Во-вторых, крючья прочные, не обломятся… Вот и чудно! Будет она здесь, как плащик, висеть. Никого не трогать, никому не мешать и ни от кого не зависеть!
Да, да! Сбежать из этого балагана, как убежала кукольная Мальвина из «Золотого ключика». Она подошла к зеркалу и показала своему отражению длинный нос, играя на нем пальчиками, как на дудочке. Стало смешно, она громко всхлипнула и залилась смехом.
– Лизавета, отворяй! – из-за двери послышался взволнованный голос тети Нюры. – Ну, кому говорю, отворяй!
Пенсионерка ворвалась в комнату и опустилась на табуретку у двери.
– И чего это мы посреди вечера вламываемся к незамужним женщинам? – Елизавета Андреевна с головы до ног осмотрела соседку и прыснула со смеху. – Все время думала, кого вы мне напоминаете.. Только сейчас поняла! Вылитая домомучительница Фрекен Бок!
– Вишь, лыбится! Думаешь, пьяная напилась, так и над старухой безнаказанно потешаться можешь? – тетя Нюра укоризненно покачала головой. – Глаза бы мои на тебя не смотрели!
– А я наконец-то поняла, Анна Кузьминична, причину вашего любопытства к моей персоне. Вы – сводница! Ничтожная, гадкая, бытовая сводня! Все ваши карты и житейское доброхотство было лишь для того, чтобы Пронину было легче затащить меня в постель! Интересно, сколько тебе платят за это?
– Э-эх, – вздохнула тетя Нюра, – дурой ты, девка, была, дурой и помрешь… Разве по такому случаю к тебе сейчас пришла? Не слепая ж ты, только водкой шары залила…
– Нет, Василий Иванович водку не пьет, предпочитает дорогостоящий коньячок. Стареющим козлодоям для «поднятия» положены боевые сто грамм! – пародируя Пронина, Елизавета почмокала губами, покрутила у носа рукой с воображаемым бокалом и залпом его «осушила». – Теперь можно и с девочкой повеселиться!
– Тьфу на тебя, шалава! Ни стыда в тебе, девка, ни совести не осталось!
– Нетушки! Раз пришла, так теперь смотреть на меня станешь!.. Противно, да? А знаешь, каково мне было? А в этом и ты, моя милая, постаралась! Значит, на тебе и будет моя смерть…
– Ты о чем говоришь?! Ты чего еще задумала?! Да сегодня сыночка твоего, Ванечку, распяли!!!
– Как… распяли?!
– Да проклятые наркоманы постарались. Прямо в ремзаводовском цехе! Милиция приезжала, вас спрашивала… Да где ж нам знать, куда вы после работы исчезаете!
– Где мой сын?! Он жив?! Отвечай! Жив?!
– Да в больнице твой Ванечка. А вот второй малец насмерть удавился. Оттого Ванюша, кажись, маненько умом и тронулся. Все ахинею несет, – тетя Нюра с трудом высвободилась из рук Елизаветы и попятилась из комнаты. – Его, того, к алкашам горячечным и свезли. Как раз за мясокомбинат, в бывшие конюшни монастырские…


* * *

Елизавета Андреевна выскочила из подъезда и бегом бросилась к остановке, надеясь еще успеть на последний автобус.
Весенний вечер заканчиваться не хотел, медлил, дурачил подступавшие с востока сумерки, густо размазывая по ним яркие краски заката. Улицы обезлюдели, и только в глубоких провалах дворов иногда еще проскальзывали силуэты припозднившихся горожан.
Ванечка! Она вспомнила день, когда смешной пухленький карапуз оторвался от стенки и побежал через всю комнату к ней, смеясь и лопоча: «Мама… мама… мама…» Тогда жизнь была безоблачной и счастливой, такой, что, казалось, ее ничто не может омрачить. Как в детской песне: «Только небо, только ветер, только радость впереди…»
Автобусная дверь растворилась с хрустом, возвращая Елизавету в ненавистное «здесь и сейчас».
