Пользуется тем, что девчонка, как скотинка бессловесная, все терпит. Задает же ей этот старый хрыч перцу по утрам! И за чем он их посылал в такую пору? Вечно выдумает что-нибудь. А тут бегай взад-вперед, отворяй да затворяй двери. Уходить станут – опять беги, вставай с постели. Хоть ябедничать не в его характере, но об этом все-таки придется доложить директрисе.
В коридоре подвального этажа горел свет. "ПРОСЬБА НЕ СТУЧАТЬ!" – стояло на новой, сделанной Жофикой табличке. Ворча, Секей направился к себе. Дора остановилась.
– Ты подожди меня тут, – сказала Жофи. – Я пойду вперед.
Воздух в комнате был затхлый. В холодном помещении ночью особенно чувствовалась сырость. Дядя Пишта спал. Жофика без труда отыскала выключатель – сколько раз стирала она с него пыль!
Понграц всполошился. Присев на кровать, он заслонил глаза рукой от света и стал моргать, потом уставился на Жофику своим колючим взглядом. Нет, все же он смотрел не так, как обычно: казалось, Жофика ему снится и даже во сне злит чем-то.
– Дядя Пишта, вам не хочется иметь ребенка? – спросила Жофика.
Понграц посмотрел на часы. Семь минут одиннадцатого. Что это она вдруг пожаловала среди ночи да еще несет всякий вздор?
– Тут одной девочке некуда деваться, я не знала, к кому ее вести…
Чего она мелет? Какого ребенка? Уж не принесла ли она часом одного в сумке, чтобы зажарить на сон грядущий? Нет, девчонка не снится ему. Стоит себе спокойно, пялит на него свои глазищи и несет несусветную чепуху.
– Какого черта тебе надо в такую пору? – вскипел Понграц.
Конечно, можно бы и не орать на нее, но что же делать, если у него иначе не получается? А она вовсе не сердится, не огрызается, а будто стряхивает с себя его грубость, как собака воду, и, улыбаясь, разбирает соседнюю постель. Схватила думочку Марчи. Знает ведь, дрянь, где наволочки лежат, и уже тянет одну из них на думочку. Неужто всерьез притащила сюда какого-нибудь ребятенка? Ну, тогда он выскочит в окно вместе со своим гипсом и переползет через угольную гору. Совсем, что ли, рехнулась эта недотепа?
Болтает и болтает. Чтоб он пустил девочку на пару дней, ей, мол, некуда деваться! Что его квартира, приют или богадельня? Гляди, уж и кровать постелить успела, главное – без спросу, и ведь он, старая размазня, не скажет ей, чтобы она шла восвояси и у себя дома распоряжалась. Подумать только, от горшка два вершка, а вертит им, как захочет. Пусть скажет спасибо, что есть кому проучить ее. Не проучи он Жофи утром, не пожалел бы теперь…
– Кого ты, черт побери, привела еще на мою голову? – рявкнул он. Опять какое-то мутное дело. Все у этой Жофи не чисто. Взять хотя бы историю с матерью или с тем типом, к которому он подослал Андраша Киша. Интересно, чем кончилось у каменщика дело? Что стоило Андрашу Кишу зайти? Он, Понграц, ведь хотел предупредить: полегче, мол, на поворотах, потому что Жофи приходится дочерью Габору Надю, стало быть, и Халаши не просто техническим в музее работает. Не зашел! Тоже не из покладистых, даром что земляк, даром что внук Капашей-Кишей.
Ну, это уж чересчур. Выбежала за дверь и уговаривает кого-то. Не нужен ли ему ребенок! Холере нужен ребенок – не ему!
Жофика ввела Дору. Понграц облокотился о спинку кровати. Жофика подошла к нему и, словно собираясь успокоить его, положила руку на подушку. Дора осталась в дверях. Она смотрела на старика не мигая, готовая в любую минуту сорваться с места и исчезнуть в дверях. Где она такую подобрала? Но спрашивать Жофи – напрасный труд: разве она когда-нибудь расскажет толком?
