В те времена было правилом чести для светского кавалера, ставя на лошадь или садясь за карты или кости, не считать своих выигрышей и проигрышей; и по лицам наших двух лордов после игры никогда нельзя было угадать, кому из них посчастливилось, а кому не повезло. Когда же миледи намекала милорду, что, по ее мнению, он играет чересчур много, он только нетерпеливо фыркал в ответ и клялся, что в игре между джентльменами шансы всегда равны, если только не прерывать игру раньше времени. А уж того, чтоб эти двое прервали ее раньше времени, опасаться не приходилось. Светский человек той поры часто проводил четверть своего дня за картами, а другую четверть за выпивкой; и не раз случалось мне встречать молодого щеголя, признанного умника, острослова, наделенного множеством талантов, который был бы поставлен в тупик необходимостью написать что-либо, кроме собственного имени.
Среди людей, склонных к раздумью, не найдется ни одного, кто, оглядываясь на свое прошлое, не увидел бы там каких-нибудь происшествий, которые, как ничтожны ни казались они в свое время, изменили и повернули по-другому всю его судьбу. У каждого из нас, как у короля Вильгельма, по образному выражению господина Массильона, есть свой grain de sable Песчинка (франц.)., из-за которого рискуешь споткнуться, а то и вовсе упасть; так случилось, что пустое, сказанное на ветер слово, капризная выходка избалованного ребенка обрушила целую лавину горя и бедствий на семейство, к которому принадлежал Гарри Эсмонд.
Приехав домой в милый сердцу Каслвуд на третьем году своего ученья в университете (где он успел достигнуть некоторого отличия, ибо латинская поэма, сочиненная им на смерть герцога Глостера, сына принцессы Анны Датской, удостоилась медали и открыла ему доступ в общество избранных университетских умов), Эсмонд нашел, что его маленькая приятельница и ученица Беатриса переросла свою мать и превратилась в стройную и прелестную девочку-подростка, у которой на щеках цвели розы здоровья, глаза сияли, как звезды в лазури, бронзовые волосы вились над прекраснейшим в мире юным челом, а осанка и выражение надменного и прекрасного лица напоминали знаменитую античную статую Дианы-охотницы - горделивую, быструю и властную, разящую насмерть стрелами и взглядом. Гарри в изумлении созерцал юную красавицу, мысленно сравнивая ее с Артемидой, чей колчан и звенящий лук несут гибель детям Ниобеи; временами, однако, она казалась ему застенчивой и нежной, точно Луна, кротким светом озаряющая Эндимиона. Это прекрасное создание, эта юная сияющая Феба далеко еще не распустилась в своем полном блеске; но наш молодой школяр, у которого голова была полна поэтических грез, а сердце билось неосознанными, быть может, желаниями, был ослеплен лучами этого восходящего светила и готов взирать на нее (пусть лишь как на "звезду, что всех затмила блеском в недостижимой высоте") с беспредельным восторгом и удивлением.
Она всегда, с самого нежного возраста, была кокеткой и привыкла испытывать действие своих капризов и ревнивых вспышек, прихотливых шалостей и ласковых улыбок на всех, кто только оказывался вблизи нее; она стравливала нянек в детской и строила глазки конюху, едучи на крупе его лошади. Она была любимицей и тираном отца и матери. С каждым из них она втайне вела нескончаемую и сложную игру: то расточала ласки, то становилась холодна; если нужно, пускала в ход слезы, улыбки, поцелуи, лесть; когда мать - что случалось нередко - сердилась на нее, она бежала к отцу и, укрывшись под его защитой, продолжала донимать свою жертву; когда же оба они бывали недовольны ею, она переносила свою нежность на слуг или выжидала удобного случая вернуть расположение родителей, рассмешив их какой-нибудь неожиданной выходкой или умилостивив покорностью и деланным смирением. Она была saevo laeta negotio Рада злую игру играть (лат.)., подобно той непостоянной богине, которую воспел Гораций и чьей "злобной радости" посвятил столь благородные строки один из наших великих поэтов, ибо даже он, при всем своем мужестве и славе, не нашел в себе силы противостоять женскому коварству.