– До Парка культуры! – не поднимаясь с места, рявкнула кондукторша. – Так что не лезьте!
– Мне очень до конечной надо… Я спешила, чтобы успеть…
– Сказано, до Парка, значит до Парка!.. Надо дальше, заплати водителю сто рублей!
Она ощупала карманы, растерянно выгребая из них одну мелочь.
– Так не пойдет! – кондукторша презрительно разглядывала блестящие кругляшки на протянутой ладони. – Слушай сюда: смена кончена, везти тебя никто не обязан. И едем мы до Парка!
– Но мне надо! У меня сын травмирован! Его за комбинат, в больницу повезли…
– Твои проблемы, что алкаша на свою голову народила! Всю подзаборную пьянь не пережалеешь. Нет денег – нет и пути!
Кольцо! Елизавету Андреевну внезапно осенила мысль. У нее же на пальце обручальное кольцо!
– Вот, возьмите, оно золотое. Оно стоит намного больше ста рублей! – принялась стягивать его с руки, но кольцо не снималось, застыв на суставе намертво. – Сейчас, сейчас! Надо только чуть-чуть покрутить! Пожалуйста, подождите еще минутку!
Кольцо поддалось.
– Слава Богу!.. Пожалуйста, возьмите!
Полноватая женщина сняла сумку с билетами и вопросительно посмотрела на шофера:
– Коль, а Коль, ну чё делать будем? Давай повезем, а? Все ж не каждый день за шабашку золото предлагают! Тута ездов осталось всего на двадцать минут. Глазом не моргнешь, как уже тудым-сюдым обернуться успеем!
– Больно тоненькое, – поджал губы водитель. – Такое станешь барыге продавать, так еще и сам в долгу останешься! Тут сам больше проездишь, чем нашабашишь. А я задарма не катаю!
– Мы тогда студентами были, и на дорогие кольца у нас денег не хватило, – оправдываясь, ответила Елизавета, – зато взяли золото хорошей пробы! Берите! Честное слово, не пожалеете!
– У тебя и сейчас денег не хватает, – хмыкнул водитель, раскуривая папиросу. – Так что, теперь мне за тебя добавлять придется? Все бы вам за чужой счет в рай въехать, ну и поразвелось нынче халявщиков…
– Да, на обручальных кольцах нельзя экономить! Ладно, девка, я-то умней мужика буду, не поскуплюсь! – кондукторша властно пихнула водителя в бок. – Ехай, Колька, до конечной. Обручалочку себе возьму, а как домой приедем, тебе чекушку поставлю да на закусь поднесу куриную ногу с маринованными грибочками!
… Перед «Мясокомбинатом» ПАЗик заворчал, задергался и вдруг заглох, не доезжая метров двести до заветной остановки.
Двигатель истошно рычал, но запускаться не захотел.
– Пропади все пропадом! Зачем только послушался бабу да потащился к черту на рога! – водитель нервно хлопнул ладонями по рулю и открыл дверь.
– Стой, ты куда! Кольцо, колечко-то мое отдай! – заголосила кондукторша вслед убегающей женщине. – Почти же доехали…
Выскочив из автобуса, Елизавета Андреевна оказалась в непривычном, неузнаваемом мире. Окружившая тьма была густой и плотной, пахнущей унылой прелой листвой. По низинам вдоль дороги, зацепившись за голые кусты, тьма стелилась густой слизью, заползала на асфальт, укрывая от глаз выбоины и ямы.
Господи! Когда-нибудь кончится эта проклятая дорога?! Елизавета Андреевна с ужасом смотрела по сторонам, представляя, что скоро ей надо сворачивать на старую мостовую и, обогнув мясокомбинат, еще с километр добираться до бывших монастырских конюшен.
«Держись, Ванечка, я уже скоро!»
