— Мэллори Тюленебой принес нам удачу, — сказал Юрий. — Бардо Силач и Мэллори Тюленебой, они оба принесли нам удачу. Я думаю, завтра мы добудем много тюленей.Все улыбались и казались счастливыми — не улыбался только Джиндже, сын двоюродного брата Юрия, приземистый неприглядный парень. Он отморозил себе ноги, карауля тюленя, который так и не появился. Юрий помог ему снять унты и засунул его волосатые побелевшие ступни в тушу тюленя, чтобы отогреть, а Лиам дал Джиндже кусок печенки, который тот сглотнул, как голодный пес.Охотники набросились на тюленя с ножами, отрезая самые лакомые части. Чокло, младший сын Висента, вскрыл желудок, набитый нототенией, окунем и другой рыбой. Еще не достигший возмужания, с безбородой бесовской мордочкой и маленькими руками, он, однако, очень ловко орудовал рыбным ножом. В один миг он очистил окуня, выпотрошил его и нашел в нем другую рыбку, поменьше. Он очистил и ее, отрезал ей голову и проглотил целиком. Все вокруг усердно резали и глотали. Снег около тюленя стал скользким от жира и крови. Голодные мужчины — страшное зрелище. В животах у них урчало, когда они раздирали зубами огромные куски мяса. Просто удивительно, сколько способен съесть один человек. Я сам съел большую часть сердца — алалои верят, что именно там помещается душа. Мы, пятнадцать охотников, умяли не меньше ста фунтов мяса. Животы у нас раздулись, и теплая кровь стыла на бородах. Поглощение мяса было серьезным делом, и мы занимались им молча, без передышки. Челюсти работали, губы причмокивали, а Бардо состязался с Чокло, кто громче рыгнет. Мы, словно звери, первым делом съели самое вкусное и лишь потом перешли к остальному. Лиам, которому не терпелось, отломил ребро, разгрыз его своими крепкими зубами и стал сосать мозг, как грудной младенец сосет молоко. Мы ели долго и прервались только потому, что приближались сумерки, а ночью на открытом месте оставаться нельзя.Все вернулись к своим аклиям, чтобы построить снежные хижины на ночь. Мы трое, собрав нарты вместе, покормили собак потрохами, ворванью и легким. Потом мы с Соли тоже принялись ставить хижину. Я резал снег, а Соли укладывал кирпичи, заполняя трещины снежной пылью. Бардо держался за живот и смотрел, как мы работаем.— Ох, мой бедный желудок, — стонал он, — что я с тобой сделал! Я знаю, это эгоистично с моей стороны сидеть сложа руки, но вы и без меня хорошо справляетесь.Соли действительно управлялся с кладкой не хуже любого алалоя. Скоро хижина была готова, и мы разложили внутри спальные шкуры. Северный ветер гнал поземку по темнеющему морю. Мы молча повернулись на юг и отлили на сон грядущий. Бардо тут же улегся, а мы с Соли привязали Тусу у входа в хижину — авось он поднимет лай, если медведь почует убитого тюленя и решит им заняться.Некоторое время мы смотрели на звезды. Соли туго завязал капюшон своей парки.— Тебе повезло убить тюленя — необычайно повезло.— Хорошо везение — убить большого благородного зверя.— Но на удачу все время рассчитывать нельзя. В один прекрасный день она обернется против тебя. Дом рухнет тебе на голову или бедный хариджан, с которым ты встретишься на темной ледянке, окажется спеллером, пришедшим за твой плазмой. А может, ты захочешь пройти за внутреннюю оболочку Вильда и пропадешь там…— Я в случай не верю.— Ну еще бы — как я мог забыть. Мэллори следует велению своей судьбы.— А вам не кажется странным, что тюлень выбрал именно мою аклию? По-вашему, это простое совпадение?— О нет, нет. Душа тюленя нашла твою аклию, чтобы твоя судьба осуществилась. Каково это — быть убийцей?Я смахнул каплю с носа и сказал:— Это… естественно. — Я сказал ему правду, но умолчал о том, как это жутко — занять свое место в естественном порядке вещей.— Неужели?Я прикрыл лицо рукавицами и потому говорил невнятно. Мне не хотелось обсуждать с ним свои страхи, поэтому я спросил:— Вы ведь тихист, верно?— Кто тебе сказал?— Я слышал, что все старые пилоты придерживаются таких убеждений.Он потер виски и сказал:— Верно. Пилоты, полагающие, что им уготована особая судьба, теряют бдительность и до старости не доживают.— Но вы рисковали еще больше, чем я. Кадеты в Ресе прозвали вас Соли-Счастливчик.— Я всегда просчитывал свой риск.— Но все-таки шли на него.Он, кажется, улыбнулся — было слишком темно, чтобы это разглядеть. И потопал ногами по снегу.— Когда-нибудь удача и против меня обернется. Такая судьба.Я помялся и спросил его:— Значит, вы не верите, что судьба может быть счастливой от начала до конца?— Нет. Удача вечно не длится.Он зевнул, отряхнул парку от снега и полез в хижину спать. Я стоял, глядя, как светятся пурпуром горы Алисалии на звездном горизонте.Моей судьбой было убить большого благородного тюленя.Ветер в конце концов проник мне под парку, и меня пробрала дрожь. Я залез в хижину и улегся рядом с громко храпящим Бардо. Я лежал еще довольно долго, пока не согрелся и не уснул. Но сон мой оказался тревожным. Я ворочался, потел, и мне снилась всякая всячина. Один сон я помню хорошо: мне приснилось, что я убил большого тюленя и его сыновья и дочери, не желая оставаться одни, вышли на наши копья, чтобы соединиться со своим отцом по ту сторону дня.На следующее утро мы убили девять тюленей, и Соли сказал, что нам очень повезло. 11ПЕЩЕРНЫЙ СТАРЕЦ Жить? Наши слуги сделают это за нас. Вилье де Лиль Адан, фабулист Машинного Века. «Аксель»
