Добавлял в обычном своем стиле: «Впрочем, поэт может есть и деревянной». В том же письме петербургскому приятелю он просил передать издателю Краевскому: «…когда мне удастся занять где-нибудь пятитку или если найду покупщика на шкатулку, то непременно пришлю к нему знатную оду для „Отечественных записок“.
Весной он выехал на Кавказ, а осенью умер в Ставрополе, «быв одержим белою горячкою и воспалением в мозгу». Прожил он на свете всего тридцать один год. 19 ноября 1839 года «Санкт-Петербургские ведомости» поместили краткое извещение: «17 октября скончался в Ставрополе (Кавказском) известный русский поэт В. И. Соколовский…»
Отметим, тогда его называли все же «известным», и повторимся, что к нашим дням он превратился в «неизвестного»; до того неизвестного, что двухтомный библиографический указатель «Русская литература Сибири» (Новосибирск, Сибирское отделение издательства «Наука», 1976-1977), взявший на учет тысячи писателей-сибиряков с XVII века по 1970 год и перечисливший 11085 публикаций, совсем не заметил Владимира Соколовского! Досадно также, что и один из первых сибирских романистов — Александр Петрович Степанов попал в указатель по курьезному случаю: единственная справка о его журнальной рецензии в «Северной пчеле» 1828 года отнесена… к публикациям советского писателя Александра Николаевича Степанова, автора «Порт-Артура» и «Семьи Звонаревых». А ведь А. П. Степанов, как мы знаем, был автором романа «Постоялый двор», примеченного самим Пушкиным, романа «Тайна», огромной поэмы «Суворов», двухтомного исследования «Енисейская губерния», статей, очерков и стихотворений, печатавшихся в «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду“, „Енисейском альманахе“, „Дамском журнале“, „Сыне Отечества“ и других периодических изданиях… Снова и снова спрошу — мы действительно „ленивы и нелюбопытны“ или у нас столь короткая память?
За год до кончины Владимира Соколовского умер в Москве его товарищ по судьбе Александр Полежаев, чье захоронение на Семеновском кладбище затеряно. В своем поэтическом воображении Полежаев словно увидел его за десять лет до смерти:
И нет ни камня, ни креста,
Ни огородного шеста
Над гробом узника тюрьмы,
Жильца ничтожества и тьмы…
Могила Владимира Соколовского в Ставрополе также не сохранилась.
На небосклоне великой русской литературы Александр Полежаев и Владимир Соколовский не были звездами первой величины. Они были, повторюсь, первыми поэтами-разночинцами и, следуя тернистым, мученическим путем за декабристами, связали собою цепь времен в самую темную пору безвременья, передав эстафету русского свободомыслия Герцену и Некрасову, петрашевцам и шестидесятникам. Деспотический режим сломал это хрупкое звено, не имея сил разорвать цепи в исторической памяти потомков.
21
Мимо одного заветного святого места в Калуге невозможно пройти или проехать, и к нему, в своем роде единственному на всей планете, идут и едут люди за тысячи верст, чтобы прикоснуться к истинно великому, и, должно быть, немалое число паломников задумываются над тем, почему именно здесь, в этом скромном домишке над Окой, родились необыкновенные мечты и мысли, ныне материализованные, открывшие новую эру в освоении космоса. Множество его современников работали в университетах, исследовательских центрах, лабораториях разных стран и, не зная нужды, жили в нормальных человеческих условиях, отдавая свои таланты науке, а обитатель этого маленького деревянного жилища, проживший в нем более сорока лет, издавал свои труды за собственный счет и, обремененный большой семьей, двадцать лет зарабатывал на жизнь тяжелой поденщиной преподавателя местного училища, подчас не имея денег, чтобы купить дров или керосина. Кому под силу отгадать — почему не в Лондоне или Пулкове, не в Париже или, скажем, Геттингене, а в этом провинциальном русском городе явились миру великие идеи, почему в эпоху фундаментальных научных открытий родились они не в умах академиков или профессоров, знаменитых естествоиспытателей или теоретиков, а возникли в голове скромного учителя математики?
