— Ты знаешь, — добавил он, — на самом деле это вовсе не так ужасно. Ты не успеешь ничего почувствовать. Просто бац, и все. Это только кажется…— Лучше бы меня, — повторила она тихим, слабым голосом.— Замолчи, — устало сказал он. — Чем больше думаешь, тем страшнее все это кажется. Ни к чему мучить себя, вспоминая прошлое. И надо поменьше думать о том, что тебя ожидает. Старайся сосредоточиться на настоящем. Человек может перенести любые страдания, если научится думать только о том, что происходит сейчас, в данную минуту. Забудь обо всём остальном — и оно перестанет существовать.Он тяжело дышал; потом, переведя дыхание, закончил:— Если твой даго способен жить одним только настоящим, забыть о прошлом и не ждать ничего от будущего, он вполне справится. Просто его бахнет током.Проехав с четверть мили, он сказал:— Нам ещё далеко. Постарайся лучше заснуть. — И добавил: — Прислонись ко мне. Если хочешь.— Спасибо, — сказала она и прислонилась.Минут через двадцать она проснулась. Он заметил это, хотя она даже не пошевелилась. Потом он услышал:— Сай…— Да?— Сай, ты думаешь, я сумасшедшая?Помедлив, он ответил:— Нет, — и снова помолчав, добавил: — Просто ты не могла этого не сделать.Кэсси закрыла глаза и, казалось, снова заснула. Проснулась она, когда они уже доехали до дороги, ведущей к Паркертону. По-прежнему не глядя на него, она сказала:— Ты тогда ушёл из больницы и бросил меня. Вышел, даже не оглянувшись. Даже не посмотрел на меня. Ты тоже не мог этого не сделать?Сай обернулся к ней. Он слышал её словно откуда-то издалека, словно из далёкого прошлого. Ему даже казалось, что когда-то очень давно она уже задавала ему этот вопрос и он успел забыть о нем, а теперь вспомнил.— Почём я знаю, — тихо сказал он. — Я живу, как живётся.
На подъезде к дороге на Паркертон Сай заметил огни дорожного ресторанчика.— Тебе бы надо перекусить, — сказал он и потом добавил с притворным смаком: — Я бы и сам не прочь заморить червячка.Они подъехали к ресторану, и она послушно вышла из машины. Их кабинет был отделан полированной сосной. Над столом висела тусклая лампочка, оформленная под оплывшую свечку, прикреплённую к стене металлической скобкой. Они сидели, не поднимая глаз, глядя на непокрытый дощатый стол, а у противоположной стены огромного, как амбар, помещения музыкальный автомат играл «Долину Красной реки».Время от, времени Сай потягивал виски из стакана.— Тебе бы тоже не мешало выпить. Легче станет, — сказал он.Она отпила немного из своего стакана.— Выпей все. Она послушалась.Официантка принесла котлеты, кетчуп и соусницу с подливкой. Когда официантка ушла, он придвинул подливку к Кэсси.— Ты все ещё любишь с подливкой?— Да, — сказала она с едва заметной улыбкой.— А я по-прежнему с кетчупом.Но он даже не взял вилку. Держал в руке пустой стакан и смотрел на него. Наконец поставил стакан, разломил булку и намазал её кетчупом.Они ели молча, медленно.— Мы с тобой уже были здесь однажды, — сказала она.— Я не помню.— Тогда тоже играл автомат, только что-то другое. И здесь танцевали.— Не помню, — повторил он.Он подозвал официантку и заказал сладкий пирог и два кофе. Съев несколько кусочков пирога, она отложила вилку в сторону.— Вкусно. Мне всегда нравился пирог с яблоками, но сейчас я больше не могу. Я просто не в состоянии проглотить кусок.— А надо бы.Но она действительно не могла.— Ну ладно, — уступил он. — Пей кофе.Она пила кофе медленно, маленькими глотками. Поставила чашку и посмотрела на него.— Тогда здесь были разноцветные лампочки на потолке, — сказала она. — Они вращались, эти лампочки.— Я же сказал тебе, что не помню.Она отхлебнула кофе. Потом улыбнулась:— Смешно.— Что?— Мы сидим здесь вместе, словно ничего не произошло.— Чего не произошло?— Словно ты не ушёл тогда из больницы, даже не поглядев на меня. Сидим как ни в чём не бывало. Как будто мы живём в Паркертоне и ты работаешь инженером на электростанции. Как будто ездили в Нэшвилл навещать нашего мальчика в колледже. А на обратном пути проголодались и заехали сюда. Как будто…— Извини, — прервал он её, так резко поднявшись, что пряжка его ремня зацепилась за край стола.В туалете он остановился перед зеркалом и увидел тяжёлое, круглое, обветренное лицо на толстой шее, заметил висящую на нитке пуговицу, пристально вгляделся в поблекшие невыразительные глаза в зеркале, смотревшие на него со злобой. Он напомнил себе, что пришёл сюда не в зеркало глядеть. И нечего ему тут стоять.Но, моя потом руки, он снова увидел в зеркале свои блеклые, опухшие глаза и, услышав, что кто-то подходит к двери, почувствовал, что способен сейчас ни за что ни про что ударить незнакомого человека. Поэтому он быстро зашёл в туалетную кабину, запер дверь и стоял там, слушая, как вошедший справляет нужду, моет руки, а может, и лицо и, наверное, причёсывается — уж очень долго пришлось Саю ждать.Вот ведь до чего довела его проклятая жизнь. Стой тут, запершись в туалете, дрожа от страха и говоря себе: забудь о прошлом, не думай о будущем, живи только сегодняшним днём, и ты вынесешь все что угодно.Но человек так не может. Оказывается, человек не может так жить. Сай начал мучительно задыхаться, чувствуя, будто огромная лапа забралась ему под ребра и норовит схватить его сердце и выжать его, как мокрую тряпку, сдавив в жалкий комочек, а потом выдрать это сердце с корнями.