В лунном свете мощеная монастырская дорога казалась подернутой рябью рекой, ищущей свой путь среди пологих берегов и никак не способной его найти.
«Мы уедем, как только тебя выпустят из больницы, чего бы это нам ни стоило!»
Ей показалось, что сзади, в крадущейся темноте, раздались быстрые, чиркающие звериные шаги.
«Нет, Ванечка, мы уедем сразу! Немедленно! Сегодня!»
Бросилась бежать, не различая под ногами дороги. На скользкой, покрывшейся ночной испариной мостовой то и дело оступалась, плакала, звала на помощь. Но никто не отзывался на ее зов. Даже преследовавший зверь не показывался из непроглядной тьмы.
Тьма следила за каждым ее движением бесцветными, подернутыми белесоватым туманом глазами; впитывала звуки ее голоса, вынюхивала живую среди мертвой, еще не пробудившейся природы. Страшила приглушенными лесными шорохами, дичила совиным стоном и хохотом, дурманила навьим духом. Тьма открывала сезон охоты и уже выпустила вослед своих ловчих.
Елизавета Андреевна свернула с дороги в лес, на узкую извилистую тропу, уводящую в непролазную чащобу.
«Кто здесь? Отзовись!» Испуганно озираясь по сторонам, стала разглядывать скользящие тени в ночном лесе. И чем дольше ее глаза ловили тьму, тем явственнее виделись в мертвых деревьях оживающие языческие идолы, подле которых клубились кусты-змеи. Она явственно ощутила, как из-под напитавшейся влагой земли силились прорваться прежние жители Немирова-Богоявленска, почти век назад сгинувшие в дни великого мора…

Глава 28
КОРАБЛЬ ДУРАКОВ

В начале было пространство. Его было невозможно ни измерить, ни объять, ни дать ему хоть какую-то внятную характеристику. Но Иван явственно чувствовал, что погружен в него и даже увяз, как жук в осколке солнечного янтаря.
Затем появилась волна света. Именно волна! Иван видел, как она набегает и рассыпается в непостижимом пространстве, преломляя и раскрадывая его узорами детского калейдоскопа. Цветная мозаика выкладывала перед глазами странные симметричные узоры, которые, впрочем, очень скоро стали терять безупречные геометрические формы, а потом и вовсе растеклись, подобно желе, брошенному на землю. Свет поглотил пространство, но, смешавшись с ним, стал обыкновенной лужицей грязи…
– Эй ты, чудик с завязанной головой! Если не спишь, отзовись!
Вкрадчивый голос доносился по-нездешнему издалека, и слова не то чтобы были услышаны, а словно просочились сквозь кожу.
Иван открыл глаза.
Темная комната. Лишь впереди мерцающий контур двери, из щелей которой брезжит синий свет ночника.
– Кто? – прошептал Иван, чувствуя, как до крови раздираются слипшиеся губы. – Назови себя.
– Я это. В смысле, Санек, – со второго яруса железной кровати свесилась вихрастая блондинистая голова. – Говорить можешь? Или еще не отошел?
– Где это мы? Ты, Санек, кто?
Худая мальчишеская фигура тенью скользнула вниз и, оказавшись на постели подле Ивана, приложила палец к губам:
– Тише! Говори тише, не то услышат санитары! – Санек кивнул на дверь. – Им, конечно, наплевать, что здесь делается, но санитарам только дай повод!
– Бить станут?
– Зачем же обязательно бить? Есть вещи куда интереснее! – сдавленно рассмеялся Санек. – В душевую поведут, разденут догола и под шланг, пока бурки пускать не станешь! Потом упихают в смирительную рубашку, в рот засунут вафельное полотенце, а очко скипидаром намажут. Это у них прогреванием души называется!
Иван приподнялся на локтях и, осматриваясь, с трудом повернул задеревеневшую шею:
– Решеток на окнах вроде нет, значит, не в тюрьме, а в больнице…
– Ага, только не в простой, а психбольной, – обрадованно согласился Санек. – Правда, большинство здесь не настоящие шизики, как я, а нормальные «беляки». Перепились спирта и бузят на весь райцентр.