Деваки считают северное сияние самым красивым зрелищем в мире. Атомы кислорода, люминисцируя высоко в атмосфере, создают целую световую стену. (Деваки, разумеется, не знают этого и верят, что бледный огонь в небесах зажигают духи их предков. Иногда они свистят, чтобы привлечь этих духов к себе.) Глубокой зимой бывают такие ночи, когда сияние стоит на северном небосклоне, как огромный, зеленый с розовым занавес, поражая почти нездешней красотой. Но красота красоте рознь. Удеваки для ее обозначения есть два слова: «шона», применяемое к закатам, горам и заснеженным деревьям, и «халла», имеющее совершенно иной смысл. Вещь или событие считается «халла», когда оно находится в гармонии с природой или, если точнее, «понимает замысел мировой души». Для деваки халла не убивать больных мамонтов и халла умереть в свое время. Халла может быть что угодно. Копье, сделанное на совесть и хорошо сбалансированное, тоже халла. Деваки называют халла такие вещи, в которых как будто бы никакой красоты быть не может. Будучи людьми, они часто путают замысел мировой души с собственными неотложными нуждами. Ободранная туша тюленя — зрелище омерзительное, но я слышал, как Юрий назвал его халла. Разве один тюлень не кормит всю семью Манвелина целых три дня? Разве не угодно мировой душе, чтобы деваки были сыты и процветали? Поэтому туша тюленя — халла, а десять туш, лежащих на нартах едущих домой охотников, — это халлахалла, потому что нет для деваки зрелища милее свежего мяса. В ночь после нашей удачной охоты мы разгрузили свои нарты у входных костров, и мужчины, женщины и дети, высыпавшие из пещеры, трогали тюленей и кричали: «Лозна халла! Ли пела Нунки лозна-ну халлахалла!» Только одна старуха, Лорелея, заметила северное сияние, мерцающее на небе, и сказала: «Лозиша шона. — (Огни в тот вечер переливались алым пламенем.) — Ло мориша ви шона гельстей».Когда мы делили наших красивых тюленей, Юрий подошел ко мне и сказал:— Кому-то надо отнести мясо Пещерному Старцу.Я посмотрел в глубину пещеры на почти не видимый во мраке лавовый нарост. Меня смущало то, что деваки, насколько я знал, не приносят жертв идолам или скальным образованиям, даже имеющим форму человеческого лица. Я признался Юрию, что не понял его.Он почесал лоб окровавленными пальцами и сказал:— Это деваки, который живет один в боковом гроте. Он тебе все равно что дед — быть может, ты сам почтишь его, раз ты убил первого тюленя?— Но почему он живет один?— Потому что когда-то он совершил великое зло, и никто не хочет с ним жить. Он тоже Пещерный Старец.— Он убил кого-нибудь?— Хуже. Он остался жить, хотя должен был умереть. Когда пришло его время совершить великое путешествие, дух вулкана вселился в его отца, и тот спас сына от ледовой смерти. Разве не сказано, что многие хотят умереть позже своего срока, но мало кто хочет умереть раньше? Но все мы должны умирать в свое время. А он не умер. Он родился марасикой, без ног, и когда повитуха хотела его задушить, его отец побил ее и обманом вернул сына в жизнь. То, что рассказывал Юрий, показалось мне до боли знакомым. Постаравшись отвлечься от радостных выкриков людей, толпящихся вокруг нарт с мясом, я спросил:— Как зовут этого человека?Заслонив глаз рукой, Юрий ответил:— Его зовут Шанидар, сын Гошевана. Гошеван убил моего деда Локни, когда тот попытался помешать этому преступлению. Гошеван сам пришел жить к деваки, но когда его сын родился без ног, он похитил Шанидара и увез его через восточные льды в Небывалый Город, где люди-тени сделали мальчику новые ноги. Когда же Шанидар стал мужчиной, он вернулся к нам и сказал: «Я Шанидар, и я пришел жить со своим народом». Но все знали, что он живет не свой век, и мой отец Нури сказал, что остаток своих дней он проведет в боковом гроте.Юрий показал мне длинную темную трещину в стене пещеры, над хижинами семьи Шарайлина. Должно быть, это и был ход в жилище Шанидара.— Теперь он стар и не может сам добывать себе мясо, — пояснил Юрий. — Кто его за это упрекнет? И он немного повредился от своей неживой жизни, этот бедный, одинокий Шанидар.