– Ну-ка, поди сюда! – позвал Понграц незнакомую девочку.
Скажите на милость, даже не шелохнулась. Стоит как вкопанная. Вся в пыли, рюкзак за плечами, будто у странника какого. И чего она явилась сюда? Он пока еще не собирается открывать у себя на старости лет детский сад. Ему тошно при одной мысли, что кто-то тут рядом будет посапывать. Здесь, в этой комнате, вот уже тринадцать лет никто, кроме него самого, не спит, ни одна живая душа. Выгнать? Как-то совестно. А где она спит вообще? Недотепа говорит, что у нее нет квартиры.
– Убирайся домой! – набросился он на Жофику. – Одиннадцать сейчас бить будет. Не дай бог, узнаю еще раз, что ты на улице в такую пору!
Выпороть бы ту мамашу, что позволяет ей среди ночи бродяжничать! Что она тут шепчет еще? Пусть снимет с его шеи руку да оставит в покое. Эржи тоже шептать любила. Интересно, сколько девчонок – и все на один лад, все шепчутся, а когда шепчутся, похожи друг на друга. Ишь ты, наказывает, чтобы уложил Дору спать и не обижал, потому что Дора очень грустная. Будешь тут грустной, когда наградили таким чудным именем. Разве же могут так звать порядочного человека? Тоже утешительница нашлась – обнимает теперь свою черномазую подружку. Куда она? Убежала. Чего это Секей разорался? Вечно проклятый недоволен чем-то. Сам ничего ровным счетом не делает, только жиреет. Взять хотя бы нынешний день: ну какая польза была от него сегодня, а жалованье получает. Вот хныкать да наушничать – это он мастер.
Девонька понемногу осваивается, уже рюкзак сняла. Но все еще жмется у дверей.
– Ну чего ты? На дворе ночь, а она стоит, как истукан! Вон вода, мойся. Не ляжешь же в постель чумазая!
Ну и щупленькая же! Есть у нее хоть тряпка какая, чтобы одеть на ночь? Головой мотает – нету, значит, ничего. Выползай, стало быть, дядя Пишта со своей больной ногой из кровати и ищи рубаху. Только пусть она не надеется, что получит сейчас шелковую сорочку – шелка здесь не водятся, придется уж ей переспать в его рубашке, как раз до пят будет. Дора. И эта немая. Ни звука. Откуда, с небес, что ли, свалилась она сюда? Физиономия-то у девчонки, кажется, знакомая. Да, да, он определенно видел ее. Теперь юркнула в кровать и укрылась с головой. Нет, она не дождется, чтобы он начал обхаживать ее: что-де с тобою, дочка, стряслось? Пусть нечистый выспрашивает! Он спит себе, ничего не знает и знать не желает. Одну ночь как-нибудь выдержит. Но завтра пускай забирают, куда хотят, у него не гостиница.
Уж не задохнулась ли она? Не слышно даже, как дышит. В чужой кровати, а не пошевелится. На кой леший она ему далась? Прислушивайся тут, шевелится или не шевелится! И где только эта растяпа подобрала ее? Собственно, почему ей некуда было податься? Э-э-э, жива все же, вон посапывает, видно, очень уморилась, башмаки в пыли, может, она откуда из деревни удрала, а мать там ревмя ревет по ней. Нет, скорее всего у нее нет матери, из приюта сбежала, наверное. К порядку, знать, приучена лучше, чем недотепа, вон умывальник вымыла за собой, не пришлось указывать, и одежду свою честь-честью сложила. Спит. Теперь уже и лицо показалось из-под одеяла. Вовсе она не уродина. Вот каким господином Понграц стал на старости лет, даже на ночь компания появилась.
Он снова вылез из постели. Взял рюкзак Доры и пощупал его. Интересно, с каким приданым она пришла?