В распоряжении многих деятелей тогдашней науки и техники были штаты сотрудников, труды предшественников, группы единомышленников, обширные библиотеки, сочувствующая научная и массовая пресса, а этот больной человек был одинок, как перст, располагал лишь скромными калужскими книжными фондами да примитивной мастерской, где все было сделано его собственными руками, в том числе, например, первая в России аэродинамическая труба. И сверх всего — новаторский поиск бедного и глухого калужского мыслителя десятилетиями наталкивался на непонимание, безразличие и насмешки… Кто ответит, почему высшие прозрения этого ума, гипотезы, проекты и расчеты явились миру не из страны с высоким по тем временам уровнем научного и технического развития, а из России, отстававшей по множеству причин и множеству показателей от начавшегося XX века с его бешеным промышленным натиском…
Кабинет Циолковского. Простой стул с гнутой спинкой, мягкое кресло, широкий стол, письменные принадлежности в стаканчике, подзорная труба на треноге, барометр на стене, керосиновые — висячая и настольная — лампы, Брокгауз и Ефрон в книжном шкафу, рукописи. Небольшая столовая с зеркалом, настенными часами, швейной машинкой, обеденным прибором хозяина. На фаянсовой кружке фабричная надпись: «Бедность учить, а счастье портитъ». Крутая деревянная лестница ведет из веранды через дверцу на крышу, с которой Циолковский ночами рассматривал звездное небо. Космонавт Алексей Леонов назвал этот проход на крышу «дверью в космос»…
Рассматриваю обложки брошюр и книг, изданных хозяином этого дома в разные времена, в том числе и в те уже далекие годы, когда русские слова писались с ятями и ерами: «Исследование мировых пространств реактивными приборами», «Грезы о земле и небе», «Космические ракетные поезда», «Теория и опыт аэростата», «Кинетическая теория света», «Причина космоса», «Вне Земли», «Дирижабли», «Защита аэронавта», «Звездоплаватели», «Вопросы воздухоплавания», «Реактивный аэроплан», «Образование Земли и солнечных систем», «Воздушный транспорт», «Воля Вселенной», «Будущее Земли и человечества»…
Верно, Циолковский опередил свой век, но если быть точным, то это справедливо лишь для первой половины XX. Века — события второй его половины превзошли предсказания ученого, который считал, что человек выйдет в космос не ранее XXI века. И вот сегодня, когда у текущего века есть еще некоторый запас, люди могут итожить опережение: человек вышел в космос, побывал на Луне, месяцами живет в безвоздушном пространстве, в невесомости, научные аппараты землян затеяли нескончаемый хоровод вокруг их родной планеты, достигли Марса, Венеры, Юпитера, пределов Солнечной системы и уже покидают их, обреченные на вечное скитание по бесконечным пространствам Вселенной или на мгновенное исчезновение при столкновении с каким-нибудь природным звездным скитальцем… В космосе грядут новые продвижения, но в памяти Земли людей навсегда останется день запуска первого искусственного спутника, первого полета человека, первого его выхода в открытое космическое пространство, и как не гордиться тем, что именно наша страна стала космической площадкой человечества и первыми людьми, побывавшими в космосе, были обыкновенные русские парни!
Мне посчастливилось узнать многих из них, в том числе и тех, кого уже нет среди нас. С Владимиром Комаровым, погибшим высоко над Землей, в полете, мы были вместе в Японии. Помню, когда плыли от родных берегов до Иокогамы, то попали в девятибалльный шторм, и вся делегация лежала в лежку от морской болезни. Володя Комаров, обладавший идеальным, как все космонавты, вестибулярным аппаратом, ходил из каюты в каюту, с серьезным видом рекомендуя смешные способы лечения. Помню его деловые, обстоятельные выступления перед японской молодежью, естественную, без малейшей позы, манеру держаться, невозмутимо спокойную, располагающую к раздумью.
В Токио он однажды разбудил меня в три часа ночи, сказав, что нечего дрыхнуть — на родине вчерашний день в разгаре, что надо использовать отпущенное нам время с максимальной пользой и что меня, как любителя природы, ждет сюрприз. В машине уже сидела сонная переводчица-японка. Водитель лихо гнал через притихший сумеречный город, так крутил руль, что шины визжали на поворотах, узил в зеркальце и без того узкие глаза, явно наслаждаясь отсутствием полицейских и пробок. А он, этот Токио, в каком направлении ни возьми, — стокилометровый. Успели, и я благодарен Володе Комарову за то, что он подарил мне редкое, незабываемое, единственное за всю жизнь впечатление — японский рыбный базар. Сюда бы живописцев с масляными красками или в крайнем случае кинооператоров с цветной пленкой! Огромные тунцы и крохотные креветки, морские водоросли, ежи, крабы, кальмары, черепахи, но больше всего расхожей морской снеди — сельди, лосося, иваси, окуня и рыб совершенно нам неизвестных пород — плоских, змеевидных, бочкообразных, серебристых, синих, желтых, черных, полосатых, крапчатых, блестящих и матовых, игольчатых, пупырчатых и гладких… Володя Комаров, помнится, сказал, что такой планеты, как Земля, нет во Вселенной, и одно это обязывает нас беречь ее пуще глаза… Он экономил время и вскоре, не дождавшись конца поездки, улетел через Северный полюс на Родину, по делам, навстречу смерти. Помню его прощальное крепкое рукопожатие и его прощальный взгляд — глубокий и добрый, как на всех известных его фотографиях.
