Состоя шефом австрийского артиллерийского корпуса, он не только великолепно снабдил его всем необходимым за собственный счет, но и содержал часть его из собственных доходов, за что императрица велела соорудить ему во время войны металлическую статую в венском Арсенале. И другие богатые люди обнаружили различным образом свой патриотизм, хотя далеко не соразмерно своим богатствам; а дамы венского двора, чтобы не отставать от прочих в усердии, пожертвовали – своими драгоценностями? Нет! Они щипали корпию. Понятие о благотворительности соединялось с этой патриотической мыслью. А тут еще и Мария-Терезия подала великий пример человеколюбия и тоже стала щипать корпию своими царскими руками для раненых рядовых солдат. Это занятие сделалось общим тоном, наконец оно стало эпидемией, распространившейся по всему городу. Жены ремесленников опустошали свои шкафы с бельем, чтобы, жертвуя рубахами, тоже принять деятельное участие в войне. Благодаря этому торговля полотном в Австрии стала процветать, а корпия возами посылалась в полевые госпитали, так что наконец стали просить, чтобы эта благотворительность прекратилась.
Надежда в конце концов все-таки овладеть Силезией не ослабела еще в императорской столице после пятилетней бесплодной войны. Взятие Глаца еще более подкрепило ее, причем могущественные союзники обнаруживали все то же усердие. Победу при Торгау они считали скорее поражением короля прусского – по причине ее кровопролития – и придерживались энергичнее, чем когда-либо, принципа не принимать выкупа за его пленных. Но недостатка в солдатах у него не было. Ввиду того, что землепашество совершенно пало в его государстве, благодаря постоянным опустошениям, тысячи молодых парней променяли соху на ружье. Высокий рост теперь уже не так ценился: нужны были вообще люди, которых быстро преобразовывали в солдат. Набрав таких рекрутов, множество высланных туда офицеров и унтер-офицеров день и ночь учили их в тех же местах, где их рекрутировали. Им едва давали перевести дух. Ни холод, ни снег, ни воскресный, ни праздничный день не прекращали монтировки, дрессировки и упражнений, происходивших на рыночных площадях, полях, конюшнях и сараях, так что они приходили в свои полки уже готовыми солдатами и могли исполнять военную службу.
Число старых солдат было весьма невелико в воюющих армиях после стольких сражений. Но у пруссаков военный дух, впитанный с молоком матери, заменял военную опытность. Так как многие офицеры пали и король заменял их по возможности дворянами, то из Берлинского кадетского корпуса постоянно были вызываемы юноши, которым еще далеко было до возмужалости и которых посылали в армию Автору еще не было 14 лет, когда он в декабре 1758 года был выслан в Бреславль в главную квартиру короля вместе с 39 товарищами-кадетами, и Фридрих сам распределил их по полкам. [Прим. автора]

*]. Но эти юноши были уже вполне обученными солдатами и во всем походили на ветеранов других армий, кроме физической силы. Несмотря на свое благородное происхождение, они были воспитаны под ружьем, приучены к грубой пище и закалены бодрствованием в жару и холод; при этом они были знакомы со всеми отделами военной службы и преисполнены самых высоких понятий о военной чести. Часто, вскоре после своего прибытия, они использовались в армии для значительных военных операций, которые исполняли с систематичностью взрослых, знанием дела и с усердием. Иногда они учили рекрутов в полках, собранных большими отрядами; им давали небольшие команды, делали их адъютантами. В сражениях они ободряли даже старых солдат словом и примером. Австрийцы часто встречали таких юношей между пленными и, взирая лишь на молодость их, заключали о сильном оскудении числа солдат Фридриха, который принужден был брать на службу детей для пополнения строя.
Ненависть, постоянно растущая между воюющими нациями, достигла постепенно высокой степени между австрийцами и русскими; история эта подала много примеров ее. Особенно австрийцы, так далеко отставшие тогда в смысле культуры и лишенные знаний, отличились этой национальной ненавистью. Согласно их политическим воззрениям, война, начатая Фридрихом, была преступным возмущением против императора и государства, а в религиозном фанатизме своем они считали, что сражаются против еретиков, истребление которых приносит им заслуги. Благодаря прусским неудачам при Ландсгуте и Глаце в начале кампании число пленных значительно увеличилось. Чем больше их было, тем хуже стали с ними обращаться, и часто несчастных пруссаков сотнями бросали в венскую тюрьму, предназначенную для злодеев, и там жестокостями принуждали их вступить в австрийскую службу. Пленные же прусские офицеры высылались в небольшие местечки, чтобы, как говорили, яд их политических и религиозных мнений не мог распространяться. Согласно таким принципам с ними обращались далеко не великодушно. Иногда им подолгу не выдавали жалованья и предоставляли содержание этих зачастую весьма бедных слуг чести милосердно сострадательных людей. Просьбы низших офицеров так же были бесполезны, как и представления пленных генералов.
