Из-за этого им так трудно говорить друг с другом.
Но именно этого хотел Джьянни. Говорить. Ему хотелось еще и еще раз объяснить родителям мальчика то, что он уже объяснял: он бесконечно сожалеет, он сделал все возможное, чтобы их с Мэри никто не выследил, он предпочел бы съесть собственные кишки, нежели причинить им такое горе. Но он знал, что все эти словеса им не нужны.
Молчание настолько затянулось, что становилось неестественным. Неестественным выглядел и дом, и те, кто в нем находился. И это заставило Пегги вновь заплакать. Заплакать, удалиться в соседнюю комнату и закрыть за собой дверь.
Остальные трое сидели и смотрели на эту дверь. Витторио толчком поднялся с места и последовал за женой.

Пегги сидела в кресле с прямой спинкой и тоже смотрела на дверь. В комнате горела маленькая керосиновая лампа, от ее желтого света тени на лице и одежде Пегги казались особенно глубокими и темными. Она зажала кисти рук между колен и опустила глаза. Плакать она перестала, но не подняла голову, когда Витторио вошел в комнату.
– Закрой, пожалуйста, дверь, – тихонько попросила она. – Я должна кое-что рассказать тебе.
Витторио закрыл дверь и присел на кровать. Пегги по-прежнему смотрела на свои руки. Она даже не подняла глаза, чтобы взглянуть на мужа.
– Думаю, что я знаю, кто стоит за всем этим. – Голос ее, еле слышный, был совершенно невыразительным. – Это Генри Дарнинг.
Витторио словно бы сильно толкнули в грудь.
– Я солгала, когда во время нашего первого знакомства сказала тебе, что не знаю, кто хочет моей смерти. Я знала. Но не хотела, чтобы и ты узнал.
– Почему?
– Потому что мне пришлось бы слишком многое объяснять. К тому же мне было стыдно.
– Стыдно? – Витторио пристально глянул на нее. – Чего?
– Того, чем я была. Того, что я делала.
У нее стиснуло горло, и она вынуждена была замолчать. Единственная слеза появилась в уголке глаза и скатилась по щеке. Витторио смотрел на жену, окаменев от изумления.
– Я боялась потерять тебя, если ты узнаешь. Все было так глупо. Но вот теперь они захватили Поли, и я хочу только одного – умереть. Единственное, что я еще могу сделать, – это рассказать тебе все.

Глава 39


Повесть о моем дьяволе.

Даже теперь, наконец-то рассказывая мужу обо всем, Айрин Хоппер сознавала, что изображает, по существу, скелет. Выложить все до конца, одеть плотью эту историю… было бы слишком для них обоих. Костяка достаточно с лихвой. Остальное, самые уродливые подробности, умрет вместе с ней.
Худшим временем для нее всегда оставался поздний вечер, когда Витторио не было дома, когда он уезжал в очередную “деловую поездку”. Тогда-то ее собственный “черный зверь”, как выражаются французы, вырывался из клетки и вселялся в нее.
Со временем это превратилось почти в ритуал.
Как бы ища подтверждения своим самым черным мыслям, она начинала с того, что смотрела на себя в большое, в раме стиля барокко, зеркало в спальне.
Сколько лжи…
Даже подготовленная к этому, она, глядя на свое отражение, каждый раз испытывала шок. Ее когда-то белокурые длинные волосы были теперь темными и коротко остриженными. Нос не прямой, а приподнятый, со вздернутым кончиком. И благодаря дополнительному волшебству контактных линз и у нее, и у Витторио изменился цвет глаз. У него они вдруг сделались синими, как васильки, в то время как она взирала на мир без особой радости своими фальшивыми золотисто-коричневыми.
Но самая большая ложь – придуманное ею для Витторио объяснение, почему некая группа людей… она не могла бы обвинить кого-то одного в частности… почему эти люди хотят уничтожить ее, Айрин Хоппер.
Она сказала тогда Витторио, что наткнулась на неопровержимые доказательства противозаконного манипулирования основным капиталом в той компании, которую ее юридическая фирма представляла в миллиардной сделке. Это было серьезное преступление, и она не сумела скрыть, что видела уличающие документы. Хотя она и уверяла, что разглашать сведения не собирается, должен был существовать по меньшей мере один человек в преступной группе, который никоим образом не намеревался допускать такую возможность.
Так она сказала человеку, которого встретила, полюбила и за которого вышла замуж только потому, что его послали с заданием убить ее.
Конец лжи.
А правда?
Айрин Хоппер подолгу сидела, уставившись в зеркало на полунезнакомку, новую женщину по имени Пегги Уолтерс. Она могла представить себя такой, какой была прежде, но не чувствовала себя ближе к ней, чем к той, которая отражалась в зеркале. В сущности, ни одна из этих женщин не имеет с ней ничего общего. Она отказалась бы от обеих ради той, что была настоящей и знала правду.