Я кивнул, как бы признавая, что это имеет какой-то смысл.— Ему нужно отнести мясо, чтобы он не совершил двойного преступления и не умер слишком рано.Я кивнул еще раз.— Шанидар будет рад услышать рассказ о вашем путешествии через южные льды, потому что и сам много путешествовал.Я кивнул снова, медленно, и спросил:— Не может ли кто-нибудь другой отнести ему мясо? — Мне не хотелось встречаться с этим стариком, знакомым с резчицкими мастерскими и прочими реалиями Города.— Эта честь обычно выпадает Чокло, — вздохнул Юрий. — Но сегодня я хочу, чтобы причитающуюся Шанидару долю этого прекрасного мяса отнес ему ты.Я попытался разглядеть через трещину жилище Шанидара, но там было черным-черно.— Хорошо. Я отнесу Шанидару его мясо.Я взял несколько кусков и завернул их в кусок кожи. Потом полез по трещине вверх, спотыкаясь о глыбы камня. Холодные стены смыкались вокруг. Я стукнулся головой о выступ скалы и выругался. Впереди вверху брезжил слабый желтый свет, падающий как бы из далекого окна. Где-то близко громко капала вода. Пахло сыростью и чем-то сладким, противным и тошнотворным. От каменных стен отражался стон, полный одновременно иронии и горя, жалости и боли. Временами он переходил в тонкое завывание или в напевное урчание. Я шел на эти жалостные животные звуки, заранее боясь того, что увижу. Странно, что легендарный Шанидар до сих пор жив. Должно быть, он очень-очень стар.Но что может молодой человек знать о старости? Как ему понять ее боли, страхи и ностальгию по дням своей молодости? Я часто общался со стариками — взять хотя бы Соли и не имеющего возраста Хранителя Времени, — но их старость смягчалась условиями цивилизованной жизни; их старые души обитали в обновленных молодых телах, не успев по-настоящему вкусить старческого бессилия. Я тоже был цивилизованным человеком и не желал знать, что такое медленное умирание, сопровождаемое дрожью в членах, язвами и провалами памяти.С естественной старостью я ни разу еще не сталкивался. Старик сидел, поджав ноги, посреди каменного грота, такого маленького, что двое человек вряд ли смогли бы улечься здесь во весь рост. Перед ним теплился костер, и дым уходил в какую-то щель высоко над нами. Старик грел над огнем костлявые руки, глядя на меня.— Мэллори Тюленебой, — сказал он, ласково улыбнувшись беззубым ртом. — Ни лурия, ни лурия. Меня зовут Шанидар.— Ни лурия. — Я положил мясо на камень рядом с костром. — Откуда ты знаешь мое имя?— Чокло, мой названый внук, часто навещает меня, вот как. Вчера утром, перед охотой, он сказал мне, что к нам по льду приехали люди. Вот такая история. Он и сам любит послушать историю о Небывалом Городе, хотя и не верит, когда я говорю, что люди-тени строят лодки, которые плавают среди звезд. Да и кто бы такому поверил? Однако это правда. Я видел это своими глазами.Он осторожно потрогал свои веки и снова улыбнулся. Набрякшие, отяжелевшие веки придавали ему сонный вид. Глаза неопределенного голубоватого цвета были прикрыты молочными катарактами — вряд ли они сумели бы передать ему серебристые линии легкого корабля, хотя смену света и мрака, вероятно, еще воспринимали. Из-за отсутствия зубов лицо его казалось укороченным и подбородок наезжал на нос, это было очень некрасиво. Кожа на щеках свисала белыми складками, под ней просвечивали лопнувшие голубые сосуды. Мне не хотелось смотреть на него, но в его безобразии было какое-то величие, невольно притягивающее взгляд.Он сразу увидел — впрочем, это слово здесь вряд ли подходит, — почувствовал мой смешанный с ужасом интерес и сказал:— Люди-тени из Небывалого Города держат свои души в молодых телах, и потому они, души, совершают путешествие на ту сторону дня уже очень старыми. Ты принес мясо? Старость не радость. Говорят, по ту сторону дня есть голый остров, где эти души воют от ярости, потому что они старые, старые, старые и никогда уже не достигнут возвышения. Это тюленина, да? Им не дано спастись, сам знаешь — мне приходится прерываться, потому что я боюсь забыть что-нибудь важное, — им не дано спастись, и потому они блуждают по своему мертвому острову в плену у вечного Теперь. Жаль их — это тяжкие муки. Мы должны стариться и умирать в свое время — вот что главное. В тюленьем мясе много жизни, так ведь? Будь так добр, отрежь мне маленький кусочек жира.Я выполнил его просьбу, и он сунул кусок жира в рот. Мне не нравилось, что он то и дело говорит о Небывалом Городе, и я привел ему скептическое (и в то же время мечтательное) девакийское изречение:— Мне приснились люди-тени, живущие в городе под серебряным пологом тумана, небывалые, небывалые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77