.
– Сегодня у меня будет гость, – сказала она, жуя и поглядывая на часы. – Молодая женщина, разведенная, на которую навел порчу бывший муж или кто-то по его заказу. Я предложила бы тебе остаться. Ты дождешься конца сеанса, а потом мы подумаем, как избавить тебя от энергетического вампира. Хорошо?
Антон кивнул. Ему было грустно. Хотелось защищать и выгораживать Ларису вопреки очевидным фактам, вроде гороскопа и ее черной ауры. Антон поймал себя на безумной мысли, что почему-то хочется защищать и выгораживать и Ворона тоже – хотя бы в том, что он уж точно не был гопником. Но Римма говорила вещи, справедливые в целом – и нелепым казалось цепляться за частности.
И было интересно взглянуть, как снимают порчу.
Поэтому Антон не стал ничего говорить. Он просто сидел в хорошенькой, чистенькой кухоньке Риммы, давился чаем с привкусом затхлого сена и бездумно рассматривал банки с какими-то сушеными травами, холодильник с экологической эмблемой на дверце и овес, прорастающий в тарелке на подоконнике. А Римма мыла тарелки из-под капусты, снимала передничек и подкрашивала губы темно-коричневой помадой.
А Жорочка говорил, улыбаясь губами в подсолнечном масле:
– Человек должен все делать правильно. Он должен жить правильно, питаться правильно, думать правильно и верить в правильные вещи. Тогда он будет жить долго и здоровым. Вот у тебя такой мрачный вид, Антоша, а это нехорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34