Понграц развязал мешок и вытрусил его на стол. Вещей оказалось негусто: вязаная красная жакетка, зубная щетка,, сшитый из меха заяц да венгерская хрестоматия для пятого класса.

19
Утром маме пришлось будить ее: она была такая усталая и измученная, что сама не могла проснуться. Мама, как чужая, потрясла ее за плечо, а когда Жофика проснулась, не сказав ни слова, вернулась в свою комнату. Мама даже не подозревает, что вчера Жофика уходила из дому. Мама пришла поздно, за полночь, Жофика слышала, как она отворяла дверь квартиры.
Перед работой она не поцеловала Жофи, как обычно, только сказала, чтобы Жофика сдала портфель привратнику в доме тети Като и вовремя, как все порядочные дети, вернулась домой. Портфель? Да если бы Жофика набралась храбрости дойти до дома, где живет дядя Калман, разве она решилась бы оставить портфель у привратника? Тетя Като, не моргнув глазом, открывает все, что попадает ей под руки, будь то пенал Марианны или служебные письма дяди Калмана. Она даже карманы у всех выворачивает. Нельзя допустить, чтоб она получила портфель. Ведь дядя Калман наверняка положил в него все, что ему необходимо было для дороги. Лучше всего сдать портфель в музей, но она и туда не посмеет пойти – швейцар сразу же ее узнает, да и дядя Калман может попасться навстречу. Нет. И так все думают, что она помешалась;дядя Калман, например, в этом просто убежден. Может, попросить Куль-шапку отнести? Он не пошел вчера в музей, пусть хоть передаст теперь портфель тому толстяку, который стоит у музея.
Мама забыла написать ей сегодня, что надо купить, даже денег не оставила. А может, нарочно так сделала, просто дала понять, что порывает с ней всякую связь и не желает больше о ней заботиться. Бедная мама, она ведь тоже сирота с тех пор, как нет с ними папы! Видимо, она и сегодня не будет ужинать дома. Ну, ничего. В копилке у Жофики есть деньги. Она вытащит их оттуда, купит молока, хлеба и сто граммов сыра – это не испортится. Если б она вчера не поссорилась с дядей Пиштой, тех четырех форинтов вполне бы хватило на самое необходимое. Но теперь не может быть и речи о том, чтобы взять у него деньги. Пока есть деньги в копилке, она не станет ломать голову, а когда они все выйдут, придется подыскать какую-нибудь работу.
Жофи уже издали заметила Куль-шапку. Он махал ей сверху, с лесов. Ишь какой веселый, даже не подозревает, какую беду навлек на нее. И как это люди не держат свои обещания? Если бы Куль-шапка пошел в музей и принял все нужные меры, теперь она, Жофика, не таскалась бы с этим портфелем и все было бы иначе.
– Ну, – скалил зубы Куль-шапка, – удалось вам сбыть свой дом?
Она смотрела на него с удивлением. Куль-шапка хохотал на всю улицу.
– Ну, вчера не напился, как обычно, да? Во сколько он вернулся домой? К семи наверняка явился, как бы там ни стучали.
О ком это он? А хохочет-то как, чуть не падает через перила.
– Да ты его не бойся и мамке своей скажи, пускай не боится. Он ведь размазня, сразу видно. И как только на вас страху нагнал? Правда, малость разбаловался в музее, но договориться с ним можно, потому как труслив до безобразия. Старику там внизу скажи, что в музее были болгары, так что ваш не пил. Всего одну стопочку рома пропустил. И никакой в том особой беды нет. Брехун отчаянный – это верно. Ты это дело, смотри, не перенимай. Поняла?
Втянув голову в плечи, Жофика слушала и растерянно моргала. Слова так и сыпались на нее сверху. Значит, Куль-шапка все-таки был в музее, наверное, думает, что крепко помог ей, и теперь благодари еще его за это. Но что он сделал? И где был? С кем говорил? Тут опять какое-то ужасное недоразумение. Но сказать ему об этом она не посмеет. Ясно, Куль-шапка побывал у кого-то другого и говорил с тем, с кем незачем было разговаривать.