Года за три до того она, в ту пору всего лишь десятилетнее дитя, едва не рассорила Гарри Эсмонда с его приятелем, добродушным, флегматичным Томасом Тэшером, в жизни ни с кем не затевавшим ссоры, пересказав последнему какую-то глупую шутку, которую Гарри отпустил на его счет (то была пустяковая и безобидная насмешка, но у двух старых друзей дело чуть не дошло до рукопашной, и я думаю, что это особенно понравилось бы виновнице происшествия); с тех пор Том всегда норовил держаться от нее подальше; это внушало ей уважение, и она всячески старалась подольститься к нему при встрече. Гарри уломать было легче, ибо он больше любил девочку. Если ей случалось напроказить, наговорить дерзостей или чемнибудь обидеть своих друзей, она не пыталась загладить вину признанием или раскаянием, но вовсе отпиралась от нее, так упорно и так, казалось бы, бесхитростно отстаивая свою правоту, что невозможно было усомниться в ее доводах. Покуда она была ребенком, дело ограничивалось проказами; но с возрастом присущая ей сила становилась все более пагубной - так котенок сперва играет мячом, а после, выпустив когти, бросается на птичку. Но не следует воображать, что все эти наблюдения были сделаны Гарри Эсмондом в тот ранний период его жизни, историю которого он ныне пишет, - многое, о чем здесь упоминается, открылось ему лишь значительно позднее. В описываемое же время и даже долгие годы спустя все, что ни делала Беатриса, казалось ему хорошо или по меньшей мере простительно.
Итак, случилось, что в последние свои университетские каникулы Гарри Эсмонд прибыл в Каслвуд, лелея приятную надежду получить звание действительного члена своего колледжа и твердо намереваясь попытать счастья на этом именно пути. То было в первый год нынешнего столетия, и мистеру Эсмонду (насколько он мог судить о времени своего рождения) шел двадцать третий год. Как мы уже говорили, прежняя его ученица стала к этому времени удивительной красавицей, обещающей впоследствии похорошеть еще более; брат же ее, сын милорда, был красивый, великодушный и смелый мальчик, благородный, честный и добрый со всеми, кроме разве сестры, с которой постоянно был не в ладах (и не по своей, а по ее вине); он обожал мать, видевшую в нем свое единственное утешение, и всегда принимал ее сторону в злополучных супружеских раздорах, которые теперь почти не прекращались, тогда как госпожа Беатриса, разумеется, поддерживала отца. Когда между старшими в семье возникают несогласия, каждый из домочадцев неизбежно надевает цвета одной из враждующих партий; и даже в конюшне и людской Гарри, привыкший к наблюдательности, без труда мог отличить приверженцев милорда от сторонников миледи, догадываясь о том, какому оживленному обсуждению подвергалась эта злосчастная ссора. Слуги - первые судьи наши. Как бы ни скрывал хозяин свои похождения, его лакею они известны; а горничная хозяйки выносит ее личные тайны на кухонную ярмарку сплетен и обменивает их там на рассказы других служанок.
Глава XIII
Милорд уезжает, но сотворенное им ело остается
Лорд Мохэн (о подвигах и славе которого Гарри наслышался в университете немало худого) снова гостил в Каслвуде, и дружба его с милордом казалась более тесной, чем когда-либо. Как-то, еще весной, оба родовитых джентльмена, проездом из Ньюмаркета, со скачек, побывали в Кембридже и удостоили Гарри Эсмонда своим посещением; и доктор Монтегью, ректор колледжа, прежде глядевший на Гарри несколько свысока, увидев его в обществе столь знатных господ, - причем лорд Каслвуд шутил с ним и, гуляя, опирался на его плечо, сразу переменился к мистеру Эсмонду и снизошел до весьма учтивого с ним обхождения. Спустя несколько дней по своем приезде в Каслвуд Гарри со смехом рассказывал об этом леди Эсмонд, удивляясь тому, что подобный человек, прославленный ученый, известный всей Европе, благоговеет перед титулом и готов пресмыкаться перед каждым аристократом, будь он даже нищим. На это госпожа Беатриса, гордо вскинув голову, заявила, что людям низкого происхождения надлежит почитать тех, кто благороднее их; что пасторы и так, на ее взгляд, чересчур загордились и что она одобряет порядок, заведенный в доме леди Сарк, где капеллан хоть и любит сладкое, как все священники, но всегда уходит из-за стола до пудинга.
- А когда я буду священником, вы и меня оставите без пудинга, Беатриса? - спросил мистер Эсмонд.
- Вы - вы другое дело, - возразила Беатриса. - Вы нашей крови.
- Мой отец тоже был пастор, - сказала миледи.
- Зато мой - пэр Ирландии, - сказала госпожа Беатриса, вскинув голову еще выше. - Пусть всякий знает свое место. Может быть, вы еще потребуете, чтобы я встала на колени, прося благословения у мистера Томаса Тэшера, этого новоиспеченного викария, у которого мать была горничной?
И она бросилась вон из комнаты в порыве свойственного ей капризного гнева.
Между тем лицо миледи приняло столь печальное и сосредоточенное выражение, что Гарри спросил о причине ее беспокойства. Она отвечала, что тому виной его упоминание о ньюмаркетских скачках, но не только одно это; она вообще, к немалой своей тревоге и ужасу, замечает, что милордом за последнее время, в особенности после знакомства с лордом Мохэном, вновь овладело прежнее его пристрастие к игре, от которого он отказался со времени их брака.