Когда он вернулся, Кэсси за столом не было. Увидев её пальто на вешалке, он решил подождать. Подозвал официантку и расплатился. Прошло ещё пятнадцать минут, он снова позвал официантку и попросил её на всякий случай заглянуть в женский туалет, потому что дама, которая была с ним, не совсем хорошо себя чувствовала и с ней могло что-нибудь случиться.Официантка вернулась.— В женском туалете никого нет, — сказала она.Он встал, сунул руку в карман за ключами. Но вспомнил, что оставил ключи на столике рядом со шляпой. Дурная привычка оставлять ключи где попало. Он поднял шляпу.Ключей не было.
Даже много лет спустя, даже после того как сбылись его самые сокровенные надежды и осуществились самые смелые планы, Маррей Гилфорт по-прежнему не любил вспоминать свой последний вечер у мисс Эдвины.Маррей был человек порядка. Его письменный стол являл собой образец аккуратности, кусты вокруг его дома в Дарвуде были всегда ровно подстрижены, а натянутые на колодки туфли в его обувном шкафу стояли ровными шеренгами, точно солдаты. И всякий раз, вспоминая тот вечер у Эдвины Паркер, он больше всего ужасался тому, что все было не так, как следует.Это было так же неприятно, как если бы картина на стене вдруг сама по себе повисла косо или как если бы прямо у него на глазах из комода медленно выполз ящик, а из него наполовину выскользнуло шелковистое розовое бельё — такие змеи розового шелка, неуместные, неопрятные, отвратительные вечно торчали из ящиков Бесси: она никогда не отличалась аккуратностью.И надо же было этому случиться именно теперь, когда все уже давно аккуратно списано в архив, когда уже можно было обо всём забыть. Это-то и возмущало! Господи, уж кто-кто, а Эдвина Паркер, кажется, могла бы и сама понять, что за такой неуравновешенной особой, как Кэсси Спотвуд, нужно следить в оба. За что же ещё он мисс Эдвине, извините за грубость, деньги-то платил? Да ещё прежде чем принять их, она каждый раз заставляла его выламываться и делать вид, что речь идёт о чём-то другом, — ведь деньги предмет такой недостойный, что упоминать о них прямо никак нельзя.Следить за Кэсси? Нет, мисс Эдвина за ней не следила. Мисс Эдвина храпела себе наверху, как ломовая лошадь, весь день, до шести вечера. «Она и ест-то как лошадь», — думал Гилфорт. Его не обманешь изящными манерами — вилочку-то ко рту она подносит манерно и неторопливо, но при этом ест за четверых. Ясное дело — дрыхла весь день, расшнуровав свои замшевые туфли, а вставные челюсти опустив ради пущей элегантности в хрустальный бокал. У неё ещё хватает наглости утверждать, будто она не заглядывала к Кэсси только потому, что не хотела её беспокоить — ведь бедняжка нуждалась в отдыхе.Как бы не так. В отдыхе нуждалась бедняжка Эдвина Паркер.Когда в шесть часов Эдвина хватилась Кэсси, та была уже в Нэшвилле. И только в восемь вечера Эдвина сумела разыскать его, Маррея. В оффисе, видите ли, его не было. Во имя всех святых, сколько есть мест в Паркертоне, куда приличный человек может пойти проглотить что-нибудь съестное? Почему бы не позвонить в отель — его бы разыскали в зале и тем сэкономили бы ему два часа.Нет, сама её позиция была ему отвратительна. Наблюдая за ней исподтишка, он не раз замечал выражение злорадства на её лице. Именно злорадства. Немудрёно, что на какое-то мгновение он потерял самообладание.«И все же, — сказал он себе, успокоившись, — терять самообладание нельзя». Вся его карьера была построена на постоянном самоконтроле.Впрочем, события того вечера и святого вывели бы из себя. Когда он позвонил в лечебницу этому факиру с козлиной бородой и спросил, что делать с его пациенткой, когда её поймают, факир даже не удивился и невозмутимо посоветовал дать ей успокоительного. Она за это время могла уже чёрт знает что натворить, а он, видите ли, просто рекомендует дать ей успокоительного. Да, и ещё хорошо бы показать её врачу. Не удивительно, что даже он, Маррей Гилфорт, вышел из себя и потребовал объяснить, ему, как мог серьёзный врач вообще выпустить её в таком состоянии из клиники. В ответ на это бородатый факир так же невозмутимо заявил, что якобы мистер Гилфорт сам просил, чтобы её выпустили, и он, факир, пошёл ради этого на заведомый риск. Да за что тогда Маррей платит этому козлу деньги? Он, видите ли, идёт на заведомый риск, а расплачиваться за него должны другие!