"Скажите, какая вежливая, – думал Куль-шапка. – Бледнеет – краснеет, краснеет – бледнеет и лопочет что-то вроде "спасибо". Подумаешь, что тут особенного. Он сделал это охотно. Как же не помочь такой махонькой? К Понграцу он несколько дней спускаться не станет, чего доброго, старик решит, что за благодарностью пришел. Куль-шапка засвистел и продолжал работать. Интересно, как у этого Ревеса уживаются в животе вместе молоко и водка?
Теперь я не посмею попросить его снова пойти в музей, подумала Жофика. Это просто невозможно. Если я через него передам портфель, он сразу же поймет, что все перепутал. Надо придумать что-нибудь другое. Пусть пока портфель побудет у дяди Пишты.
Спустившись в подвальный этаж, она решила, что неплохо бы снять вывеску с двери дяди Пишты. Раньше к нему можно было входить без стука, но сейчас этого делать уже нельзя. Ведь там живет Дора, а ее никто не должен видеть. Жофика тут же сорвала с двери бумажку и выбросила в мусорный ящик. Вторая кровать была уже аккуратно застелена, дядя Пишта сидел за маленьким столиком – все как обычно перед уборкой. Но где же Дора? Жофи от волнения даже забыла поздороваться. Неужели и отсюда сбежала?
– Вылезай! – скомандовал вдруг дядя Пишта. – Говорил тебе, что Жофи идет, так ты не веришь. Уж я ли не знаю ее шаги!
Дора влезла в окно, оставляя на подоконнике и на полу следы угольной пыли. Жофика тут же бросилась подметать. Надо посоветоваться с Дорой насчет портфеля. Но нельзя, дядя Пишта торопит с завтраком. Еще хорошо, что со вчерашнего дня осталось немного молока, а то пришлось бы опять бежать в лавку.
Дора даже не притронулась к еде. "К лучшему, видать, привыкла, – заключил Понграц. – Что ж, не нравится – не ешь", Жофи надеялась, что Дора поможет ей убрать комнату, но та уселась на подоконник и стала листать свою книгу. Дядя Пишта то и дело поглядывал в ее сторону. Только вид делает, что читает, мысли, видать, далеко отсюда. Ишь, как струна натянутая вся. Прислушивается к чему-то. Ждет. И боится. Чего, спрашивается, боится?.. Со вчерашнего вечера ни разу рта не открыла! Лишь спросила про уборную, и где такие немые на свет рождаются? Ей в самый раз тайны хранить. Убьет кого – уж никогда не узнаешь. Наградил же его господь такими двумя кикиморами. Увела бы поскорее Жофи отсюда эту немую. Да теперь ей слова не скажи, ведь не за деньги работает. Теперь вроде они друг другу одолжение делают. Черт бы побрал всю эту галиматью.
А черномазая сидит себе на подоконнике, на Эржином подоконнике… Ага, книжку уже опустила и глядит в одну точку. Интересно, откуда притащила недотепа этот толстенный портфель? Набит-то как, даже не поднять. И для чего он ей понадобился? Под кровать зачем-то прячет. На молоко уж больно косится. Видно, голодна очень. Пей, пожалуйста, мне не жалко. Аппетит у нее дай бог! Мамаша, наверное, не кормит – да простит ему господь, что он так думает о бедной женщине!
Ух, как сердито сверкнули у нее глаза, когда он предложил ей взять с собой на рынок черномазую. Пусть подышат свежим воздухом, нехорошо детям сидеть целыми днями взаперти. Чем тут возмущаться? Видно, действительно удрала из исправительного дома, потому и трясется от каждого шороха. Наверху кто пройдет – она шмыг на задний двор и жмется, что твой заяц. Ох, неспроста все это.
Ну, раз недотепа хочет идти одна, пускай идет, а черномазая тогда перемоет посуду, небось не отвалятся руки. Дора. Дал же господь имя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38