Все началось очень просто, когда в один субботний вечер они с Генри возвращались с Кейпа и свернули к Стратфорду, чтобы поужинать в одной из пригородных гостиниц. Сели они рядом с симпатичной молодой парой, очень скоро начали весело разговаривать с новыми знакомыми, смеялись, угощали друг друга спиртным, рассказывали разные житейские истории.
Супругов звали Люси и Хол Чейнин, они отдыхали в арендованном коттедже возле ближнего озера. К полуночи все они крепко набрались, и, когда Чейнины пригласили новых друзей к себе “принять коньячку и чего-нибудь еще”, Айрин и Генри приняли приглашение.
“Что-нибудь еще” оказалось на поверку кокаином. Ничего удивительного в этом не было. Разумеется, для тех, кто об этом знал, а Генри и Айрин знали. Для таких вещей существовали тайные обозначения особыми словами, взгляды, многозначительные полуулыбки – чтобы вы поняли и вас поняли тоже.
К двум часам ночи атмосфера была достаточно теплой для того, чтобы Генри проявил инициативу. Пегги знала, что именно он это сделает. Он делал всегда. Когда он пришел к ней на один из двух диванов в комнате, она чувствовала его пульс так же, как свой собственный, а удары его сердца звучали как электронные щелчки в микрофоне.
Он весь пылал. А она ждала. Да, ждала. Чейнины тоже.
Генри стянул с нее платье и белье… Набросился на нее. Острые ощущения проходили сквозь тело сладостными вспышками. Нельзя сказать, что она не испытывала сомнений. Она всегда испытывала их. Знала, что потом несколько ночей будет презирать себя до отвращения. Но это потом, а сейчас она возбуждалась все сильнее при виде разгоряченных лиц, алчущих взглядов и обнаженной плоти Люси и Хола, тоже отдававшихся велениям страсти. Отброшены рефлексы, забыто все, что мешает радости, она и Генри превратились в животное с двумя спинами.
Она не запомнила точно момент, когда перед ней появилось лицо Хола… сначала сверху, потом внизу, под ней. К этому времени вокруг нее возникло собственное магнитное поле, в котором силы превыше разума владели ею и вынуждали совершать то, единственной целью чего было утоление непреодолимого желания, – она помешалась бы, если бы не утолила его.
В голове стоял дикий шум. Она чувствовала, что лучшее, чем обладают двое мужчин… добрых, прекрасных мужчин… проникает в нее одновременно. Господи помилуй, ведь это и в самом деле так. И она жаждала еще большего, может, даже чего-то другого, особенного… и вот Люси, красивая, полногубая Люси, которая улыбнулась прекрасной, всепонимающей улыбкой, прежде чем присоединилась к мужчинам…
Потом они все раскинулись в полуоцепенении, в некоем ступоре, и потягивали остатки бренди. Повсюду разбросана одежда. Они лежали нагие… ничем не прикрытые, безразличные к своей наготе. Пегги одна на тахте, Хол и Люси вдвоем на другой тахте, Люси медленно лизала ухо мужа. Генри распростерся на ковре у камина, голова на диванной подушке, веки сомкнуты.
Ночь была прохладная, и Хол заранее затопил камин, чтобы прогрелся воздух. Сейчас в камине тлели последние красные угольки; Хол поднялся, пошевелил их кочергой, чтобы они вновь разгорелись, и подбросил в камин несколько поленьев. Потом он налил себе новую порцию коньяку и опустился на ковер рядом с Генри.
Затрещали, взявшись огнем, новые поленья. Только этот звук и слышался в комнате. Запах разгоряченных сексом тел мешался с ароматом горящего дерева. Люси задремала на тахте, и Пегги почувствовала, что тоже уплывает в сон. На полу у огня двое мужчин, потягивая бренди, начали негромкий разговор.
Пегги уснула…
Глаза она открыла, как по команде.
Что-то ее разбудило.
Двое мужчин, все еще нагие, как ей показалось, боролись друг с другом на полу. Она услышала, как Генри вскрикнул, – это был тот самый звук, что разбудил ее.
Она застыла, глядя на мужчин.
Хол навалился на Генри. Большой, сильный, мускулистый мужчина, он коленями и весом всего тела придавил Генри к полу. Грубым движением сунул руку Генри между ног, словно собирался захватить и смять его мошонку. Он держал Генри, а тот продолжал кричать до тех пор, пока обе женщины, окончательно пробудившись, не закричали вместе с ним.
Сливаясь воедино, крики наполнили комнату, крики дикие, лишенные человеческого звучания; казалось, они идут откуда-то из-под земли, из темных ее глубин.
Пегги не заметила, как Генри потянулся за кочергой. Может, он и не тянулся специально за ней, а просто шарил вслепую, ища хоть что-то, и под руку ему подвернулась кочерга. Он поднял ее и начал отбиваться, нанося удар за ударом не глядя, взбешенный, до тех пор, пока невыносимая боль между ног не отпустила его и он не увидел, что Хол Чейнин неподвижно лежит на полу с открытыми глазами и голова у него вся в крови.
Начиная с этой минуты Пегги не помнила в точности, что происходило и в какой последовательности.
Она осознала, что Хол мертв, слышала, что Люси кричит, потом вдруг увидела, как та идет по направлению к Генри, держа в руке малокалиберную винтовку, которую, должно быть, взяла где-то в комнате. Потом Люси не целясь выстрелила от бедра и промахнулась, начала поворачивать затвор, чтобы выстрелить еще раз, но тут Генри ударил ее кочергой, и Люси упала.
Следующий кадр – Генри поднимает ружье и наводит его на Люси, оглушенную, но не слишком сильно. Он долго смотрит на нее, потом прицеливается и стреляет Люси в лоб. В самый центр.
Пегги помнится, что она вскрикнула.
Помнится ей также, что Генри прямо-таки по-матерински ласково и нежно успокаивал ее, заставил глотнуть бренди и доказывал, что другого выхода не было, что, если подключатся полиция и пресса, жизни их обоих будут разрушены – ведь к делу примешаны секс и наркотики. Не говоря уж о таком пустячке, как человекоубийство. Господи! Да только попробуй объяснить, что накачавшийся наркотиком пьянчуга пытался его содомировать, а когда он стал сопротивляться, чуть не оторвал ему яйца. С такой отнюдь не доброжелательной свидетельницей, как жена Хола, он, Генри, может считать за счастье, если отделается тюрьмой, причем сроком от десяти до двадцати лет. Пусть она припомнит, что ведь это Люси взялась за ружье, что это она начала стрелять. Им просто повезло, что в первый раз она промахнулась. Во второй скорее всего попала бы. Так не лучше ли, что она лежит мертвая на полу, а не он?
Пегги тупо согласилась, что это и в самом деле лучше. Но как ужасен подобный выбор…
Как бывший окружной прокурор. Генри знал достаточно о таких вещах, чтобы действовать предусмотрительно. Он стер все отпечатки пальцев. Одел оба трупа, испачкал одежду их собственной кровью. Набил сумку всеми деньгами и драгоценностями, какие смог обнаружить, и разбил окно, чтобы создать видимость ограбления со взломом. Полиция придет к выводу, что Чейнины вернулись домой внезапно, застали грабителей на месте преступления, и те с ними расправились.
Чтобы придать инсценированному ограблению большую достоверность, Генри добавил якобы изнасилование Люси, обнажив нижнюю часть ее тела, порвав бюстгальтер и трусики и наставив синяков на бедрах. А семенную жидкость постороннего мужчины, а не ее мужа, конечно же, обнаружат во влагалище женщины после их общих игр.
На карте была вся его оставшаяся жизнь, и Генри хотел действовать без малейшего промаха. Когда они наконец уехали, он остановил машину в нескольких милях от дома и закопал ружье и драгоценности в лесу. Как всегда практичный, он не видел препятствий к тому, чтобы оставить у себя явно ничем не помеченные деньги.