Фуке не мог молчать, {глядя} на эти страдания. Хотя с ним обращались необыкновенно почтительно и мягко, но он был слишком благороден, чтобы ценой своих страждущих и ожидающих от него помощи товарищей уступить постыдному отличию. Он стал говорить серьезно, и, хотя тон этот сочли не подобающим пленному, он стал еще смелее. Будучи другом своего короля, преисполненный энтузиазма прусской службы и убежденный, что за эти качества его лично ненавидели в Вене, он все же слишком неосторожно стал рассказывать о своем недовольстве, употребляя в отношении к императрице и ее министрам выражения, которые можно было безнаказанно использовать только в Англии. Он говорил о подлости, об обмане и о недостойных министрах, окружавших престол Марии-Терезии и скрывавших от нее истину. Такой язык был не знаком в Вене, поэтому австрийцы сочли его за оскорбление величества и наказали, по мнению венского двора, весьма снисходительно, потащив больного пленного полководца из Бругга над Лейтой в Карлштадт в Кроатии, лишив его слуг и заточив в крепость. Фридрих, имевший в своем плену гораздо более австрийских генералов, чем они прусских, отмстил за своего друга и велел четырех знатнейших австрийских офицеров, живших до сих пор совершенно свободно в Магдебурге, посадить в крепость. Эта война репрессиями пошла еще далее. Австрийцы, не желая отставать, посадили также четырех знатнейших пленных прусских генералов в тесное заключение. Тогда Фридрих поступил точно так же со всеми остальными генерал-лейтенантами, посадив их в крепость, на что некоторые из них весьма неохотно согласились, а одного пришлось даже силой потащить туда, так как ему не хотелось менять своей удобной квартиры на крепостную камеру. Это подало повод к странной корреспонденции между маркграфом Карлом Прусским и Лаудоном. Обе стороны засыпали друг друга горькими упреками, что, впрочем, нисколько не улучшило положения дел. Репрессии продолжались, и все военные вожди обеих сторон оставались в заключении, подобно злодеям, до заключения мира, который был также сроком освобождения и для прусских генералов. Страдания, претерпенные Фуке для короля, не остались без награды. Фридрих никому не был более благодарен, как этому полководцу, который после окончания войны, осыпанный подарками, вдали от своего полка и правительства, был освобожден от всякой службы, а жил в свое удовольствие в городе Бранденбурге, пользуясь до самой смерти дружбой своего монарха.
Французы открыли свою кампанию 1760 года со 130 000 человек, из которых 100 000 должны были действовать в Вестфалии, а 30 000 – на Рейне. Брольи надеялся этим разъединить союзников. Однако исполнению его намерений сильно помешало недостаточное повиновение знатнейших военачальников, весьма недовольных быстрым ростом власти маршала. Это было причиной нерешительности, благодаря которой герцог Фердинанд успел присоединить к себе подошедшие через Эмден 7000 англичан; таким образом, находящаяся под его начальством британская армия простиралась до 20 000, союзные же армии его насчитывали до 70 000 человек. Смерть ландграфа Гессен-Кассельского, скончавшегося в январе, не произвела никаких перемен в политических союзах, так как новый регент подтвердил все договоры своего отца и остался верен принятой системе. Супруга этого государя, в качестве опекунши своих сыновей, была регентшей Ганау. Но ввиду того, что правительство обнародовало это постановление, не испросив разрешения французских генералов, то все советники и государственные чиновники до самого незначительного канцеляриста, равно как и все члены Ганауского магистрата, {были} арестованы и присуждены к денежному наказанию в размере 100 000 рейхсталеров.