Вологжанин Павел Беляев выделялся среди первых космонавтов — как бы это сказать? — своей незаметностью, что ли, несловоохотливостью, умением держаться подальше от света юпитеров и фотовспышек. Но это был покоритель космоса особого склада. Два полузабытых ныне факта биографии Павла Беляева отличали его от коллег, наших и американских.
Неподалеку от аэродрома, уже после его смерти, показали мне место, где некогда стоял злополучный сарайчик, в шутку названный здешними летчиками «сарайчиком имени Павла Беляева». Дело в том, что однажды, во время парашютной подготовки первого космического отряда, Павла Беляева снесло сильным ветром, и он, рухнув на крышу этого сарайчика, сломал ногу. Медицинская комиссия убеждала его оставить мечту о космосе, но Павел думал иначе. Он упорно лечился, фанатично тренировался и все-таки полетел! Такого не бывало до сего дня в начавшейся истории космонавтики, И полетел он тогда с ответственнейшим заданием — командиром корабля, чтобы обеспечить первый выход человека в открытый космос. В том рейсе мой земляк, кемеровчанин Алексей Леонов благополучно вышел из корабля и вернулся в него, но что-то приключилось с техникой при возвращении на Землю — не сработала автоматика приземления. Один Паша Беляев знал, чего ему стоили последующие несколько минут, когда он заменил собой все эти сложнейшие системы электронных машин и на ручном управлении посадил корабль в пермскую тайгу. Такого пока никто не осуществил, кроме него. А злой рок будто преследовал Павла Беляева. Заболев обыкновенной земной болезнью — язвой двенадцатиперстки, которую медики часто связывают с нервными перегрузками, он в процессе операции скончался от перитонита. «Судьба», — проговорил, помню, Николай Петрович Каманин, когда мы стояли на Новодевичьем меж свежей могилой Павла Беляева и огромным памятником, воздвигнутым на месте захоронения останков экипажа и пассажиров самолета «Максим Горький», судьба которого оказалась такой недолгой и горькой.
Юрий Гагарин! В этом простом смоленском пареньке словно отразилась мужественная красота русского человека и открытая душа нашего народа. И он у всех нас перед глазами, живой. Одним врезалась в память его поступь, когда он после полета торжественно шел по ковровой дорожке, расстеленной на брусчатке Красной площади, а вокруг всеобщее ликованье, музыка, песни, портреты и плакаты, из которых мне особенно запомнились три шутливых — студенты-медики несли куски марли, на которых раствором йода было написано: «Могем!!!» «Юра, ты молоток!» и «Все там будем». У многих в глазах — его снимок с голубем. Третьи, вспоминая о нем, видят, кинокадры, когда, он катится на дочкином велосипеде вокруг клумбы, растопырив колени и весело смеясь. Эта его ослепительная улыбка! С фотографий, телеэкранов и перед миллионными аудиториями в своих перегрузочных поездках по миру он улыбался всем землянам от лица нашего народа, и земляне приняли его лучезарную улыбку, как надежду.
Сижу, перечитываю выписки из иностранных газет, из писем и телеграмм, присланных ему со всех концов земли. Вот одно из них, письмо испанца, подписанное инициалами: «Я вынужден был проехать ,300 километров и направиться в соседнюю Францию, чтобы получить возможность отправить тебе это письмо от имени коммунистов Испании… Я уверен, товарищ Юрий, что если бы все испанские рабочие имели такую возможность, то ты получил бы 10 000 000 писем, так как и ремесленники, и студенты, и простые, и квалифицированные рабочие — все, кто живет на мизерное жалованье, направили бы тебе свои поздравления, исходящие от всего сердца».
Поздравлений на разных языках — несметное число, как и подарков, подчас совершенно неожиданных. Вот для примера три подарка из ФРГ. Шестидесятилетний изобретатель Генрих Кремер предложил новый способ изготовления строительных плит, получил патент и послал его Юре в подарок с разрешением «использовать его на благо Советского Союза и всего человечества». Летчик, майор в отставке Фридрих Либер прислал фамильную реликвию — гравюру на меди, выполненную пятьсот лет назад, в 1466 году, с просьбой: «Способствуйте, пожалуйста, взаимопониманию между нашими народами!» Если неизвестно, бомбил ли этот человек Гжатск или Киев, то третий, совсем уж необычный подарок, связанный именно с войной, принес в наше посольство в Бонне 13 апреля 1961 года, то есть на следующий день после полета Гагарина, бывший обер-лейтенант СС Фридрих Шмидт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81