Все сработало отлично – как и планировал Генри. Поскольку Чейнины находились на отдыхе, тела их обнаружили только через неделю. Версия о взломе была принята полицией, пресса вовсю обмусоливала историю об изнасиловании. Что до гостиницы, где Дарнинг и Пегги познакомились с Чейнинами, то ни тех, ни других там никто раньше и в глаза не видал и даже официантка не запомнила двух жертв убийства, которые обедали в гостинице.
Единственное, что не срабатывало так, как планировал Генри, была я, подумала Пегги.
Потому что все осталось с ней. Она не могла забыть подробности той ночи. И больше всего ее мучило воспоминание о том, как Генри поднял ружье и долго, спокойно, вдумчиво глядел на Люси, прежде чем убил ее выстрелом в голову.
Однако она продолжала существовать как обычно изо дня в день. Каждое утро приходила в свою контору в Нью-Йорке. Занималась юридической практикой. Виделась с Генри Дарнингом, когда он ее об этом просил, и не впадала при нем ни в панику, ни в истерику. Но она видела перед собой глаза Люси Чейнин как раз перед тем, как свет ушел из них. Эти глаза твердили ей, что она живет в опасной пустоте, где возможны вещи и похуже смерти.
Примерно в то же время она стала замечать Витторио Батталью.

Это был почти новый тип бокового зрения, думалось ей, когда ты лишь волей случая замечаешь какие-то мимолетные образы. Вначале в поле этого зрения попадало некое лицо на улице Манхэттена или в каком-нибудь учреждении, а то и в вестибюле театра. Потом то же лицо стало встречаться ей в ресторанах, и она могла уже лучше к нему приглядеться, оно ей даже нравилось, но не более того. Она обычно была с друзьями или коллегами, но он всегда был один и не смотрел на нее.
До тех пор, пока однажды вечером, возвращаясь с фильма Феллини, который шел в одном из кинотеатров на Второй авеню, она едва не натолкнулась на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62