Получив подкрепление, Фердинанд хотел атаковать французов, которые, очевидно, намеревались проникнуть в Ганноверское курфюршество. С этой целью он и выступил, причем наследный принц вел авангард и при Корбахе наткнулся на неприятеля. Полагая, что перед ним не более чем отдельный отряд, он мужественно выдержал его атаку; но корпус этот составлял часть главной французской армии и постоянно был подкрепляем свежими полками. Герцог Фердинанд, со своей стороны, не мог вовремя подоспеть на помощь наследному принцу. Поэтому ничего не оставалось, кроме отступления, которое совершено было в большом порядке. Хотя французская конница употребляла все усилия, чтобы воспрепятствовать ему, но наследный принц сам стал во главе своей кавалерии и отбил неприятеля. Союзники лишились при этом 800 человек убитыми, ранеными и пленными и 15 орудий. Сам наследный принц был ранен; но, несмотря на свои потери, он возбудил удивление врагов и друзей своей энергией и мудрым распоряжением, предохранившим его от полного поражения. Он сгорал нетерпением вознаградить себя за понесенные потери, и 16 июля, через 7 дней после Корбахского сражения, он атаковал другой французский корпус при Эмсдорфе, разбил его совершенно и увел 2700 пленных, между которыми находился и сам предводитель корпуса, генерал Глаубиц. Кроме того, пруссаки овладели, помимо орудий и знамен, всем неприятельским лагерем со множеством багажа и военных принадлежностей. Взамен этого Брольи сделал попытку захватить корпус ганноверского генерала Шперкена; она кончилась бы успешно, если бы последний не совершил поспешного отступления и союзная армия не подоспела ему на помощь.
Вюртембергский корпус, с которым мы встречались на театре военных действий в Саксонии, был уволен из французской службы в начале этой кампании, так как владетельный герцог не желал по требованию версальского двора служить под начальством саксонского принца Ксаверия, который, будучи братом супруги дофина, имел больше влияния, чем сам герцог. Недовольные французские генералы, граф Сен-Жермен, граф Люк, маркиз Войе, оставили тогда армию и отказались служить королю. Удаление их произвело большие неурядицы. Фердинанд захотел воспользоваться этим и атаковал более слабую французскую армию из 35 000 человек, под начальством кавалера Мюи, при Варбурге, причем атака эта произведена была одновременно с фронта и с тыла. Сражение произошло 31 июля, и шло очень упорно, пока не подоспел лорд Гранби с английской конницей. Проскакав два часа до места битвы, она ударила на французов, которые и без того уже сражались в большом беспорядке, а теперь обратились в бегство. Конница их бросилась в речку Димель, чтобы пройти ее вброд, что ей и удалось. Но многие из последовавших за ней пехотинцев утонули. Потери их, помимо знамен и орудий, состояли из 5000 убитыми, ранеными и пленными. Союзники насчитывали 1200 человек убитыми и ранеными. Но военное счастье удивительно обнаружило свое непостоянство, так как в тот же день был французами взят Кассель, после того как генерал Кильманэге отступил из Гессена в Ганноверскую область, опасаясь превосходства неприятелей. Вскоре наследный принц атаковал врасплох ночью небольшой французский корпус при Циренберге и увел 500 пленных. В Марбурге французы тоже подверглись нападению генерала Бюлова, который разорил там их пекарню.
Недостаток крепостей в Нижней Саксонии и Вестфалии привел к необыкновенно оживленным схваткам, сопровождавшимся переменным счастьем для обеих воюющих сторон, которые быстро овладевали при этом городами и областями, но так же быстро лишались их. {Так, например,} французы овладевали какой-нибудь областью, считали ее своей собственностью и присылали сюда арендаторов, чтобы высосать из нее доходы по-своему. Но часто еще до прибытия этих арендаторов там все бывало разорено самими же французами. Потому завоеваниям французов мало придавалось значения; они обыкновенно лишь старались парировать неприятеля в том пункте, где он их собирался атаковать. Теперь как раз произошел такой случай. Во время успехов главной армии французов и имперцев были взяты Минден, Кассель, Геттинген, Эймбек и Цигенгайн, а Гамельну грозила осада. Но все эти удачи походили на сон, по причине их кратковременности. Через несколько дней явился Лукнер, помешал дальнейшему успеху завоевателей, прогнал их из Гамельна и увел много пленных. Взамен этого французы захватили в плен в Цигенгайне 800 союзников, они овладели также полевым лазаретом в Касселе и хотели, по-видимому, удержаться здесь.
Брольи имел огромное количество войск, с которыми из-за воцарившихся разногласий он не дерзал начинать сражения; напротив того, он даже окопался у Касселя, велел укрепить Геттинген и дал возможность Фердинандовым разведывательным корпусам препятствовать подвозу во французский лагерь и уничтожать магазины. Вспомогательные средства, доставлявшие необходимое пропитание для такой большой армии из опустошенных областей, становились все драгоценнее, а затруднения увеличивались. Французская армия употребляла ежедневно 100 000 порций для лошадей, и с этой целью высылались почти ежедневно от 15 000 до 20 000 человек под сильным эскортом для фуражировки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74