Анализируя происшедшее, Маррей пришёл к выводу, что, обругав мисс Эдвину, он на самом деле просто излил раздражение, которое вызвал у него разговор со Спэрлином. Повесив трубку и войдя в гостиную, он понял, что мисс Эдвина подслушивала. Её надменное лицо сияло злорадством, глаза блестели, как у наркомана, и голосом, полным отвратительно фальшивого сочувствия, а ещё больше — злорадного снисхождения, она спросила, не думает ли он, что ему сейчас было бы полезно выпить чашечку горячего кофе.— Нет, — бросил он вместо обычного «нет, спасибо», и она так вздрогнула, что у неё чуть не выскочила вставная челюсть. — Нет, — повторил он, кофе не надо, но не будет ли она любезна принести ему виски со льдом, если, конечно, ей не трудно. Поправив челюсть, она-таки принесла ему виски и себе тоже. Виски у неё был цвета сильно потёртого ковбойского седла, однако это не помешало старушке опустошить бокал с проворством заядлого пьяницы — даже лёд не успел растаять. Касательно разговора с доктором Спэрлином Маррей заметил, отхлебнув, что со стороны человека, считающего себя профессиональным психиатром, было по меньшей мере глупо выпустить пациентку из клиники в явно болезненном состоянии.— Но вы ведь сами хотели, чтобы её выписали, — сказала мисс Эдвина тоном простодушного удивления.Но насколько искренним было это простодушие? Вот что его вывело из себя. А уж если мисс Эдвина и впрямь настолько простодушна, так она просто идиотка. И он ответил, надо признать, довольно нелюбезным тоном:— Конечно, я хотел, чтобы её выписали. Я хотел, чтобы её выписали, но здоровой и радостной. Ну посудите сами, — продолжал он с терпением опытного юриста, — ведь когда, скажем, ко мне приходит клиент, я не обещаю ему золотые горы, а трезво разъясняю юридическую сторону дела. Так же и доктор Спэрлин должен был независимо от моих пожеланий подойти к делу трезво и…— А я-то думала, — все так же простодушно прервала его мисс Эдвина, — я-то думала, вы хотели, чтоб её выписали до того как…Она замолчала.— Простите, до чего? — спросил он.— До того… — Она снова замолчала, потом решилась: — До того как казнят этого человека.— Это ещё почему? — возмущённо спросил он, слыша свой голос словно откуда-то издалека и испытывая то неприятное ощущение, какое бывает, когда в темноте ошибёшься ступенькой на лестнице.— Ну, чтобы, — начала она снова, но замолчала, покраснела, потом побледнела и наконец решилась: — чтобы люди не говорили, что вы её держали взаперти, пока не казнили этого человека. Вот вы и выпустили её немного раньше, чтобы никто не сказал, что…Она опустилась на стул, словно силы внезапно покинули её.Он сделал шаг к столу и дотронулся рукой до его поверхности; на столе стоял большой стеклянный купол с пёстрыми восковыми птичками, сидящими в якобы случайном порядке на восковой ветке апельсинового дерева. Обратив к мисс Эдвине стекла своих очков, он сказал:— Уж не думаете ли вы, что меня волнуют деревенские сплетни? Я сделал то, что считал нужным. Я старался защитить эту несчастную женщину, вдову моего убитого друга, от последствий её нервного заболевания. И мне бы хотелось обратить ваше внимание на то, что все мои действия абсолютно законны. О чем свидетельствует и постановление суда.Он перевёл дух, затем продолжал твёрдым, уверенным тоном, наслаждаясь тем, как быстро он овладел собой:— Не удивительно поэтому, что меня беспокоит то, что эта несчастная больная женщина бродит ночью неизвестно где, подвергая себя опасности…— Уж не хотите ли вы, Маррей Гилфорт, обвинить меня в том, что…— Я никого не обвиняю, — сказал он холодно и надменно. — Я просто подчёркиваю тот факт, что в настоящий момент Кэсси Спотвуд, страдающая манией…Мисс Эдвина поднялась с места. Казалось, она вновь была полна сил и энергии. Она даже решительно шагнула навстречу Маррею. Их разделял стол, на котором блестел большой стеклянный купол с готовыми вспорхнуть восковыми птичками.— Манией? — повторила мисс Эдвина, не повышая голоса. И он вдруг увидел, как на её лице появилось выражение постепенно крепнущей уверенности. И шёпотом, полным ужаса, в который повергло мисс Эдвину её открытие, она сказала: — Я… я верю ей.Словно гулкое эхо отдалось у Маррея в ушах. Он отдёрнул пальцы от полированного стола, как от раскалённой плиты.— Ну вот, — взорвался он в порыве праведного гнева, — вот вы и признались в том, что потворствовали ей, что сознательно…Мисс Эдвина снова опустилась на стул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36