- Мужчины часто, вступая в брак, обещают больше, чем могут исполнить, сказала миледи со вздохом. - Боюсь, он проигрывает крупные суммы, и наше состояние, которое и всегда-то было невелико, быстро тает от столь легкомысленной расточительности. В Лондоне его видели в весьма дурном обществе. С тех пор как он вернулся, в дом зачастили почтальоны и стряпчие; и мне кажется, что его неотступно грызет какая-то забота, хоть он и прячет ее под смехом и шутками. Вчера, и... и не только вчера, я... я заглядывала в щель, - говорила миледи, - это было далеко за полночь, а они все еще сидели за картами. Никакого состояния не хватит при подобном безрассудстве, а нашего и подавно; и если так пойдет дальше, мой сын лишится наследства, а бедная Беатриса будет бесприданницей.
- Как бы я хотел помочь вам, сударыня! - со вздохом сказал Гарри Эсмонд, не менее чем в тысячный раз за свою жизнь испытывая это бесплодное желание.
- Кто тут поможет? Только господь, - сказала леди Эсмонд, - только он, ибо все мы в руке божией. - И так оно и есть, и, должно быть, сторонний наблюдатель с содроганием думает о том, каково придется многим мужчинам, когда наступит час для каждого отчитаться в том, как он правил семьей своей и как обращался с женою и детьми, для которых он монарх, облеченный неограниченной властью. Ибо наше общество не знает законов для Короля Домашнего Очага. Он хозяин достоянию, благу, едва ли не жизни своих близких. Он волен в их счастье и несчастье, властен карать или миловать. Он может уморить жену медленной смертью и не более быть за то в ответе, нежели турецкий султан, в полночный час утопивший раба. Он может воспитать детей рабами и лицемерами; сделать из них друзей себе, свободных в мыслях и поступках; или, наконец, толкнуть их на путь вражды и ненависти, вопреки закону естества. Не раз я слышал, как политики и умники из кофеен толкуют о газетных новостях, осуждая тиранию императора или французского короля, и думал при этом: каков каждый из них в своем домашнем царстве, где мужчина самодержавный правитель? Когда анналы этих бесчисленных мелких царствований раскроются перед верховным владыкой, сколько предстанет его взору домашних тиранов, жестоких, как Амурат, неистовых, как Нерон, легкомысленных и беспутных, как Карл!
Если покровитель Гарри Эсмонда и грешил, то скорее, подобно последнему: по слабости характера, нежели из злобных побуждений; и, верно, добрые чувства восторжествовали бы в нем под конец, будь ему дано время на то, чтобы не только раскаяться в своих грехах, но и загладить их.
Видя тесную дружбу, установившуюся между милордом и его неразлучным спутником, госпожа Беатриса вздумала приревновать отца к последнему; и оба джентльмена не раз подстрекали ее на забаву, шумным и бесцеремонным хохотом встречая ее гневные выходки и изъявление неприязни. "Вот подрастешь, выйдешь замуж за лорда Мохэна", - говаривал милорд, на что девочка, надувшись, отвечала: "Уж лучше мне за Тома Тэшзра выйти". А так как лорд Мохэн всегда был отменно любезен с леди Каслвуд, которая, как он утверждал, внушала ему глубокое и почтительное восхищение, то однажды, в ответ на обычную отцовскую шутку, Беатриса сказала:
- Мне думается, милорд охотнее взял бы в жены маменьку, чем меня. Он только и ждет, когда вы умрете, чтоб посвататься к ней.
Эти задорные и неосмотрительные слова были сказаны однажды в вечерний час, когда все семейство сидело у камелька в ожидании ужина. Оба лорда, тут же игравшие в карты, так и подскочили; миледи густо покраснела и приказала госпоже Беатрисе тотчас же отправляться в свою комнату; но та, приняв, по своему обыкновению, самый невинный вид, возразила:
- Что же я сказала дурного? Ведь вот с Гарри Эсмондом маменька беседует много чаще, чем с отцом, и она плакала, когда он уехал, а когда папенька уезжает, она не плачет, а вчера она долго-долго разговаривала с лордом Мохэном, а нас услала из комнаты, а когда мы возвратились, она плакала, и...
- Проклятие! - закричал милорд, выведенный из себя. - Сейчас же вон из комнаты, змееныш! - И, вскочив на ноги, он швырнул на стол свои карты.
- Спросите у лорда Мохэна, о чем я говорила с ним, Фрэнсис, - сказала миледи, вставая; лицо ее выдавало волнение, но голос и взгляд были ясны и исполнены внушительного и трогательного достоинства. - Пойдем со мной, Беатриса. - Беатриса тоже вскочила и залилась слезами.
- Маменька, маменька, что я сделала? - спрашивала она. - Я ведь ничего не хотела дурного. - Она уцепилась за мать, и обе, рыдая, вышли из комнаты.
- Я скажу вам, Фрэнк, что мне говорила ваша жена! - воскликнул лорд Мохэн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81