– Я-то здесь что делаю? – Иван попытался встать с кровати, но голова пошла кругом, и он тяжело рухнул навзничь.
– Просил же, тише! Запалимся! – Санек покосился на дверь. – На первый раз тебя как контуженного еще простить могут, а меня-то пролечат по полной программе! – Он придвинулся к Ивану и прошептал на ухо. – Тут и без твоего истерирования стукачков хватает!
– Но я же не псих! Меня просто наркоторговцы из Перми на комбайне распяли! Киномеханик предал, Иуда…
– А говоришь, не псих! – закашлялся от смеха Санек. – Да после таких заявлений тебе любая санитарка справку даст: шизик чистого разлива! Был бы ты постарше, я б решил, что просто от армии откашиваешь!
– Да на самом деле, так все и было! Одного только не пойму…
– Всего лишь одного? – съязвил Санек.
– К чему Артамонов говорил про второй Сталинградский тракторный завод и бутылку с зажигательной смесью показывал, раз уже знал, что предаст?
– А про второе пришествие он ничего не говорил? Двухтысячный год, однако! Мне бабка с пеленок внушала, что на него-то и грянет Конец Света!
– «Конец Света»… Да он мне кино такое показывал, с Шварценеггером в главной роли! Еще винтовкой Мосина хвалился, из бывшего музея революции. Говорил, в полной сохранности и боевой готовности, и даже патроны есть…
– Угу, все по театральным правилам. Только вот почему-то бензин не горит, ружье не стреляет, а апокалипсис не грядет, – Санек перестал смеяться и принялся грызть ногти. – Знаешь, он ведь тебе подставу заранее готовил, обрабатывал твои мозги так же, как керосинят колорадских жуков!
– Я думал, он друг…
– Индюк тоже думал, да в суп попал, – Санек прислушался к мерно шаркающим по коридору шагам санитара. – Быть чокнутым в наше время – тоже выход. Не такой плохой, как может показаться. Так что добро пожаловать в этот дивный дурдомовский ковчег!


* * *

Ранний семичасовой подъем начинался с пронзительного звона медного колокольчика – почти антикварного, с затертой надписью «съ серебромъ», какие при царе Горохе вешали под дугой у почтовой тройки.
– Выходим строиться на утренний осмотр! Форма одежды четвертая! На сбор три минуты, и уже осталась одна! – зычно разносились команды санитара. – Опоздавшие дежурят в гальюне!
Санек спрыгнул со второго яруса, и только сейчас, к своему удивлению, Иван разглядел в своем ночном собеседнике не белокурого юношу, а исхудавшего седого мужчину, которому давно перевалило за сорок.
– Что рот открыл?! – Санек взял опешившего Ивана за руку и повел на построение в коридор.
В узком коридоре, изрядно прокопченном за зиму от печного отопления, возле стеночки выстраивались спившиеся, бомжеватого вида мужичонки, на ходу разглаживая только что подшитые поверх пижамы белые подворотнички.
Санитар, поигрывая длинной учительской указкой, обходил ссутулившийся строй, педантично проверяя чистоту застиранных лоскутов простыни.
– А ты, салабон, почему не подшит? – санитар оттянул указкой воротник Ивана. – Решил забить на наш распорядок? Или себя считаешь круче вареных яиц?
Иван растерянно кивнул.
– Значит, так! – уже свирепея, процедил санитар. – Может, тебе анальгинчику прописать?! Для первоначальной профилактики!
– Так ведь его только вечером вчера привезли, – вступился Санек. – Товарищ санитар, разве не видите, не борзяк он, простецкий парниша. Я ему мигом объясню – к завтраку подошьется!
Санитар криво усмехнулся и больно ткнул пальцами в лоб Ивану:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30